Глава 3. Проклятие Иеговы.  

 

Наверное, если бы был объявлен хит-парад человеческих глупостей, на первое место я бы предложила поставить весьма распространенную мысль о том, что Бог есть дух, – или мужское первоначало. А женское, стало быть, начало есть анти-дух, враждебный самому принципу жизни. На этом положении базировалась вся женоненавистническая идеология, господствовавшая как в иудаизме, так и в христианстве. Бог есть Отец (т.е., мужской принцип), Иегова есть Бог-мужчина, – в этих постулатах заключена вся глупость человеческого религиозного мировоззрения. «Муж есть глава жены» и «Женщина должна подчиняться мужу», – эти и подобные им религиозные догмы стали отражением того наказания, которое Иегова наложил в Эдемском саду на Еву. И это наказание должно было быть фоном, на котором предполагалось разыгрывание мистерии борьбы женщины с силами зла. Не потому ли, как бы плохо ей ни жилось в иудейские времена, настоящие неприятности у нее начались с воцарением христианства?

Именно в христианскую эпоху за женщину принялись вплотную. Если раньше на нее просто косо поглядывали, то теперь устроили настоящую «охоту на ведьм». Раньше женщину, в случае правонарушения (например, той же измены мужу), могли просто побить камнями. Теперь же ее сжигали огнем, чтобы напрочь стереть с лица земли саму память об «этой поганой нечисти». Причем, все делалось именем Христа, именем Богочеловека и Богочеловечества, предполагающего не вражду, а единство мужской и женской природ…

Вот откуда – корни мирового масонства и множества христианских ересей. Бог, представляющий собой явно выраженное мужское (или женское) начало, есть, говоря языком Евангелий, Бог мертвых, а не Бог живых. Бог живых не ограничен человеческим полом, будь то мужской пол или женский. И монотеизм верховного Бога-мужчины (как в иудаизме) ничем не лучше монотеизма верховного Бога-Женщины (как в альтернативном ему, якобы политеистическом, окружении). Хотя язычество, конечно, принято связывать с первенством женского начала, – и это, в определенном смысле, справедливо.

Первые религии отражали одухотворенность природы, божественность каждой ее частички. Одухотворенная материальность – вот что представляла собой языческая природа. Но в моем представлении язычество есть там, где нет пробужденной души, даже если само существование души формально признается. Там же, где душа пробуждается, никогда не бывает табу. Табу есть запрет на знание. Ничем не мотивированный, непонятный, внешне бессмысленный запрет. Именно такой запрет нарушается во многих сказаниях и мифах, где повествуется о духовных инициациях и (всегда ведущих к добру!) трансформациях сознания, дающих человеку право называться человеком.

Когда таинственный запрет посылается в тартарары, то первым возникает стыд. Стыд и чувство вины, как результат самооценки и раскрытия личностного самосознания человека. Стыд, – как знак потребности отделения добра от зла. Поэтому язычество, несмотря на огромнейшие кладези знаний, хранимые в языческих анналах, у меня всегда ассоциировалось со словом «темный», а христианство, несмотря на реальный «крестовый поход» против знания, – со словом «светлый». Такая вот относительность добра и зла. Язычество было «злым» по сути, но «добрым» по уровню реализации заложенных в нем благих возможностей, а христианство было «добрым» по сути, но «злым» по своему реальному воплощению в мировой истории. Более того: я бы даже сказала, что в эпоху христианства на человечество обрушилось как раз самое нелицеприятное, самое коварное и бессердечное язычество. То язычество, которого просто не было в (относительно) гармоничную языческую эпоху.

Объективация – вот основа язычества. И здесь не имеет значения, что превозносится: дух или материя. Говоря по совести, я даже не могу сейчас припомнить, в какой языческой традиции постулируется первенство материи перед духом. Разве что в искусственной традиции коммунистического «диамата», но она себя и не позиционировала, как религия (поступая хотя бы здесь довольно честно). Она просто уверяла, что основывается исключительно на науке, на научном подходе, смывающем «тьму невежества», и насильно отнимала у людей их излюбленный «опиум для народа», дабы избавить его от наркотической зависимости, разрушающей их светлое сознание.

Абсолютизация и обожествление одного пола в ущерб другому есть явное язычество и подмена понятий и сущностей. Божественное несет в себе полноту Трех и ни в коем случае не ограничивается принципом Одного. Возвращаясь к предыдущей мысли о «Боге-духе», я добавлю, что сама объективация Господа Бога (а отождествление Бога с духом и есть ни что иное, как объективация, выведение Господа в объектный мир, Творцом, – но не манифестацией! – которого Он Сам является) есть явное язычество. Ибо не объект Он, а субъект. Объект пассивен и бессмыслен, а Господь активен и разумен.

Для буддийского сознания Самого и Бога-то нет, ибо там первично объективное, а любой уважающий себя субъект подлежит полнейшему самоуничтожению, как носитель неизбежного «психического» (ох, уж это мне преступное «психическое!). И там просто о-о-очень ценится дух, – буквально на вес золота! А материальная майя… ну, что говорить: ее просто нет! В то же время, вопрос Нирваны, на мой взгляд, в буддизме крайне слабо осмыслен, – что и неудивительно, ибо осмысление есть нечто из природы субъективного. Что есть Нирвана для буддиста, кроме пустоты? Может, дух? Или Хаос? Если Хаос, то это – уже шаг в сторону «недуховно-нематериального»… в сторону души?.. Вот с Зерваном ситуация, как будто бы, понятна: в нем явно прослеживаются черты третьего, серединного мира, символизирующего собой единство Трех… Но буддисты, как мне кажется, слишком далеко ушли от первоначальных постулатов арийского учения.

Отсутствие момента творения мира в буддизме (и Личности Творца, как активно действующего субъекта) является главной причиной отсутствия смысла происходящих в «буддийском мире» космических событий. То же самое – и в других языческих учениях. Все есть в них так, как оно есть. Есть настоящее и вечность, но нет ни прошлого, ни будущего. Нет изменения во времени, нет обретения новых качеств, нет нового бытия. Все майя, от начала до конца.

В ветхозаветном Екклезиасте – та же оказия. Реки куда-то текут и снова возвращаются. Люди приходят на землю, стареют и умирают. Приходят новые, занимаются тем же, получают то же и потом так же аккуратно умирают. Мужья «восходят» к женам, «познают» и снова «сходят» с ложа. И непонятно: к чему, зачем, в чем прибыль, в чем смысл? И это – при том, что уж где-где, а в иудаизме момент творения прописан тщательно и подетально. А все равно – какая-то фатальная бессмысленность. Нет развития во времени. При внешней историчности («Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…» и т.д.) – полное отсутствие душевного движения.

Смысл «приходит во время еды», когда Ветхий Завет сменяется Новым. И, как я уже писала, – в мифе о грехопадении Адама, – хотя и старательно при этом вуалируется. На мой взгляд, Библия является одной из самых загадочных книг человечества, – настолько удивительным образом в ней соединяется несоединимое. Хотя, – почему несоединимое, если в нашей жизни все это прекрасным образом перемешивается и соединяется? Библия есть некий синтез языческого с христианским, причем христианское в ней «пробивается» сквозь страницы Ветхого Завета неоднократно (в тех же историях о древних пророках, например). Это – многоплановая, многоуровневая книга, уже первый рассказ которой явно проецируется в новозаветное, христианское будущее (чего стоят одни лишь «дни творения»!).

Грехопадение Адама, обещавшее сделать его «одним из Нас», как и распятие Христа, было только началом накопления человечеством «осознанных» грехов. Когда человек обрел свое Слово, он взял на себя ответственность, и уже никакой внешний Спаситель был не в силах снять с него грехи. Космический Суд стал неизбежностью (было бы за что судить!). В этом – сама мистерия распятия Христа: несправедливое осуждение именем «языческого» Бога (а было ли осуждение Иеговой «ослушника» Адама справедливым?), принятие на себя вины за все будущие грехи человечества (будущие – как прошлые), прохождение через Голгофу («лобное место»: лоб, голова – знак востока), смерть на кресте (две оси: вертикальная и горизонтальная) и воскресение. Смерть на кресте есть знак осмысления и трансформации человеческого сознания. Воскресение – обретение новой плоти и восстановление памяти о своей божественной сущности. И она, эта сущность, все-таки не духовна: она андрогинна. Ибо человек есть субъект действия, а не объект манипуляции.

Момент явления Христа есть начало движения человечества к Страшному Суду: осуждается Бог, который взял на себя кровь праведника. Осуждается Иегова, – но не как Сам Бог, а как человеческое представление о Боге, сдобренное изрядной долей закомплексованного «психического». Осуждается языческое сознание (и здесь совершенно справедливы слова Апокалипсиса о язычестве, – но не как о конкретной вере, с которой с таким удовольствием рубились иудеи, а как о принципе смешения грешного с праведным). Осуждается дух язычества, не способного отделить добро от зла, увидеть истину под слоем «правоверной» лжи.

«Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение» (Лук.: 12), – сказал Иисус, имея в виду языческий «мир», в котором внешне все гармонично и правильно, а под землей уже зреют зубы дракона из античного мифа, всходящие из-под земли горькими ростками воинов зла. А также об отделении добра от зла, совершенно невозможном без света познания. Библейское познание добра и зла есть способ отделения тьмы от света, – что и есть та самая древнеарийская доктрина, которая положена в основу книг Авесты.

Объективный путь развития «от материального к духовному» есть путь последовательной, «вертикальной» эволюции. Он связан с энергией, с законом превращения веществ в природе. Высказывались даже гипотезы, согласно которым духовное есть материальное, но на более «тонком» плане проявления. А почему бы и нет? Там, где речь идет об эволюции (а эволюция есть некий способ развертывания свойств, заложенных в исходном материале), подобная трактовка вполне возможна.

Субъективный же путь развития есть путь революционный. Здесь точнее будет говорить не о последовательности, а об этапности. В личности не заложено программы «духовного развития», как считают в теософических школах (развитие – это что-то из области объективной природы). Все, что она постигает, она постигает внезапно, путем интеллектуальных прорывов и интуитивных озарений. А «бесприбыльная» рокировочная логика связана с объективно-объективированной, безжизненной и бесперспективной, с точки зрения личностного самопознания, сферой бытия.

Эволюционная вертикаль языческого мира должна была рано или поздно взорваться революционной горизонталью, перечеркнувшей ее в некой точке приложения субъективных сил. Это – те самые «зерванические» моменты, когда свет внезапно прорезает тьму, ящик Пандоры раскрывает чья-то любопытная рука, наблюдатели отбрасывают свои газеты с дырочками и выхватывают револьверы, а Шарапов посылает буфетчицу прочь и сбивает поднос, пугая до смерти держащую его официантку.

Внезапное изменение размеренного течения жизни, слом застоя и взрыв на болоте, в результате которого из-под гнилой воды начинает бить живой родник, – вот такие моменты и есть типичные шаги своеобразного развития личности. Пассивно-эволюционное накапливание материала человека не меняет. Меняет его только прорыв, переворот, потрясение и озарение. Когда рассвет прогоняет ночь, молния вспыхивает на горизонте, ливень спадает с неба и тайное становится явным, тогда и человек постигает что-то действительно новое для себя. Но эта новая информация обязательно должна быть результатом его личностных усилий. Если ему что-то внушается извне, в готовом виде (согласно принципу «мира идей»), – его это не впечатляет. Иное дело, – когда он самостоятельно приходит к открытию. Вот что его действительно меняет!

Я довольно скептически отношусь к популярному выражению «духовное развитие человека». Под ним, как правило, подразумевается нечто теософически-эволюционное, стирающее личностное своеобразие и творческую индивидуальность конкретного человека. «Человеческая эволюция», на мой взгляд, звучит еще хуже и вызывает известные дарвинистские ассоциации. Человека можно, конечно, рассматривать и с точки зрения генетической эволюции живых существ в природе. Но это – то же самое, что судить об архитекторе по фасону его свитера и рубашки. А он ведь вовсе не затем явился в этот мир, чтоб демонстрировать здесь моды…

В языческом мире нет инсайтов, нет неожиданностей, нет прорывов в неведомое. Есть лишь страх перед неведомым, как потенциальным убийцей бытового благополучия. Духовное во множестве отражается в материальном, и все правила игры заранее прописаны. Бог объективен и непознаваем. В представлении языческих людей Он ассоциирован с духом. А вот что говорит о Духе Иисус: «Когда же придет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне… Когда же придет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину; ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, чтó услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Иоан.: 15; 16). Здесь указаны два аспекта Духа: быть утешителем и нести в мир истину (но не быть автором этой истины, ибо автор ее – Господь и, в то же время, Сын Господа Христос, – что, кстати, есть евангелическое подтверждение католического «филиокве»).

Начало книги Бытия тоже вскользь говорит о духе, как об агенте оживления «праха» всех живых существ. Дух есть то, что дает жизнь, – но что это значит? Значит ли это, что жизнь есть знание истины? В Бытии говорится, что вначале был Бог, сотворивший небо и землю. Поначалу в этом проекте господствовала тьма, «…и Дух Божий носился над водою» (Быт.: 1). Иными словами, Бог начал с создания элементов мира, а элементы – это духовно-материальные единицы энергетического бытия. По сути дела, книга Бытия начинается с создания объективного мира, вертикальной оси Вселенной. Но что там с Духом, – не совсем понятно. Бог его явно не создавал: он носился над водою как бы сам по себе и неизвестно, какое он имел отношение к Богу. Непонятно также, какова была его роль, если Свои первоэлементы Бог создавал в кромешной темноте, в то время как Дух довольно часто упоминается в Библии, как носитель истины (т.е., света). 

И тут, наконец, появляется свет: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы» (Быт.: 1). Вот – внимание: первая оценка Субъекта! Здесь свет, как будто, независим от Духа и (где-то очень глубоко) связан с субъективно-оценочной деятельностью Бога. В этом можно усмотреть ту мысль, что свет исходит не от Духа, а от Субъекта. Выше я уже привела выдержку из Евангелия Иоанна, где сказано, что Дух говорит «не от Себя», исходит «от Отца» и, в то же время, «от Моего возьмет и возвестит вам» (т.е., от Сына).

Еще более решительно линия Субъекта проводится в Евангелии от Иоанна, где сказано, что вначале было Слово, и Слово было Бог (а Слово, как вы помните, есть символ серединно-андрогинного мира, через который проявляется субъект). «Все чрез Него нáчало быть, и без него ничто не нáчало быть, чтó нáчало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его… Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир» (Иоан.: 1). Слово – свет – знание есть фундаментальные характеристики субъективно-личностного бытия. Здесь, по сути, можно уловить и идею о том, что человек (как и Бог) – прежде сотворенного мира. Напомню следующие слова Христа: «Отче!.. возлюбил меня прежде основания мира» (Иоан.: 17); «…Истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Иоан.: 8). Это было сказано в ответ на скептическое замечание иудеев: «Тебе нет еще пятидесяти лет, – и Ты видел Авраама?» (Иоан.: 8).

Уточняю один момент, поскольку в последних приведенных словах можно усмотреть сразу несколько смыслов. Предлагаю рассмотреть следующий вариант. Кто такой Авраам? Авраам есть один из патриархов иудаизма. Что такое принцип патриархальности? Если провести аналогию с зодиакальными координатами, патриархальность связана со знаком Козерога, с верхней точкой вертикальной, «объективной» оси Зодиака. Ему противостоит матриархальный принцип, связанный со знаком Рака и с нижней точкой этой же оси.

Вспомним слова Иеговы из 2й главы книги Бытия: «…Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей…». Здесь мы находим библейский намек на отказ от вертикали в пользу горизонтали, – из-за чего, собственно, весь сыр-бор и разгорелся. Адам ведь так и поступил: он отказался от объективно-языческих правил бытия в таком патриархальном раю и принял субъективно-революционные условия своей «новосозданной» жены. Оставил (условно говоря) отца и мать, как вертикаль объективированного мира, и «прилепился» к жене, символически связанной с прошлым, с субъективно-оценочным озарением в результате инсайта познания.

Нелишне здесь напомнить идею Бундахишна о том, что поначалу тьмы просто не было, поскольку Солнце ходило прямо по линии восток-запад и запад-восток, не выходя в «объективированный» мир. Иными словами, согласно авестийской традиции, свет был (в этом мире) прежде тьмы, хотя сама тьма существовала в некой бездне, отделенной от мира света прослойкой пустоты. Это лишь потом она вторглась в этот мир и исказила его почти до неузнаваемости. То же самое – и в Евангелии от Иоанна: в начале – Слово, в Слове – жизнь, а жизнь – это «свет человеков», «и свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Это несколько диссонирует с началом книги Бытия, где совсем «по-язычески» сказано, что все начиналось с тьмы (потому, наверное, и Адам – из «праха»).

В полном согласии с авестийской традицией, Иоанн «предает» идеи патриархального Ветхого Завета и подает сотворение мира не из тьмы, а из света. Отсюда – и неязыческая идея борьбы со злом до полной победы. Ибо если мир произошел из тьмы, то грех и непотребство с ней бороться (в чем – сущность грехопадения Адама). Но если мир произошел из света, то к свету он и должен возвратиться. А свет есть знание, – фундаментальная основа «человеков», поскольку лишь осмысленное знание позволит сотворить разумный мир, который будет долго жить и не рассыплется при первом дуновении.

Итак, духовный принцип есть принцип отца, как патриарха, и его оборотной стороной является материальный принцип матери. Их объединяет, видимо, закон количества и поэлементной связи, в любой момент подверженной распаду. Генетическое родство утверждает бессмертие на уровне физической клетки, но не обеспечивает бессмертия для целостной души, хранящей память о свободно-личностных поступках человека. «…Следуй за Мною, – сказал Иисус одному из своих учеников. – Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие. Еще другой сказал: я пойду за тобою, Господи! Но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лук.: 9).

Внушительная доля Ветхого Завета приходится на перечисление всех членов колен иудейского рода, а доброжелательное напутствие Иеговы людям: «Плодитесь и размножайтесь!», – было главным девизом благонравной жизни в иудейских общинах. Идеальное, тем самым, стало заложником материального, и гордое единобожие отправилось на службу к языческой природе-матери, с ее законом колеса перерождений. Патриархат есть скрытая форма матриархата, поскольку вертикальная ось реализует закон количественного развития и вечной дупликации. Потому-то, говоря о Себе, Иегова, нет-нет, да и обмолвится: «Мы», «боги», «создадим»…

А теперь проведем параллель с астрологическими координатами. Субъективная ось начинается с восточного знака Овна (символ будущего), чей код – 12, что в нумерологическом пересчете (1 + 2 = 3) дает число три. Три – это код управляющей Овном планеты Марс. А Марс, в свою очередь, есть огненная планета, определяющая первичный импульс к самопроявлению и творению окружающего мира. Зодиак, по сути, начинается с числа 3 (и его 12-ричной развертке). Живая личность, живой творящий субъект несет в себе редуплицирующий код 3. Овну противостоит знак Весов (символ прошлого), чей код – 16 (1 + 6 = 7). Тройка и семерка есть основа основ, начало жизни на земле, развивающий код человеческой личности.

Объективная ось опирается на знак Рака (точка настоящего), чей код – число 20, или просто 2 (код управляющей Раком планеты Луна). Эволюция объективного мира определяется движением от знака Рака к знаку Козерога, от числа 20 (2) к числу 25 (7). Таким образом, условная «линия субъекта» (субъективная ось) начинается в числе 3 и развивается к числу 7. А условная «линия объективного мира» (объективная ось) развивается от числа 2 к числу 7. Двоичная и троичная основы – вот в чем главное отличие между объективным и субъективным, пассивным и активным, подчиненным и свободно созидающим, сотворенным и Творцом и т.д.    

Не потому ли Дух был назван Утешителем? Ну, в самом деле, что он может? Он может лишь вещать с чужого голоса, может передать от Бога и от Сына Слово истины, но сам он (относительно) пассивен и бездействен, являясь неким слепком, или, скажем, механизмом передачи света жизни. Ну, отчего он так лихо носился при «выключенном свете», да без дела, над водами? Оттого, наверное, что сам по себе он безволен, безынициативен и нуждается в «ручном» управлении. В управлении «твердой руки» нуждаются и все живущие заботами «объективированного» мира. Государь-император, «отец родной», есть яркий пример такого «безличностно»-языческого отца, который казнит и милует по собственному усмотрению, и никто не задумывается над тем, прав он или нет. Он прав ритуально, ибо сила внешнего мира – за ним (а ничего просто так не дается!). И никто не поставит вопрос: достоин ли он этого правления? Вот королевская семья в демократической стране есть что? Слепая дань традиции или утверждение ритуально-объективной оси, которая все еще многое значит для нашего полуязыческого сознания? Ибо свет еще не светит в каждом «внутреннем» окошке и мы все больше полагаемся на централизованное освещение «извне».

И все же проблески новозаветного Слова местами прошивают даже ветхозаветную «объективную» вязь, и в качестве примера (зачем нам далеко ходить?) возьму все ту же притчу об Иове. Казалось бы, бунтарь Иов – тот самый постъязыческий Адам, что так «расстроил своего отца». Но до Адама он чуть-чуть не дотянул. Судите сами. Вначале, будто, был он «долготерпелив», пока умирали его дети и гибло все его имущество, но вскоре он и сам заболел и, наконец, сорвался, потому как не смог уже больше терпеть столь непомерных издевательств над собой.

– Послушайте, люди добрые! Я безгрешен! За что мне все это? – восклицал Иов, бия себя в грудь, разрывая одежды и отрывая последние волосы.

На глас отчаявшегося человека явились три его приятеля и стали говорить о том, что «все правильно – все справедливо»: он грешен, просто запамятовал. А Бог, – Он все помнит! Вот Он ему и припомнил.

– Наказания без вины не бывает! – с иезуитской улыбочкой Жеглова повторяли ему «утешители» и призывали его покаяться и смириться пред всезнанием Господним.

Но всему есть свой предел. Если человек в чем-то проштрафился, но не помнит об этом, то речь здесь может идти разве что о мелких грешках, которые просто не заслуживают столь сурового наказания! Не по Сеньке, знаете ли, шапка! К такому наказанию – и грех должен быть ядреным, чтобы… ух! Прозвенело по всей округе и долго слышалось за последними дворами поселения!.. Коли сам бы позабыл, то соседи бы напомнили! Но ведь не было такого. Так за что?

– Нет, я не против, – думал, видимо, Иов. – Но мне просто интересно: ну, за что? Вот тайна тайн!

А друзья ему в тон отвечают:

– Не тебе, несчастному праху, это знать!

– Ну, почему же мне не знать? Коль уж страдаю, то имею право знать: за что?

– Смири гордыню, несчастный! Ишь, чего захотел, – знать, за что! А ключи от квартиры, где деньги лежат?..

И тут появляется Бог. Вконец заинтригованный Иов (что же он, все-таки, такого натворил? – хоть бы перед смертью узнать: живем-то лишь раз!) обращает к нему недоуменное лицо, на котором – один животрепещущий вопрос. И что же ему отвечает Господь? Он начинает долго и нудно перечислять, в чем состоит Его преимущество перед Иовом, делая себе, тем самым, новую полномасштабную PR-action: и это Он создал, и то Он сотворил, и это Он знает, и то Он ведает… Да кто с этим спорит? Разве кто здесь пытался состязаться в могуществе с Ним? О чем разговор? Ты по делу, как говорится, сказывай, – чай, не на выборах в горсовет!

Но Господь так и не удовлетворяет любопытства присутствующих и не отвечает на поставленный вопрос. Он просто резюмирует в том смысле, что после всего вышеизложенного столь несущественный вопрос должен отпасть сам собою и человек должен смириться пред всемогуществом столь блистательного Господа. А в конце говорит и вовсе потрясающую фразу, которая, на мой взгляд, озаряет ясным светом сразу все вышеозначенное: «На все высокое он [Бог] смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» (Иов.: 41). Вот где, оказывается, «veritas в вине»! Ну, разве что над «сынами гордости» Он и властвует! А над свободным человеком попробуй, «ну-тка»! – как выражался Фамусов из «Горя от ума».

Тот Бог, к Которому вы апеллируете, – подразумевает, видимо, Господь, – никогда вам ничего не объяснит. Потому как вам это не нужно. Вам, «сыновьям гордости», лишь тянуться и вовек не дотянуться до «высокого». И смиренный столь великой мудростью Иов вполне удовлетворяется таким ответом. «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя, – отвечает он. – Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов.: 42). И все. Позиции сданы и боевые флаги спущены. Сия добропорядочная капитуляция настолько нравится Господу (потерпевшему когда-то крайне чувствительный удар от непокорного Адама), что Он начинает тут же расхваливать Иова за то, что тот говорил о Боге вернее и лучше своих собеседников.

Суть расхождений между ними, по-видимому, сводится лишь к следующему: товарищи Иова считали его грешником, пострадавшим за дело, а Иов отстоял свою праведность, но при этом признал за Богом право казнить его по Своему высочайшему соизволению. Пав ниц перед Божественным могуществом, Иов, поджавши хвост, сам «сдал» свою интенцию познания:

– Не мне, никчемному, надеяться на понимание Тебя. Надеюсь лишь, что вскоре сменишь Ты Свой гнев на милость и наградишь меня сверх меры за мое терпение…

И Бог его, конечно, наградил: «И возвратил Бог потерю Иова… и дал Господь Иову вдвое больше того, чтó он имел прежде… И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние; у него было четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери… И не было на всей земле таких прекрасных женщин, как дочери Иова, и дал им отец их наследство между братьями их. После того Иов жил сто сорок лет, и видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода. И умер Иов в старости, насыщенный днями» (Иов.: 42).

Вот так вот. А он боялся. Не правда ли, завидная участь? Есть только одно но: слезинка ребенка, над которой так трогательно рыдал революционно-христианский Адам по фамилии Достоевский. Вот кто бы точно не принял такой замены! Но что поделаешь: у каждой эпохи – свои приоритеты. Эпоха «количества» все тщательно подсчитала и определила, что после всех испытаний Иов только выиграл, ибо стало у него «вдвое больше». Погибшие дети – не в счет: жены нарожали других, «поотборнее». Какая разница? Одни – туда, другие – сюда, а в итоге получилось даже больше, да и «качеством получше»!

О столь необходимой нам, современным, «моральной компенсации» тогда еще никто не помышлял. Впрочем, ее и сейчас, по сути, нет. Поскольку ее просто не может быть в природе: каждая личность уникальна и неповторима. Когда от нас уходит человек, его нам не заменит никто другой. Но для тогдашних «вертикально» ориентированных людей все были на одно лицо. Один – здесь, другой – там, кто их там разбирать будет? И это – при устойчивой вере в то, что люди живут только раз и «в прах» после смерти уходят! «Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут. Если и устареет в земле корень его, и пень его замер в пыли, Но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает, и распадается; отошел, и где он? Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает: Так человек ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится, и не воспрянет от сна своего» (Иов.: 13), – сетует Иов. И все равно радуется, едва Господь дает ему «вдвое больше того»…

А ведь как все прекрасно начиналось! Казалось, – еще чуть-чуть, и произойдет в Иове «адамический» прорыв! От наполненных смирением слов: «Господь дал, Господь и взял» (Иов.: 1), – и: «…Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» (Иов.: 2), – в Иове назревал трансформационный бунт, излившийся горьким потоком фраз: «На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком?» (Иов.: 3); «Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой. Для чего скрываешь лице Твое, и считаешь меня врагом Тебе?» (Иов.: 13); «Скажешь: «Бог бережет для детей его несчастие его». – Пусть Он воздаст ему самому, чтобы он это знал. Пусть его глаза увидят несчастие его, и пусть он сам пьет от гнева Вседержителева. Ибо какая ему забота до дома своего после него, когда число месяцев его кончится?» (Иов.: 21). Последняя выдержка – уже прямой протест против языческой практики родовых проклятий, принятой в тогдашнем обществе (вспомним фразу Бога: «Проклята земля за тебя»).

И, наконец, – подход к самим истокам христианства: «Если действовать силою, то Он могущественен; если судом, кто сведет меня с Ним? Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня; если я невинен, то Он признáет меня виновным. Невинен я; не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же?.. Хотя бы я омылся и снежною водою и совершенно очистил руки мои, То и тогда Ты погрузишь меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои. Ибо Он не человек, как я, чтоб я мог отвечать Ему и идти вместе с Ним на суд!» (Иов.: 9).

А вот – настоящий крик души: «Нет между нами посредника, который бы положил руку свою на обоих нас» (Иов.: 9). Эта фраза – реальное воззвание к Христу, как к посреднику между Богом и человеком. Такое воззвание к Христу есть воззвание к последнему Суду, в связи с наболевшей потребностью отделения зерен от плевел. Если человек не понимает сути происходящего, он становится одержим идеей познания, идеей субъективно-оценочного осмысления всех обстоятельств дела. Он готов идти на суд, чтобы раскрыться и предстать перед Всевышним таким, каков он есть, ничего от Бога не скрывая, но и надеясь на такую же открытость с Божьей стороны.

И далее по тексту Библии – развязка, в которой каждый из читателей найдет свое: «язычник» – подтверждение своим незыблемым канонам, а «неязычник» – выход в христианский мир. Иов сдается, но сдается он весьма «двусмысленно». На первый взгляд, все как-то нелогично. Хотя Господь лишь в сотый раз проговорил известные всем истины о том, что Он сильнее всех, Иов вдруг признает свою ошибку и смиряется перед Его могуществом. Но, в то же время, аргументирует он свой поступок неким новым обстоятельством: он, дескать, увидал «лице Господне», и этого ему уже достаточно, чтоб повиниться перед Ним. «Для чего скрываешь лице Твое?», – говорит он вначале, и – «Теперь же мои глаза видят Тебя. Поэтому я отрекаюсь…», – говорит он в конце. А это может означать еще и следующее: хотя читателям предъявлен вариант лишь внешнего явления Господнего, но здесь оно имеет свой сакральный смысл. Ведь видеть – значит, знать. Иов, возможно, что-то вдруг узнал, и в чем-то, – не исключено, – он разобрался. Тогда, – вопрос решен в «адамовом» ключе, и в этом разе бывший мученик Иов становится проводником новозаветных истин.

Но если внешним лицезрением все дело здесь и ограничивается, то это есть не более, как «чудо», а «чудесам» учил не доверять Христос. Он их, конечно, демонстрировал, но постоянно повторял, что верить сердцем лучше и надежнее, чем верить лишь «глазам своим». «Практическая» вера Фомы, вставляющего пальцы в раны Иисуса, куда слабее, чем «теоретическая» вера человека, никогда чудес не зревшего. Это – парадигма, в каком-то смысле противоположная позиции нынешней науки, согласно которой теория – ничто без практики. У Христа на первом плане, все-таки, теория (и в самом деле: что первичнее, – духовное или материальное?).

Через намек на некое прозрение (точнее, лицезрение Творца) мы получаем свой пароль на узнавание в столь поучительном рассказе об Иове знакомой «адамической» черты. Она, конечно, тщательно отретуширована смирением героя и его полным видимым раскаянием. А та «моральная компенсация», которую он чуть позже получил, и вовсе (как бы) «раздает всем сестрам по серьгам». Коль инцидент улажен столь «достойным» способом, – о выходе из «полутьмы» здесь речи не идет. Иов остался тем, чем был, лишь прожил больше, и в большом достатке. По «христианским» меркам, вопрос был не решен. Поэтому любой читатель вправе понимать все вышесказанное «в меру собственной испорченности». Кто может усмотреть особый смысл в словах о лицезрении Творца, – тот становись в одну колонну; кто скажет, что имеется в виду лишь потрясение чудесным видом Господа, – имеет право на свою позицию. Чем и ценна иудейско-христианская Библия: своя она для многих, – и для язычников, и для «птенцов Христа». Одни из них заметят, что Иов был праведнее и мудрей Адама и не сорвал запретного плода, другие возразят: да нет же, – он его таки сорвал!..

Блуждая в языческих потемках, люди слишком далеко ушли от себя. Они сдали свою свободу и получили в обмен талон на сохранение жизни в пределах неизменных внешних обстоятельств. Дав слово ничего здесь не менять, они получили гарантию стабильности на относительно короткий промежуток времени. Их идеалом стало нечто «духовное», о сущности чего (уж будем откровенны) они имеют крайне смутное познание. Разделяя Бога с Духом на словах, они нередко видят в них одно и то же.

Учение Авесты, например, под Создателем Вселенной разумеет Бога, как некую творящую реальность, имеющую свободную («зерваническую») природу. Имя Ахура-Мазда переводится как «Господь Мудрый». Он содержит шесть духовных ипостасей, которые он вывел (или создал) из себя. И первая из них есть Спента-Майнью, что в переводе означает «Святой Дух». Маздеизм и зороастризм (как религиозных проводников идей Авесты) очень часто называют дуалистическими учениями, – что не очень правильно. В Авесте лишь один Господь, – Ахура-Мазда. Ему противостоит извечный Враг, но это – не другой, «альтернативный» бог, а всего лишь некий дух, не имеющий своей творящей сущности, о чем весьма красноречиво говорит его же имя, – Ангра-Майнью, а в переводе попросту, – «Злой Дух».

Авестийский Дьявол – это анти-дух, носитель духовности особого рода, – духовности раскола. Он совершенно неравноценен с Богом, да и мир не он творил, ибо просто не способен это делать. В Авесте сказано, что по замыслу Зервана он должен был создать материальный мир, но тогда, по-видимому, его первичное (божественное) имя было им самим утрачено. Зерванитский миф считает Ангра-Майнью братом-близнецом Ахура-Мазды, и, скорее, так оно и есть: он был ответственен за свой участок созидательных работ. Тем не менее, опираясь на свободу, он сделал выбор в пользу зла и утратил свою божественную сущность. Будучи (по-видимому) богом, он превратился в духа, к тому же, – в духа зла. Продвигаясь в сторону раскола (тем самым, – отторгаясь от себя), он уничтожил свое субъективное начало и стал носителем неких объективированных принципов, лишенных благой основы.

Отсюда – новая гипотеза для понимания текста 1й библейской главы. «Дух Божий», который носился над водами и не давал на землю света, – не аналог ли такого Ангра-Майнью, утратившего связь со своим божественным началом? Отсюда же – и новое предположение: дух лишь тогда является благим, способным освещать земную жизнь, когда он действует совместно с создающим его Богом. Как только связь между Богом и духом теряется, свет гаснет и дух (в лучшем случае) начинает кружиться в броуновской пляске, непонятной и бессмысленной в категориях нашего упорядоченного мира. Иными словами, дух не самостоятелен и имеет ценность лишь в связи с «пославшим его» Субъектом. В противном случае он «идет в отрыв» и получает «свободу от», становится, подобно Сету в мифологии Египта, носителем слепого хаоса.

Первоначальный вариант Авесты на сегодняшний день не сохранился, и в различных его пересказах Ахура-Мазда часто позиционируется, как дух. Это, к сожалению, создает немалую путаницу, вполне естественную, с точки зрения разности характеров и личностных позиций записавших авестийские тексты людей. Да что Авеста! Даже в сáмом просветленном (на мой взгляд) новозаветном Евангелии, – от Иоанна, – можно прочесть такие строки: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Иоан.: 4). Вот это «Бог есть дух» не стоит понимать буквально, иначе неминуем диссонанс с другими фразами из данного Евангелия. Дух, как носитель истины, исходящей от Бога, и дух, как Сам Господь, – отнюдь не то же самое. Посредством духа Бог «вдыхает» жизнь в свое творение, а это говорит о том, что дух, скорей, является своеобразной функцией, функциональным инструментом воплощения Господних замыслов. Здесь правильнее было бы сказать, что уровень Бога есть уровень духа, и этот уровень есть истина и жизнь.

У нас и по сей день существует расхожее мнение, что духовность есть нечто хорошее, приближенное к Богу, но в какой степени понимается это приближение, каждый решает для себя самостоятельно, – так сказать, «на глаз». Но если в Библии не совсем понятно прописаны отношения Творца и Духа, которые существуют как бы параллельно и поначалу даже не пересекаются, то в Авесте об этом сказано намного яснее: вначале Зерван породил (но не сотворил) Ахура-Мазду, а затем Ахура-Мазда создал мир духовный (в лице своих «Амеша-Спента», или «Бессмертных Святых»). Лишь после этого он создал физический мир, по «образу и подобию» мира духовного.

Оставшись Богом (стало быть, Субъектом), Ахура-Мазда раскрылся, как Творец, и выстроил благое мироздание, основанное на единстве двух «антиномических» миров. А его «альтернативный вариант» по имени Ангра-Майнью (имевший, – не исключено, – когда-то «сущностное» имя) распорядился своей свободою иначе, сделав выбор в направлении «от себя», и полностью отождествился с космической вертикалью. С тех самых пор, наверное, все главные соблазны человека исходят из «вертикализации» его насущных интересов (в народе это называется «понтáми»). Это выражается, по большей части, в том, что человека часто тянет придавать себе побольше значимости, ибо в нем самом недостает тех нужных креативных сил, чтоб обрести такую значимость (в глазах других) самостоятельно. А недостает – по той причине, что он утратил некоторую часть своей несотворенной, внутренней свободы и стал болезненно зависим от чужого мнения, от (опять-же) «объективных» компонентов бытия.

По-видимому, духовность есть живительная сила субъекта, с которой ему не следует терять контакт. Но и ни в коем случае нельзя отождествлять себя с ней, уходя от своей глубинной основы, – свободы и любви. Не стоит уплощать себя до уровня того, что сам ты создаешь своими щедрыми руками, поскольку это – первый шаг к языческой идолизации, подмене большего меньшим, первичного – вторичным. Душа оперирует духом, а не наоборот. Как только складывается обратная тенденция, – человек впадает в духовную болезнь, которая имеет два крайних выражения: манию величия (синдром господина) и комплекс неполноценности (синдром раба).

Мир духовный, видимо, условен, и его конкретная природа нами не исследована, хотя и выдвигаются различные версии и предположения. Он в чем-то идентичен микромиру, в котором существуют свои законы, отличные от законов макромира. А закон корпускулярно-волнового дуализма в микромире говорит об относительности духовной и материальной основ. В самóм духовном заложен принцип материального, а в материальном, видимо, – духовного. Вечность диалектически связана с настоящим, зенит – с надиром, единое – со множественным, духовное – с материальным. На «объективном» уровне все есть энергия, в большей или меньшей степени организованная. В антиномической паре дух – материя, как мне представляется, свою безрадостную тризну правит неоплатонический закон эволюционных эманаций. Безличное Единое спускается по многочисленным ступеням до предельно отвердевшего материального. Но только такое Единое – отнюдь не Бог Христа. Это – Бог язычников, существующий, однако, лишь в их немного затуманенном сознании.

Есть ли разделительная линия между духом и материей? Если, опять-таки, провести аналогию с зодиакальной схемой, то выходит, что полукруг над горизонтом есть место духа, а полукруг под горизонтом – место материи. Их разделяет ось субъекта. Не значит ли это, что духовно-физический водораздел проходит через человека? И что из этого следует? Быть может, – то, что человек упорядочивает мировую природу (или общую космическую энергию) по своему усмотрению. Не было бы человека, – не было бы и объективного мира: ни духовного, ни физического. Впрочем, я начинаю повторяться…

В чем главное различие между субъектом и объектом? Объект, вероятно, имеет энергетическую природу, с ее свойством разлагаться на элементы, а субъект – природу информационную. Сказать конкретнее я здесь, пожалуй, не решусь. Возможно, информация способна создавать энергию, но только не наоборот. Информация упорядочивает энергию, в то время как энергия подобным свойством не владеет. Ахура-Мазда переводится, как «Мудрый Господь», и не следует ли из этого, что главным качеством Бога является его мудрость, или знание? Именно из нее воспроизводится все остальное: сила, могущество, благость и т.д. На первом месте – Разум, или Слово, как сказано в Евангелии от Иоанна. Разум внематериален и внедуховен; он не есть энергия, хотя и способен ее создавать.

Некоторое подтверждение этой мысли можно найти в астрологической сфере: всеми воздушными знаками Зодиака (условно связанными с интеллектом) управляют бесполые, или андрогинные планеты. Меркурий управляет Близнецами, Хирон и Фаэтон – Весами, Уран – Водолеем. Отсюда вывод: андрогинность есть аналог «информационности», а муже-женское разделение формирует «энергийность», добавляет вес изначально невесомым существам (отмечу здесь, что духовные сущности, по-видимому, лишь условно невесомы, но какой-то микроскопический вес, подобно атомам и ядрам, они имеют).

Господь есть невесомое существо, поскольку Он не есть объект (пусть даже в ипостаси духа). Наверное, творит лишь то, что не имеет собственного веса. Здесь можно бы, конечно, возразить: а человек? Ведь он-то тоже – созидатель и творец. Но я полагаю, что собственно творящая основа человека – его душа, которая веса не имеет (хотя ее и пытались взвесить, но еще неизвестно, чей вес был зафиксирован приборами).

В ветхозаветные времена, естественно, Богу пытались придать весомости, но лишь потому, что в мире господствовала идея множества богов, перед конкурентной массой которых некой группе людей было жизненно важно отстоять своего покровителя. А отстоять своего Господина, – значило отстоять место под солнцем для своего племени, для своего народа: Богом «прикрывались» чисто символически. Чтобы «усилить» Бога (что само по себе – абсурд, ибо Творец Вселенной не нуждается в «усилении»), Его объективировали все больше и больше, придавали Ему тот или иной (более весомый в данном обществе) половой статус.

Бог-Господин – эквивалент «наисильнейшего» Бога, что окружил Своей защитой некий «избранный» народ. Назвав Такого Господа Отцом, Христос перевел акцент с «господского», защитительного аспекта Бога на Его интимно-личностную природу, роднящую Его с природой человека. На смену страху смерти Иисус принес нам кротость любви, дарящей бессмертие. И оказалось, что не Бог нас избирает (как считали многие христианские богословы, так и не избавившиеся от иудейского «страха Божьего»), а мы Его избираем. Впервые в своей людской истории мы сами избираем Бога. Он нам дается не извне, как некий деспот-покровитель, берегущий от беды (что характерно для языческого времени), а изнутри, в согласии с нашим собственным выбором. Тогда Он и открывается нам в нашем сердце и дарит нам спасение. Как Бог раскрывается в человеке, так и человек раскрывается в Боге. Бог-Отец есть высшая сущность человеческой души. Это есть сам человек, освободившийся от привязанности к «вертикальным» смыслам и живущий своей сердечно-солнечной жизнью, в которой царит бессмертный полдень.

Но путь к Нему лежит на этот раз не через подчинение авторитетам, в лице все тех же родителей-патриархов, имеющих с нами лишь материально-генетическую связь. «…Враги человеку – домашние его. Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня… И Отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мат.: 10, 23). Связь с истинным Богом куда сильнее и существеннее, чем объективированная связь человека с родителями. Бог есть Отец иного рода: в нем раскрывается человеческая душа, а это – то единственное, что навсегда остается с нами, что есть мы сами, в отличие от тела, которое всегда легко заменить. Ибо человек – не тело, а душа. Наше тело – лишь «кожаные одежды», которыми нагрузил нас Иегова, посылая на землю, дабы мы, – не приведи Господь, – не стали раньше времени бессмертными.

Здесь, кстати, просматривается интересная параллель Ветхого Завета с Бундахишном. Господни слова в иудейской трактовке («…Адам стал как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно») близки по смыслу словам Ахура-Мазды («…пусть вы в телесном образе сразились бы с демоном и он был бы уничтожен, а я в конце… вернул бы вас в мир, и вы бы стали вечно бессмертными… или (мне) надо вас вечно защищать от врага?»). «Авестийская» вечная защита от Врага – не аналог ли «иудейского» вкушения от древа жизни? Только иудейский Бог Сам решает не защищать людей, в то время как авестийский Бог предлагает им такую защиту. Иегова не доверяет Адаму, считая его неким проходимцем, который, в случае чего, предпочтет надежно устроиться в Эдеме, проигнорировав свою задачу борьбы со злом. А вот Ахура-Мазда дает человеку полную свободу и получает ответ, достойный божественной природы человека.

Перед нами две позиции: позиция «объективированного» Господа, требующего от человека выполнения обязательств и принимающего его только на основании его заслуг, и «субъективно-душевного», любящего человека в любом случае, независимо от его решения. Тем не менее, как было выше сказано, в более поздних пересказах Авесты Бог нередко отождествляется с духом, и отсюда – некоторое «оязычивание» тех арийских общин, которые жили по маздеистским законам. Чистоту веры, по-видимому, удалось сохранить лишь некоторым зерванитским группам, наиболее близким к пониманию субъективно-свободного источника миротворения. Остальные подверглись, пожалуй, не меньшей «вертикализации», чем их иудейские коллеги.

Один и Тот же Господь есть Объект для язычников и Субъект для христиан, аналог духа для первых и аналог души для вторых. Один и Тот же Отец есть отец, как минимум, в двух разных отношениях. Первое (объективно-языческое), – отец, как символ зодиакального зенита, вершины вертикальной оси, точки вечности и знака Козерога. Это – строгий начальник и господин, лишенный личностных чувств, но исполненный чувства долга. Знак Козерога означает одновременно профессиональную вершину, которой оплетенный социальными связями субъект должен непременно овладеть, и отца, как грозного воспитателя, выдвигающего перед ребенком свои дисциплинарные требования, но не проявляющего при этом особой отцовской любви.

Второе (субъективно-христианское), – отец, как Солнце, идущее (изначально) с востока на запад и не сворачивающее в надир и зенит. Солнце олицетворяет сердце, которое, как известно, «умеет так любить». В отличие от «зенитного», «солнечный» отец (будет правильнее сказать: солнечная ипостась отца) ничего ни от кого не требует. Он самодостаточен и наделяет светом всех желающих, но не навязывает света никому. Он просто любит созданный Им мир. В отличие от «сжимающего» и «кристаллизующего» Козерога, Солнце «расширяет», освобождает и способствует творческой реализации человека. Оно связано с ощущением радости бытия, с чувством собственного «я», с личностной самоидентификацией субъекта. Именно такой вот «солнечный» отец позволяет сыну (или дочери) сказать: «Я и Отец – одно».

Весь космос состоит из одних и тех же элементов, и планеты Солнечной системы движутся в режиме, заданном параметрами Солнца, каждая по-своему преобразуя энергию солнечного света. Так же и управляющая Козерогом планета Сатурн трансформирует энергию светила в своем индивидуальном ключе. Тем самым она подает свою «трактовку» Солнца, свой аспект Единого Отца, от любви Которого почти ни капли не осталось, хотя и появилась масса других, дополнительно-ценных качеств. Вот только плохо, когда мы именно их принимаем за главные атрибуты Бога.

Сатурн есть некий «обязующий» аспект отца, – сурового властителя, что требует с раба, слуги и просто подчиненного «высоких мировых стандартов». Ему – не до интимных сантиментов. Выполнять его распоряжения нужно безоговорочно, ибо он есть высший авторитет, который «объективен», – без альтернативных неожиданностей. Он способен на привязанность, но лишь в ответ на соблюдение «партнером» всех его условий. А это, – согласитесь, – не любовь, а договор, мирская сделка. Вот заключил такой Господь Свой договор (Завет) с евреями о том, что будет их беречь и опекать, в то время как они за это обязуются жить по Его законам и установлениям. А правила такой «законной» жизни настойчиво рекомендуют следующее: всемерно прославлять Иегову, не нарушать Господних заповедей (родственных языческим табу, поскольку начинаются с частицы «не») и, – Боже сохрани! – не путаться с «соседскими» богами. Любви особой Он не обещает, зато, по крайней мере, не убьет… А ежели они, «забывши совесть»… – и т.д., по тексту Библии.

В противовес отцу-Сатурну, Солнце – «безусловно» любящий отец, принимающий дитя таким, какое оно есть, поскольку видит в нем себя, как и ребенок узнает себя в своем отце. Как первично в наших планетарно-солнечных координатах Солнце, так первичен субъективно-личностный отец. Ребенок рождается в безусловной любви своих родителей. Это потом его приучают «вертеться» в обществе, надевать на себя мирские маски, «чтобы выжить» (не эти ли правила «выживания» господствовали в райском саду?). В погоне за внешним одобрением человек утратил самого себя, свое солнечное эго, своего истинного Бога и привязался к иллюзорному «отцу зенита», – выделенному из субъекта идеалу, идее, духу, безгрешному и совершенному. И библейское «оставить отца и мать и прилепиться к жене» есть Божий призыв отказаться от внешне-объективных, «идеальных» прожектов и вернуться к субъективно значимым ценностям, ибо только они наполняют нас жизнью: не дух, сам по себе, а дух, исходящий от Бога; дух, чье движение не хаотично (как в 1й главе Бытия), а осмысленно, поскольку направлено рукою Вседержителя.

Впрочем, в Ветхом завете Иегова даже не называется Отцом. Его величают просто, – Господом (т.е., Господином), – к чему настолько все привыкли, что даже не задумываются о смысле данного именования. Лишь в тексте Нового Завета Бог появляется впервые, как Отец, а Иисус приходит от Него, как Божий Сын. Однако это – Тот же Бог, что был описан в иудейской Библии. Христос лишь вывел нам иной, важнейший первопринцип Бога, – не как Творца полуслепых, послушных биороботов, а как Родителя разумных, свободомыслящих людей. Сам факт того, что Иисус стал говорить о человеческом богосыновстве, наводит нас на мысль, что христианство «вероломно» вторглось в «святая святых» библейского Завета и «коварно» заменило идею сотворения идеей порождения. Неумолимый фатум был заменен свободой, пассивное принятие – активностью поступка, слепое послушание – осмысленным сотворчеством, а объективно-родовое бессмертие – субъективно-личностным бессмертием. Плата за все эти «вольности» – огромна: «…нет больше ни эллина, ни иудея…». Кто принял, а кто – нет, но дело было сделано: богосыновство позволило людям именовать себя не «тварью», а творцами, порождением Единого Отца.

Мы – не Электроники, созданные руками профессора Громова, ибо, несмотря на оптимистические заверения авторов соответствующего фильма, роботу никогда не стать человеком. Чтоб быть человеком, им надо родиться. А родиться – значит, быть свободным. Даже воплотиться на земле невозможно без свободного решения, и ни Бог, ни Дьявол не может нас к этому принудить. Человек – не тварь, не сотворенное, а порожденное своим Отцом. Он – Сын Его единородный, а, значит, Сам Творец над ним не властен. В отличие от твари, Сын не создается, не собирается из элементов, он – рождается! Как Ахура-Мазда был рожден Зерваном, так и человек рождается Ахура-Маздой. А иначе он и не был бы свободным, не обладал бы и способностью творить. Все созданное послушно воле создателя и никогда не сходит со своей программы (разве что если сломается). Вспомним историю брата-близнеца Ахура-Мазды: именно свобода дала ему право избрать иной, отличный от предложенного путь. А в итоге он утратил свое свойство быть Творцом и потерял божественное имя. Он стал духом, – просто духом, оторванным, к тому же, от живительной основы своего Отца-Зервана.

Быть рожденным – значит, быть равным отцу. Поэтому сын «по Солнцу» так же свободен, как его отец. Он – тот же Бог, и только это свое право хотел вернуть себе мифический Адам. И в самом деле: ведь нигде в библейском тексте он не был заподозрен в том, что возжелал сместить Иегову и сам забраться на Его престол. Душа Психея тоже не рвалась послать на пенсию Венеру; она лишь обрела бессмертие и равные с богинею права. Впрочем, сравнение Адама с Психеей не совсем корректно, поскольку все языческие боги «духовны», а не «субъектны», и потому душа не входит в пантеон, – здесь древние мифологи немного промахнулись. Что поделать: язычники, – все выводили на одну и ту же плоскость… Будет правильней сказать, что Психея «посдавала экзамены» по ведомству всех основных богов и поднялась над ними, обретя свое «субъектное» бессмертие. В отличие от них, она стала действительно свободной и получила возможность управлять, – богами, или силами природы, – каждый может понимать в меру личной «образованности».

Проводить аналогию между Психеей и Адамом (в данном смысле) было бы неправильно, иначе Адам предстал бы действительно поднявшимся над Иеговой. Хотя… если рассматривать Иегову, как «сатурнианский» аспект Творца, – почему бы и нет? В самом деле: человек – для субботы, или суббота для человека? Суббота, к слову сказать, – это как раз день Сатурна… И обожествление субботы есть знак неких иудейских преференций именно этой планете. А вот христианское Воскресение и соответствующий ему день… это – как раз день Солнца, так что смена ритуально-праздничных ориентиров с субботы на воскресенье есть интересное созвучие с заменою одной духовной парадигмы другою. Здесь у Солнца то преимущество, что оно управляет первым днем недели и символически заключает в себе все остальные дни, которые последовательно разворачиваются из него в процессе миротворения. Солнце есть первоисточник, первооснова жизни и движения жизни во Вселенной, в то время как Сатурн – седьмой, завершающий аспект Творца (в Авесте ведь Ахура-Мазда тоже создал шесть духовных помощников, амахраспентов, или Бессмертных Святых, а сам он был седьмым, – точнее, первым, но отнюдь не духом). И пусть Сатурн, как седьмая планета септенера, символически связан с Духом, но ведь Сам Дух исходит от Солнца, от единого творящего начала. Поэтому там, где человек есть Солнце, справедливы и слова Иисуса: «Сын Человеческий есть господин и субботы» (Лук.: 6).

Залогом человеческой свободы является богосыновство субъекта, – табу ветхозаветной эры. «Один из Нас» вдруг понял, что он – «один из Нас», а не «тварь из праха». Он понял, что вполне способен совершать свободный выбор и принимать серьезные решения, что могут быть не санкционированы Господом. Но Тот ли это был Господь, Тот ли проклинал всю «землю за него», Кого открыл в себе Адам в момент «греховного» прозрения? Замечу здесь, что людям «Бундахишна» с «их Богом» как-то больше повезло, чем злополучному Адаму, которому пришлось вступить в конфликт еще и с собственным Родителем. Похоже, Книга Бытия фиксирует довольно поздний (но отнюдь не прогрессивный!) шаг обретения людьми сакральных знаний, подправленных неверною рукой объективации.

«Вечная жизнь» под «вечной защитой» Господа не входила в планы ни Господа, ни человека: от зла надо было избавляться, – в противном случае оно грозило разрушить весь мир. Да и «вечная защита» – не в счет: она настолько же относительна, насколько относительна бесплотность духа. «Подзащитный» человек стал бы «вечно смертен» и постоянно бы чего-то боялся. Поэтому свою ориентацию на относительную «вечность» вертикали ему понадобилось заменить действительным бессмертием горизонтали. Отсюда возникла потребность «оставить отца и мать и прилепиться к жене», чтобы через жену, как свою экзистенциальную половинку, «единую (душевную) плоть», вернуться к самому себе и своему (душевному) Отцу.  

Роль жены в грехопадении Адама вообще покрыта глубочайшей тайной. Такой же тайной предстает и отношение Иеговы как к самомý скандальному демаршу Евы, так и к роли женщины в судьбе двоих. Ведь Господь отлично «сознавал», что появление другого – знак воспоминания, пробуждения человеческой души, – а это неизбежно приведет к «грехопадению». И, несмотря на столь печальные, казалось, перспективы, Иегова решился «сотворить человеку помощника». А позже Он даже благословил «своевольную» Еву, когда фактически направил ее на битву со злом. Формально Он ее, как будто бы, унизил, но дал при этом ей особые права и наделил большими полномочиями.

«Плодитесь-размножайтесь» Господь сказал своим питомцам дважды: в первый раз – когда Он создал их, а во второй – когда изгнал из рая. В суммарном выражении это выглядело так, как если бы лишь после нарушения Божьего табу они могли исполнить сей священный замысел. Господь (возможно) Сам планировал «грехопадение», но предоставил людям право действовать самостоятельно. И вот когда они созрели для поступка и выполнили этот Божий план (чем оправдали Его тайные надежды), Он разыграл пред ними Свой Господний гнев, изобразив большое возмущение. Точнее, Сама личность Бога в глазах испуганных людей подверглась врéменному «раздвоению», и первая («языческая») часть их прокляла, вторая («христианская») – благословила.

Такой же тайной параллелью «тема Евы» прошла и в жизни Иисуса. Все женщины в его общине имели равные с мужчинами права, – что было, в общем-то, немыслимо в ту неприветливую к женщинам эпоху. Но «гендерный вопрос» был тщательно заретуширован после ухода Христа, и в этом сказалась фатальная ошибка его земных последователей. Пожалуй, то была даже самая главная ошибка, которая не позволила христианским временам стать по праву христианскими. Из-за нее столь необходимая для обретения бессмертия внутренняя андрогинизация личности так и не состоялась. Христианские монахи возненавидели женщин, само существование которых разрушало их превратное представление о высоких и непостижимых духовных идеалах.

Суть главной ошибки христиан сводилась к тому же, в чем когда-то просчитались и ветхозаветные иудеи: Бога по-прежнему ассоциировали с духом, а не с душой, с объективным миром, а не с субъективным. Но единственный путь к Творцу – через постижение человеком единства своего муже-женского, андрогинного, духовно-материального и, в конце концов, свободного я. Путь к Отцу лежит через Сына, путь к Богу – через человека, ибо нет Бога в духе, как таковом; Бог – в истине, в серединно-андрогинном бытии. Бог – в Любви и Слове, а не в абстрактном духе или отстраненной мысли.

Служители Христовой веры не захотели услышать Слово, не захотели сердцем воспринять Христа, а вместе с ним – то новое, что он принес на землю. Разведя по разным сторонам воображаемого ринга женщину и Бога, они, в высоком стиле приснопамятных времен, устроили меж ними состязание: кто кого осилит. Если побеждает женщина, – человек считается духовно падшим; побеждает Бог, – человек считается святым. Но ведь некогда Сам Бог посеял распрю между женщиной и змеем… Стало быть, Ему наивные Христовы эпигоны отводят неприглядную роль змея, ибо с именем Господним на устах они шли в атаку на язычество, да еще – на то в язычестве, что одно, быть может, таковым и не являлось…

Пересказывалась старая история о том, что женщина есть конкурент Творца, а любовь к ней стала позиционироваться, как факт забвения заветов Бога. В результате родилась «святая инквизиция», – церковная структура, в которую входили лишь одни монахи. Бóльших фанатиков, помешанных на тщеславии слепого аскетизма, история, наверное, не знала. И «благими» деяниями этой инквизиции, как я полагаю, закатан асфальт прямой дороги в преисподнюю, ибо служащие в ней «борцы со злом» подрывали самые основы христианской веры, с бешеным энтузиазмом убивая в человеке Бога.

Бог инквизиторов стал ужаснейшим язычником-ревнивцем, от «подвигов» которого содрогнулся бы, наверное, Сам иудейский Ягве. Однако ни того, ни другого в реальности и не существовало, – только в экзальтированном воображении тех язычников «по духу», которые «ваяют» Господа с себя. Причем, с себя, – уже утративших свободу, задавленных проблемами нестойкого «психического» индивидов, возомнивших себя единым «гласом истины» с Творцом.

Над христианством словно висит проклятие Ягве, проклятие язычества, и оно никак не может выбраться из-под этого родового проклятия. В подобном контексте вся иудео-христианская история предстает, как временнóе разворачивание первичного мифа о грехопадении, изложенного на первых страницах Ветхого Завета. Вспомним, как часто Иисус говорил о «мире», который никогда не примет ни его, ни его учеников: «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда» (Иоан.: 18); «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Иоан.: 15); «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Иоан.: 16); «Но да сбудется слово, написанное в законе их: «возненавидели Меня напрасно» (Иоан.: 15).

Говоря о «мире», Иисус имел в виду тот косный, полутемный мир, в котором правят лживые законы всепобеждающей объективации. «Знаю, что вы семя Авраамово, – говорил он иудейским священникам, – однако ищете убить Меня, потому что слово Мое не вмещается в вас; Я говорю то, чтó видел у Отца Моего; а вы делаете то, чтó видели у отца вашего… если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел; ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня. Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего. Ваш отец Диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Иоан.: 8).

Иисус безжалостно клеймит основы фарисейской жизни и называет дьяволом отца первосвященников, – тот самый символ патриарха, что подвергся наибольшему «утяжелению». Иными словами, «все смешалось в доме Облонских» и духовный абсолют иудаизма, скрепленный подпорками добротной материальной базы, стал рассматриваться, как единственно достойное в целом мире Божество, не нуждающееся ни в осмыслении, ни, – Боже збав! – в революционной трансформации. Его заботливо приправили совсем не нужной Господу «весомостью» и устранили с Ним любой контакт на уровне души. Находясь в устойчивой иллюзии, что они общаются с Самим, еврейские левиты апеллируют к Нему, как к высшему арбитру, а вместе с Ним – и к Аврааму, призывая праотца в свидетели кощунственного, на их суровый взгляд, демарша этого «незваного» Христа.

«Авраам умер и пророки, – возмущаются они, – а ты говоришь: «кто соблюдет слово Мое, тот не вкусит смерти вовек»; неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? И пророки умерли: чем Ты Себя делаешь?» (Иоан.: 8). Поклонение авторитетам «духовной вершины» сделали свое дело: иудеи утратили ту внутреннюю свободу, которая могла бы позволить им посмотреть на ситуацию иными, просветленными глазами. Они отвергли революционность Иисуса и, защищая свой несовершенный, зато болотно-устоявшийся мирок, предпочли избавиться от возмутителя спокойствия из Галилеи, откуда, «как известно», «бывает ли хоть что хорошее»?

Первосвященники Ягве не пожелали революции души, – они желали революции в стране. Ожидая своего Мессию, они объективировали это ожидание во внешний план своей «боголюбивой» жизни. Им не нужны были решительные изменения в собственном видении мира и Бога; они хотели оставить все, как есть: Бога-Правителя, Христа-Спасителя, избавляющего их от рабства у Рима. А избавляться от рабства у своих собственных религиозных представлений им не хотелось. «Душа обязана трудиться», – сказал однажды кто-то из поэтов. Но как же это утомительно, – утруждать свою глубокодремлющую душу!

Будучи назван Спасителем, Иисус не спас этот мир, да и могло ли быть иначе? Когда-то я наивно полагала (а авторы сегодняшних блокбастеров, по-видимому, полагают и сейчас), что персональные деяния одной великой личности способны изменить весь ход земной истории. Я верила, что вопросы разрешаются усилием какого-либо мага или мудреца (по версии блокбастеров, – неплохо оснащенного воителя), которому все хрупкие и мягкотелые земляне должны быть вечно благодарны, – когда-нибудь потом, когда поймут, что их спасли... «отмазали» от злой беды, не приводя (ну, а зачем?) в сознание. 

Я верила во всемогущество святых. Ведь многие святые старцы умели исцелять, как чудотворные иконы. Казалось, что от них исходит свет, который «искривляет» внешнее пространство, и в магии такой чудесной силы больные люди вмиг преображаются, становятся здоровыми физически и, – что еще важней, – духовно. Все исцеленные Христом мгновенно прозревали и принимали столь спасительную веру…

Одним из базовых аспектов духовного взросления человечества является взаимосвязь учителя с учеником. Всегда есть кто-то старше и мудрее, а кто-то – младше и… готов учиться. Из них, как правило, один берет ответственность за младшего (другого) на себя, ну, а другой сдает ему свою свободу и, в целях личной безопасности, во всем ему стремится подражать. Бывает, – ссорятся два мальчугана, и спрашивают, как всегда, со старшего, который «должен быть умнее». Ему-то и приходится держать ответ за их совместные проказы и безумства. Так в нашей повседневной жизни являет свой суровый лик бестрепетный закон патриархальности, который всюду ныне правит бал.

Кто-то старше и ответственней, – он и должен, якобы, все знать и прозревать все перспективы общих начинаний наперед. «Кому больше дается, – с того больше и спрашивается», – так принято считать. Но верно ли это? Может ли хоть самый золотой, самый мудрый и распрекрасный человек дать ответ на все вопросы, что волнуют куда как менее «вменяемых» людей? Казалось бы: дано тебе «особое задание», и ты приходишь в этот мир Спасителем. Тебе даны такие полномочия, такие знания и силы... Ты просто должен все за них, других, слепых и немощных, решить!

Пример из «школьной» жизни. Вот вместе учатся различные по успеваемости ученики. Есть среди них отличники, есть хорошисты, а есть и троечники с двоечниками. И есть накатанная схема по «подтягиванию» неуспевающих детей: к плохим ученикам, в порядке шефской помощи, «прикрепляют» лучших, которые должны помочь товарищам в нелегком деле освоения наук. Кровь из носу, – к концу отчетного периода такой вот двоечник под руководством покровителя-отличника обязан дать улучшенный учебный результат. Но если этого не происходит, то здесь, как правило, берутся во внимание лишь две серьезные причины: либо лучший ученик отлынивал от выполнения своей «благотворительной» работы, либо подопечный этого страдальца был… слишком уж тупой. Бывало даже так: вот он тупой, а ты обязан! Припоминается советский фильм «Неподдающиеся», с его коварным лозунгом: «Ищите мотивацию». Совсем как в нехорошем афоризме: «Некрасивых женщин не бывает, – бывает мало водки».

В том случае, когда отличник, взявший шефство, был безупречен, его не обвиняют: что сделаешь, коль нет у опекаемого способностей к учебным дисциплинам… или «клиент» патологически ленив… Тогда его дурные показатели – лишь его собственный, не самый лучший выбор. Но он имеет право на него! Пусть учится, как хочет: ему, как говорится, жить. И все же… был ли столь внимателен к неуспевающему школьнику его «продвинутый» товарищ? Когда мы (так или иначе) теряем близких нам людей, нам свойственно винить во всем себя: а что мы сделали, чтоб этого не допустить? Нам кажется, что многое зависело от нас, что мы ответственнее и сильнее, что нам доверили, что мы могли, должны были помочь… И где граница между нашею ответственностью и правом на ошибку, заявленным свободной волею другого? Где мы действительно могли, а где – уже не в наших силах?..

Вот вам другой пример. Приходит в первый класс учитель с высшим образованием. Объем его познаний несравненно больше, чем у детей, которых он пришел учить. Но он обязан как-то передать им часть своих обширных знаний, и появляется потребность в разработке общего, «договорного» языка. Как говорить с детьми, чтобы они усвоили без значимых потерь весь подаваемый им на уроках «материал»? Не говорить же языком ученых! Все непонятное и сложное рождает в человеке отторжение, а то и лень, как результат защитного ответа организма. Лень «реактивна» и фиксирует потерю интереса к теме. И здесь учитель должен сам понять, как «мотивировать» детей на изучение его предмета с непринужденностью действительного интереса.

Не стоит педагогу, чтобы выглядеть «своим», переходить на «свойский» детский сленг, иначе будет трудно вывести детей из закосневшей ямы инфантильности. Им нужно подниматься вверх, ступенька за ступенькой, в то время как учитель должен подавать им руку, но ни на шаг не опускаться вниз. В противном случае произойдет «уравнивание потенциалов», но не «вверху», а именно «внизу». Ведь не отличнику пристало опускаться до плохих оценок, а троечнику – подниматься до высот отличника! Сгодится общепризнанный язык «консенсуса», приемлемый как с этой, так и с той учебной стороны, и высшей маркой для хорошего учителя является умение его найти. Всегда ли это получается? И есть ли в том вина преподавателя, когда какой-нибудь его «бездарный» ученик не достигает видимых вершин при обучении? Быть может, вся загвоздка в том, что он всех учит одинаково, а требуется личностный подход?

Как мы усвоили из курса биологии, онтогенез есть индивидуальный вариант филогенеза. Каждый человеческий эмбрион за цикл внутриутробного развития проходит те же стадии, что пройдены живой природой в процессе эволюции от низших организмов к высшим. То же самое, как я полагаю, можно сказать и о социальном организме. При обучении в детстве человеку комфортнее получать информацию в том виде, в котором она обреталась на заре людской истории. А потому в начальных классах нужно использовать образную речь, а также предметно-вещественные аналогии и представления, свойственные антично-языческому способу познания. Именно таким является язык библейских текстов. Сам Иисус говорил с людьми словами притч, иначе они бы просто ничего не поняли: уж слишком трудным для восприятия фактических язычников было его новое, парадоксальное учение. И если школьный учитель способен донести до своих учеников все нужные им знания, то уж учитель человечества, наверное, тем более найдет для каждого приемлемый язык…

Однако здесь мы сталкиваемся с непростой историей Иуды, на счет которого в начале нового столетия доносится все больше оправдательных речей. Вот, дескать, были некие договоренности у Иуды с Иисусом о том, что этот «избранный» апостол инсценирует предательство учителя, чтоб «подогнать» библейские пророчества под ожидаемый народом результат. И, дескать, вот таким макаром Иуда «получается» святой, поскольку поучаствовал в благом для мира деле: кабы не это «освященное предательство», не праздновать нам ныне Воскресения! «Не было бы счастья, да несчастье помогло», и, стало быть, – да здравствует несчастье! А далее, – закономерный переход к легко читаемому манихейскому канону…

Но при чем здесь христианство? Если бы все развивалось вышеописанным образом, – не было бы никакого христианства, даже в виде идеи. Духовный поворот к свободе не мог произойти на столь подложной и мошеннической базе. Господь не стал бы лгать своим любимым чадам, поскольку Он неизмеримо выше всех способов решения проблем на уровне законов вертикали. Воскресение Христа стало единственно возможным потому, что не было в нем лжи, обмана и беспомощной подгонки под предсказания из Библии. Оно и состоялось потому, что было изначально истинным.

В отличие от иудейского Ягве, Господь Христа не резался в морзянку (или кости) с Вельзевулом. Не стал бы Он губить людскую душу «во имя торжества всеобщей справедливости», равно как и не стал бы заключать особый договор (договор, как мы недавно прояснили, суть форма прежних отношений человека с Богом) и сотрудничать с Иудой в режиме знакомой нам по западным фильмам «программы защиты свидетелей». Да и сам Иисус весьма недвусмысленно высказался о своем возможном предателе: «…Впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться» (Мат.: 25). Так неужели он «дурку валял»? А обвинять канонические Евангелия в необъективности… безусловно, можно, но тогда уж лучше прямо выставить ладонь ребром накрест страницы и объявить: «Здесь читаем, здесь – не читаем; здесь – жирное пятно: рыбу заворачивали». Такой подход, конечно, не из худших (кто не сомневался в полной чистоте всех текстов Нового и Ветхого Заветов?), но в данной работе я буду пока придерживаться канонических записей, со скромным расчетом на то, что длинный поводок я оставляю за трактовкой этих записей по своему людскому разумению.

Возможно ли предать святого? Ведь излучаемый им свет хранит его от зла и ненависти окружающих. Его непросто даже ненавидеть, поскольку он есть истинное воплощение любви. Ну, а любовь не вызывает никакой агрессии. Но почему тогда столь многие, соприкоснувшись с ним, остались слепы? К тому же, сам Христос не тешит себя лишними надеждами на то, что в результате Воскресения весь мир в одну секунду подобреет и расцветет садами сказочной гармонии. «Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь; ибо написано: «поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мар.: 14), – грустно предрекает он. Эти слова учителя вызывают праведное негодование Петра, который запальчиво отвечает: «Если и все соблазнятся, но не я» (Мар.: 14). Ха! Иисус ему тут же парирует: «Истинно говорю тебе, что ты ныне, в эту ночь, прежде нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня» (Мар.: 14). Петр же никак не может согласиться с этим мрачным предсказанием и долго спорит с учителем, равно как и другие его ученики…

Теперь я понимаю, что вера во всесилие святого человека и в то, что он спасает поголовно всех доверенных ему «овец», есть следствие преступной аберрации людского грешного сознания. Да никого он не спасает! Вера во спасение «извне» есть вера в кратковременность спасения, которое не станет окончательным, пока спасаемый субъект не пожелает сам себя спасти. Спасение «извне» – спасение для тела. Погружая человека в полную иллюзию спасения, Господь не убедит его в одном, но главном, – в том, что с этих пор он навсегда свободен. Спасенный «телом» не избавится от страха и подсознательно «зависнет» в ожидании очередного вражеского нападения. Реально лишь спасение души. К «душе живой» в три дня, как говорил Христос, отстроить можно храм земного (или неземного) тела. И сам момент Христова Воскресения стал подлинным примером отстройки храма плоти для свободной от «недружеских оков» души.

«Дети Авраама» свыклись с мыслью, что Бог всегда ведет своих избранников и Сам решает все дела за них. Но в глубине их девственной души уже назрела революция: душа «зашевелилась» и начала тихонько пробуждаться. Пришла пора взрослеть и получать свой новый, взрослый паспорт (уже без указания национальности), а с ним – свободу и ответственность за жизнь (теперь уже) не тела, а души. Время инфантильных чаяний на помощь Господина завершилось, – да и доколе можно было Создателю Вселенной лелеять Свой «особенный» народ? Так нет же! – вновь им захотелось жечь и убивать, счищая со своей (своей ли?) «богоданной» территории чужинцев из других краев. Опять они желали чуда, внешней помощи и подтверждения своей «особости», в режиме веры в то добро, которое полезно лишь для них и чрезвычайно вредно для «наперсников разврата», под коими, конечно, разумелись другие обитатели земли. 

Иудеи долго ожидали новой манны в образе Христа, как избавителя от супостатов-римлян, и в итоге потеряли даже то, что на тот момент еще имели: их храм был по-разбойничьи разрушен, а сами иудеи были изгнаны со ставшей им родной земли и на столетия лишились собственного крова. Проблемы с домом, по большому счету, не решены у них и до сих пор. Все потому, что «их Господь» уже давно не охраняет своих присных. Все, лавочка закрылась. Теперь – другие времена: Господь не должен (и не в силах) больше контролировать земное человечество, поскольку передал ему ключи к конечному спасению. Кто смог принять Его бесценный дар, кто – нет, но разговор окончен: Он Свое Господне дело сделал и людям, прямо скажем, Его уже и не в чем упрекнуть. 

Сейчас повсюду оглашается гностическая версия судьбы Иуды. В прочитанном не так давно апокрифе, именуемом Евангелием от Иуды, проступают явственные абрисы гностически-катарского рассказа о Христе. Согласно этому повествованию, учитель как-то подозвал Иуду и отвел его в сторонку, чтоб их секретный разговор не слышали другие. Ведь этот ученик «особенный»: он знает Иисуса! Он понял Иисуса! А вот другие, недостойные, погрязли в темноте незнания. Так что же знает наш герой? Он посвящен Христом в большую тайну, и тайна эта столь стара, что старше – разве только Бог. Она, как оказалось, содержит древнюю идею языческой всеотносительности: душа томится в путах тела, – давай же, друг, распутаем ее и пустим, будто птицу, на свободу! Ведь тело есть тюрьма души… «Я так устал, – сказал Христос Иуде (по версии последнего, конечно). – Ну, неужели я не заслужил освобождения?». О воскресении здесь речи не идет: все тайны – за пределами земного…

Такая откровенно «дохристианская» трактовка христианства стирает напрочь суть учения Христа и отменяет «мировую революцию». Зато при этом совершает акт поразительной гуманности: для всех «овец», отбившихся от «стада Ягве», дабы вернуть их «на круги своя», полупотухший, старенький фонарь над хлевом она не выключает до утра (извините за белый стих). Глубокая, как океан, таинственность, которой окружаются разговоры Иисуса с Иудой, обещание награды за «святое дело» ложного (!) предательства, волнующие кровь посулы возвеличить «избранника» над другими апостолами Христа, – все это суть знакомый нам дохристианский флер «духовности» «особенных» людей.

Я, конечно же, не спорю: в том же Новом Завете есть масса высказываний об «избранниках». Вот, к примеру: «…Много званных, да мало избранных» (Лук.: 14); «И если бы Господь не сократил тех дней, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных, которых Он избрал, сократил те дни» (Мар.: 13). Второй отрывок – прямая параллель с ветхозаветным текстом о сохранении целого города ради живущих в нем нескольких праведников. В данном случае это – подлинно «языческий» текст, фиксирующий врéменную меру, предпринятую Богом с учетом того, что в конце времен уже никто не уйдет от ответственности, поскольку «разбор полетов» будет производиться в индивидуальном порядке: за спинами других уже не отсидится никто. Но «избранные» предстают здесь, как праведники: они потому только «избраны», что прежде сами избрали добро, а не зло. Сначала – они избрали, и лишь затем (и за то) – избрали их. Они проявили свою волю, свою свободу выбора и совершили выбор в сторону сохранения своей живой души. А это – то же самое (в языческом контексте), что их избрал бы Бог.

Обе книги Библии вообще изобилуют противоречиями, и если воспринимать все сказанное в них буквально, шизофренизации мысли не избежать. В Новый Завет перешла масса атавизмов из Ветхого просто по той причине, что писавшие Новый Завет люди еще не полностью избавились от прежних клише и установок на восприятие добра и зла, – во многом языческое. Поэтому опираться нужно не столько на сказанное, сколько на подразумеваемое. Даже такое, казалось бы, безапелляционное заявление Христа: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам» (Иоан.: 15), – тоже имеет свой подтекст. Здесь сущность Христа практически «сливается» с сущностью его учеников. Он напоминает им, что он, они и Бог-Отец суть одно, а первичный импульс избрания добра идет от того благого первоисточника души каждого человека, который и есть Сам Господь и Сын Господний, как Слово, существующее от начала времен.

Новый Завет есть цельное произведение, в котором главной мыслью является мысль о первичности познавательной активности человека, первичности его собственного свободного выбора. «Бодрствуйте!» – много раз повторяет Иисус (что значит, – «думайте» и «действуйте»). И там, где говорится о том, что человека «избрали», подразумевается следствие, а не исходный пункт. Вот если бы было иначе, то мир оставался бы языческим, полутемным и полубессознательным, а само распятие Христа было бы бессмысленным. К сожалению, многие отцы Церкви этого не поняли (не хочется снова переворачивать в могиле блаженного Августина, но именно он был родоначальником этого пагубного направления богословской мысли).

Иными словами, нет избранных «в темную». Для того, кого избирают, это избрание не может быть сюрпризом, потому что он уже все знает: он избрал, а не его избрали. Не так, как у того же Августина: «Ты меня избрал, – сам не знаю, почему: я ведь такой плохой!». Для праведного человека не должно быть тайн, поскольку тайны – это знак языческих потемок. И, в отличие от «дохристианского» христианства, «христианское» христианство есть редкий образец простоты и доступности для всех, – не только для «особо одаренных», но и для «мытарей и грешников», с которыми не брезговал водиться Иисус. Он отвергал таинственность, которая противоречит замыслу прозрения и просветления: «Я свет пришел в мир, чтобы всякий верующий в Меня не оставался во тьме» (Иоан.: 12); «Кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего; А кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним» (Иоан.: 11); «…Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет ничего тайного, чтó не сделалось бы явным, ни сокровенного, чтó не сделалось бы известным и не обнаружилось бы» (Лук: 8).

«Особенные» касты и народы, как и «особенные» люди, суть артефакты эпохи, уходящей во вчерашний день. «Языческое» сокрытие истины есть тяжкий грех в глазах Христа. «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали», – говорил он (Лук.: 11). Идея «равенства и братства», характерная для учения Христа (как бы чудовищно она ни была извращена впоследствии), есть символ «солнечного» просвещения. Под «солнечным» я понимаю не-ограничение распространяемого света искусственными рамками «выдающихся» заслуг. Иными словами, христианская идея есть идея вседоступности познания. Поскольку каждый человек свободен, каждый человек есть Бог, то никому на свете не позволено лишать его естественного права как на истину, так и на солнечную, «внезаконную» любовь (еще раз простите за стихи).                                            

Иисус не избежал печальной участи быть преданным и не уберег сей мир от зла, чему я нахожу два объяснения. Первое заключается в том, что спасение – процесс субъектный. Он совершается свободным выбором души: насильно мил не будешь. Каким бы ни был Иисус святым, каким бы даром Слова он ни обладал, но существует личный выбор человека, которого никто не может отменить. Без участия свободной воли человека не включается его душа. Христос (или блокбастерный воитель) мог сколь угодно защищать людские жизни, но все это – ничто, пока сам человек не изберет борьбу со злом в самом себе, пока он не научится не в объективном мире набирать себе врагов, а находить все корни «вражества» в своей же собственной душе.

Все объективное происходит из субъективного. Все внешнее зло произрастает изнутри. Можно косить пышные всходы сорняка, но спустя какое-то время они снова прорастут, поскольку корни сохраняются нетронутыми. Чтоб избавиться от сорняка, его бы лучше не срывать, а выкорчевывать. Спаситель на коне есть символический калиф на час. Ну, прогонит он агрессора, – и что? Он прогонит и уедет, а агрессор подлечится, залижет раны и вернется. Снова вызывать Спасителя? Такая одноразовая, подчеркнуто «мужская» помощь, – совсем как в фирмах бытовых услуг («Муж на час», «Государственный мужчина», или как там еще они называются?), – никогда не бывает эффективной. Эффективна лишь та помощь, где берется не «мужской» (и даже, знаете, не «женский») способ разрешения проблем. Здесь нужен способ «андрогинный», а именно – Божественное Слово и Любовь.

Христос не опускался до локального спасения «по мужскому типу» (как решал обычно все задачи иудеев их Господь), зато он дал ответ на главный человеческий вопрос: как раз и навсегда искоренить проблему зла. Все дело в том, что мы – не механические «твари», а подлинные дети своего Отца. Бог – наш Отец, и потому мы с Ним – одно. А значит, помощь от Него есть помощь от себя, – не сверху и не снизу, а именно, что называется, из центра нашей собственной души. Мы все – Господни дети, и «нет ни эллина, ни иудея», ни лучшего, ни худшего народа. Когда мы не гоняемся за «ведьмами» по кругу, а отвергаем зло в самих себе, тогда мы сохраняем свои души. Когда же мы сжигаем «ведьм» в объективированном мире, то предаем самих себя и опускаемся в глубины преисподней. Мы не имеем права отбирать чужую жизнь, поскольку жизнью человека распоряжаться может лишь его душа (даже не Бог!). А привилегия казнить и миловать «по указанию Господню» была иллюзией «особенных» племен: такой нелепой грамоты Создатель никому не выдавал. Лишь полутемное языческое сознание могло сформировать столь вредную для человеческой души и столь фатально глупую, слепую убежденность.

Миссия Спасителя во многом состояла в трансформации в человеческом сознании божественного образа Творца. Мы изменили свое мнение о Боге, изменили Сам Господний Лик, и в этом революционном повороте – все христианство. Спасение – в праве человека на решение своей судьбы, – на что и отворил ему глаза Христос. Быть может, люди напоминали ему птиц, привыкших жить в своей добротной клетке и напрочь позабывших былое ощущение полета. Вся его помощь состояла в том, что он открыл им эту клетку и позволил им лететь. Но, к сожалению, многие не поняли, что клетка отворилась, а многие уже догадываются, но не желают знать.

Тот факт, что клетка оказалась с дверцей, есть знак того, что «изменился» Сам Господь. Он перестал быть «внешним», грозным, стрессогенным, пугающим земного человека ударами громов и молний, а стал «своим», родным и близким, предвечно пребывающим «внутри». Из неумолимого объекта Он преобразился в любящего субъекта, за которым угадывается сама человеческая душа. И следствием такого изменения стала неожиданно свалившаяся на человека (быть может, не совсем подготовленного к этому) ответственность. Кто-то испугался взрослой жизни на «западный» манер (во многих семьях «дикого», «безжалостного» запада практикуется уход, – почти изгнание, – повзрослевших детей из дома с целью: научиться выживать). Кому-то, наверное, хотелось бы всю жизнь держаться за мамину юбку и бегать за советами к отцу. Но колесо истории неумолимо приближает нас к середине времен (христиане называют ее концом), и на повестке дня стоит эпоха перелома. Вертикаль нас больше не спасет, и колесо Екклезиаста больше нас не вынесет. Необходимо нечто кардинально новое, – то новое, что дал нам Иисус.

Сейчас мы – словно вышеупомянутые птицы, что подбираются к открытой дверце, боязливо пробуя на вкус не разделенный на тюремные клеточки воздух. Нас притягивает свобода, и в глубине души мы ничего так сильно не желаем, как оказаться сразу в чистом небе и воспарить под облаками в восторге вольного полета. Но, в то же время, ничто нас так и не пугает, как эта неизмеримая высота, бескрайность и столь странная свобода. Одни (что посмелее, или, быть может, побезрассудней) выбираются из клеток, расправляют свои свернутые крылья (а многие даже не знали, что у них есть крылья), оглядываются по сторонам (нет ли здесь какой опасности?) и, перекрестившись, взлетают. Другие остаются в клетках, и их тоже можно понять: кто их там будет кормить? что там с ними станется? и как бы чего не вышло?..

Почему одни выходят, другие – нет? Почему одни поверили в Христа, другие – нет? Почему одни избрали свободу и движение «к себе», другие – зависимость и движение «от себя»? Ведь никто не желает себе плохого, и потому наиболее естественный для человека выбор есть выбор свободы. Но чем определяется конкретный выбор человека? По-видимому, – его предшествующим опытом и уровнем осознаваемого страха. Одни бесстрашны потому, что не подозревают об опасности. Другие сознают опасность, зато уверены в себе, имея позитивный опыт в личностной борьбе со злом. Многие становились сторонниками Иисуса, поскольку испытали на себе действие его исцеляющей энергии. Другие верили в него, не опираясь на увиденное чудо: им достаточно было верить в принципиальную возможность… Но в обоих случаях люди прозревали, убеждаясь в правоте Христа. Познание открывает невидимые дверцы человеческой души и отпускает птицу на свободу.

Итак, свобода воли – это первая из двух причин того, что наш учитель сам был предан и не избавил человечество от власти темных сил. Да что там Иисус! – когда-то и Ахура-Мазда не уберег родного брата от самоубийственной демонизации. Свобода, видимо, сильней любой навязанной извне, непрошенной благотворительности. А в качестве второй причины я беру такое положение: сам будучи святым, Иисус взял общие грехи людские на себя, и это привело его к предельной уязвимости. Он пострадал не за себя, а за других. Но что есть взять чужое на себя? Мы все прекрасно знаем, что есть взять чужую вещь, а что – грехи? Они неотделимы от свободы. Как мы не можем отобрать чужую личность, так ни грехов ее не можем мы «примерить» на себя, ни совершенных ею праведных деяний. И в самом деле: было бы возможным передать свой грех кому-нибудь другому, – «прокатило» бы и пресловутое спасение «извне», без нашего активного участия.

Передать другому грех – значит, передать свою свободу и стать… таким вот чистым духом, лишенным собственной творящей сущности. Но разве этого хотел Христос? Судя по новозаветным текстам, он ориентировался вовсе на другое. Как в людях воспитать ответственность, избавив их от собственных грехов, лишив их индивидуальности? Нет, видимо, не мог Христос взять на себя грехи всех смертных и разом все их искупить. Тем самым он очистил бы дремучих грешников, помимо их желания и воли. Но в результате этакой «стерилизации» они бы перестали быть людьми, а превратились бы в послушных роботов, – пусть милых, славных, белых и пушистых… но внутренне пустых, безвольных и бесправных. «Идиллия» Эдема была бы восстановлена, и мир опять бы стал набором «одухотворенных» атомов. Но если так, то люди не смогли бы и помыслить о родстве с Небесным Вседержителем. Не стало бы земное человечество богочеловечеством, не обрело бы и надежды на бессмертие… В общем, списочек «языческих» последствий здесь можно продолжать и продолжать.

Наверное, слова о взятии людских грехов Иисусом на себя не следует воспринимать буквально. Их нужно толковать немного по-другому. Давайте вспомним, что Христос именовал себя не только Сыном Божьим, но и Сыном Человеческим. Он стал прообразом людской души, Всечеловеком, праотцом людей Адамом, вернувшимся на землю, чтоб повторить свой грандиозный опыт выхода из рая несвободы на чистый воздух личных поисков бессмертия. В нем нет, быть может, вовсе ничего, чего бы не было в Адаме. Ну, скажем, для сравнения: Адам вкусил плода от дерева познания и стал «одним из Нас», за шаг до обретения бессмертия (которого не допустил Ягве), а Иисус призвал людей к свободе, стяжаемой через познание, – и этим приоткрыл нам путь в бессмертие и обратил нас сердцем к нашему Небесному Отцу.

Что получил Адам? Проклятие «объективированного» Бога, родовые муки для своей жены и вечную униженность ее пред мужем. Что получил Христос? Проклятие служителей «объективированного» Бога (Того, Который проклял и Адама), предательство Иуды, «языческую» экзекуцию и, как итог, «языческое» же воцарение христианства, так сказать, «в законе». Мне, если честно, просто неизвестны факты чисто «христианского» крещения этнических общин, поскольку, начиная с Константина, придавшего религии Христа официальный статус, весь мир затем крестили «по-язычески»: огнем-мечом да с государственно-ответственным размахом.

Находим общее: прорыв к свободе – «расщепление» Творца на две противоборствующие формы. Одна символизирует чужой для человеческой души, язычески-мирской расклад, что строит человеку козни; другая – христианский мир любви, открытый к диалогу и сотрудничеству. Одна (условно) закрывается, другая – отворяется. Бог-Господин мстит человеку за свободу; Бог-Любовь приветствует ее. Проклятие Бога-Господина «перекрывает кислород» Адаму и бьет, как водится, по «человеческой жене». Оно же настигает Иисуса и бьет по христианской Церкви (а в богословии ее нередко называют Невестою Христовой). От Церкви бумеранг приходится уже по христианскому учению: оно наследует те «кожаные одежды», что получил от Господа Адам, и тут же «опускается на землю», в полнейший «прах земной». А ровно через тысячелетие (в 1054 г.) оно резко раскалывается надвое, чем формально закрепляет свой «языческий» статус, как религия «однополой» направленности. Католичество берет на себя «миссию» мужского начала, православие – начала женского. И далее – по тексту Книги Бытия: жена унижена пред мужем (а в результате – нескладуха у обоих) и т.д.

Небольшое отступление: 1054 год – это время движения прецессии земной оси по 14муº Рыб. На зодиакальных координатах в этом градусе начинается последний, 22й (или 0й) аркан Таро, который называется «Шут» («Дурак»). Нередко он трактуется как Слепец, ведущий над пропастью других слепых. Или же – как мудрец, владеющий ключами от первичной пустоты. То, что кажется примитивным и глупым в глазах мирских, может оказаться самой высшей мудростью в глазах Господних. Поэтому и христианский раскол несет в себе двойную информацию. С одной стороны, он был нелепейшим, самоубийственным актом (религия любви убила ту самую любовь, которая была ее душой и плотью). С другой, – лишь Господу да нашему Спасителю известно, чем эта катавасия закончится. Подождем, как говорится, и посмотрим, что из этого всего у нас получится.

Еще одна деталь: прецессия идет назад, поэтому средина XI века есть время перехода из 0го аркана «Шут» в 21й аркан «Мир», на котором изображена очень «странная женщина», но об этом – чуть позже. Сейчас я только акцентирую на сем немаловажном факте ваше благосклонное внимание. Пока отметим про себя, что первое тысячелетие христианства, вплоть до раскола Церквей, прецессия Земли шла по градусам аркана «Шут» (слепые вели слепых), а затем оказалась в градусах «Мира», ознаменовавших собой начало качественно новой эпохи в истории христианства.

В конце XI века католичество совершило резкий выброс мужских пассионарных сил и предприняло отчаянную попытку вернуть отбившееся женское начало в лице греко-православной Церкви, – впрочем, неудачно. Такой Мир тут пошел, что просто гаси свет! Речь идет о крестовых походах, которые затянулись на два столетия, после чего самими же католиками были заклеймены «как оппортунистические» и тихо-мирно сошли на нет. Любовь была окончательно признана недостижимой в нашем грешном мире (что фактически задекларировала куртуазная культура) и за ней перестали гонять по всему востоку. Тогда же появились легенды о средоточии любви в своеобразном материальном носителе под названием Святой Грааль (Бог его знает: если кому и хранить любовь, – так только, знамо, женскому началу, а потому… чем черт не шутит?).

Проще говоря, христианство потеряло свою животворящую нить, связующую две природы воедино, и перестало быть религией любви. Но, в качестве особой компенсации, вдруг родилась легенда о Граале, как выскользнувшей из «дырявых» рук работников оккультной сферы живой любовной искре, – что бы под ней ни подразумевалось: хоть последнее «прости», хоть «горящее сердце Данко». Ее-то многие и бросились искать, как подлинное Слово Иисуса.

Грааль есть отлетевшая душа мирского христианства. Словно птица, она покинула хладное тело и оставила его лежать распластанным на запыленном асфальте. Многие считают Грааль нелепою выдумкой, творческой фантазией чрезмерно экзальтированных от увиденного на недружеском востоке и полных «обалденных» впечатлений северян. Вот тут уж нет: Грааль – это одна из самых реальных реальностей, какая только может быть на свете. Совсем как в том стихе: «Ленин и теперь живее всех живых». Эта сущность обладает энергетикой столь мощной силы, что вряд ли даже материальна. Ей, видимо, не уместиться в границах материального, – потому ее не отыскать в миру (во всяком случае, пока). Настоящее христианство – в Граале. Уж понимайте, как знаете…  

Итак, проклятие Ягве есть проклятие, адресованное любви. Оно состоит в нарушении равновесия между женским и мужским началами в сторону придания искусственной «весомости» мужскому. Раскол Церквей стал высшей формой проявления этого проклятия. Стало быть, распятие Христа проецируется в христианскую историю, и весь период до второго появления Спасителя христианство пребывает в своеобразной затяжной агонии на воздвигнутой его же руками языческой Голгофе. Только будущий приход Христа, по-видимому, решит вопрос о Воскресении. Как сказано в Евангелиях, нам нужно лишь перетерпеть это смутное время: не так-то сразу искупаются грехи! Для этого нам нужно пройти долгий путь «созревания». Христос-то воскрес, а для нас с его Воскресения все только начиналось. «Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это начало болезней. Но вы смотрите за собою, – говорил Христос ученикам, – ибо вас будут предавать в судилища, и бить в синагогах, и пред правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства пред ними… Предаст же брат брата на смерть, и отец детей; и восстанут дети на родителей, и умертвят их. И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мар.: 13).

Только так, и никак иначе. Остается лишь гадать, почему свобода и любовь достаются человеку столь дорого и с такими мучениями. Адам получил от Иеговы «по почкам», Иисус прошел через распятие, Церковь раздираема противоречиями, люди приставляют нож друг другу к горлу, принуждая целовать несчастный крестик… Почему бессмертие обретается через смерть? Что есть христианская Голгофа? Считается, – что жертва нашего Спасителя собой во имя обретения людьми бессмертия. Но жертва есть способ расчета по «языческому типу», по типу выкупа. Совсем, – как у Жеглова: «А я ему за это… А он мне за это… А я ему… А он мне».

Принесение Иисуса в жертву аккурат на еврейскую пасху… ой, даже страшно подумать, какая это черномагическая акция! Это уже не пасха, это… черт знает что! Когда вместо барашка приносят в жертву «целого мужчину», – это что? Можно ли после этого удивляться тому, что довелось пережить бедному еврейскому народу, – сохрани его Господь? С другой стороны, быть может, здесь речь идет об оплате по счетам… самóю кровью, как последним, что у человека остается. Ведь по иудейскому закону, мы живем лишь раз, после чего навеки умираем. И никогда уже не возвращаемся на землю. Возможно, это некорректное сравнение, но на память мне приходят фильмы, в которых герой инсценирует свою смерть. Умирая для тех, кто при жизни не оставляет его в покое, он получает «новую жизнь» где-нибудь в другом месте, где они до него уже не доберутся. Его недруги думают, что он умер, и перестают его искать, благодаря чему он избавляется от постоянного страха за свою жизнь.

Не так ли поступили Иисус с Адамом? Они погибли в том пространстве, которое считал единственно реальным наш «языческий» Господь (напомню: лишь «языческое» наше представление о Боге), и Он оставил их в покое. Они заплатили Ему самой высокой (в том мире) ценой, – своею жизнью. Тем самым они свои долги погасили и больше Ему ничего не должны. Пребывая в неведении относительно их новой судьбы (ибо «языческий» Создатель несведущ ровно настолько, насколько закрыт Его полутемный мир), Он празднует победу. Но Он не знает главного: человеческая душа бессмертна и Ему не принадлежит. Душа «достраивает» тело, но на этот раз – уже не в том «языческом» пространстве, где человек зависим от произведений рук своих, а в том, где он действительно свободен. Он попадает в сферу притяжения «другого» Бога, Который ведает бессмертием, и становится «живым» в ином, прекрасно освещенном мире, где нет ни страха смерти, ни несчастий, ни болезней. Расплатившись со вчерашним своим миро- или бого-представлением, он рождается для новой, светлой жизни, с верой в Бога, как творящего Родителя.

Так производится расчет субъекта с миром «объективной» вертикали. Во всяком случае, – как версия… Я прекрасно понимаю, что она не выдержит серьезной критики, но почему бы не порассуждать? Ведь, если призадуматься, то путь развития субъекта – это путь революционный, а значит, он всегда скачкообразен, с резкими рывками и метаморфозами. Это вам не эволюционный поток, лениво текущий проторенным путем! Путь самопознания человеческой личности включает в себя весь спектр театрально-творческих ролей, – от поверхностно комических до глубоко трагических.

По всем правилам «дохристианского» жанра, Христос приносит себя в жертву и «выкупает» то, что ему нужно, – человечество. Правда, только лишь условно. И рад бы выкупить «взаправду», да не было такого уговора. Ведь что есть рабство? Состояние души. Эзоп всю жизнь мечтал о счастье стать свободным человеком, но для чего ему нужна была свобода? Если доверять легенде, – только для сознания себя свободным. Ничего он больше не стремился изменить: он и так был внутренне свободным. Потому, когда представилась возможность выбрать между жизнью в рабстве и законным правом быть казненным на свободе, он выбрал смерть и умер, «как свободный человек».

Русско-украинский писатель Чехов «по капле выдавливал из себя раба». Потому-то у него ничего и не получилось, – что он «выдавливал по капле». Впрочем, кому как удобней. Быть может, тот раб, которого ощущал в себе Антон Павлович, только «по капле» и только «выдавливался». Странная ассоциация, – подростков часто учат косметологи: нельзя выдавливать прыщи. Иначе они появляются в еще большем количестве… Ну, да ладно. Может, с рабством все не так, как с прыщами (во всяком случае, у Чехова). С уверенностью я могу здесь сказать только одно: внешняя свобода всегда относительна, а внутренняя свобода неотделима от мудрости. Чтоб искупить грехи людей, Христу необходимо было сделать их мудрыми. А этот-то процесс всегда индивидуальный.

Что с того, что Иисус призвал нас: «Будьте мудрыми, как змеи, и простыми, как голуби» (еще и супостата-искусителя не к месту припомнил)? Или «Любите друг друга»? Ведь эти слова нам надо было еще усвоить, сделать их своими, сказать их себе самим. Нужно, чтоб слова не в уши входили, а исходили из уст человека, рождаясь из самого его сердца. Только в этом случае они – свои. Искра Божья в человеке есть искра творческая. Ничто чужое не «прилипает» к нему. Все, во что он может верить, создается им самим, а все пришедшее извне насилует его и зачастую отторгается. Потому-то и не спасти человека без его ведома, что он есть творящее существо и способ его самореализации есть действие «изнутри». Чрезмерная объективация, правда, несколько «перекосила» его самосознание, но изменить глубинную основу его личности она уже не в силах (если только человек сам не «продал» свою душу).

По-видимому, не раба надо выдавливать, а раскрывать свои «зарытые таланты», отпирать все шлюзы и срочно «делаться собой». Любое рабство вторично и поверхностно. Оно не стоит того, чтобы с ним так старательно мучиться. Чем больше ты прилагаешь к чему-то усилий, тем больше твоей энергии оно вбирает в себя, чтоб затем, уже «вторичным» образом, порабощать тебя самого. Внутренне несвободных людей не освободить от их грехов: они сами их в себе культивируют. И никакой Спаситель на себе таких не вынесет. Поэтому, будь добр, товарищ, – у нас самообслуживание (в недавние советские времена во многих столовых красовалась поэзия: «Помоги, товарищ, нам: убери посуду сам»). Так что бери свой крест и – вперед, за Спасителем!

Внутренняя свобода есть свойство субъекта не привязываться ни к чему, что может поработить его и вызвать зависть окружающих. Я давно заметила, что зависть совершенно не пристает к «нематериальным» вещам. В них, видимо, просто не за что зацепиться. Да и тяжелее она, чем они, – провалится она сквозь них… А мудрость – это такое особое свойство не вызывать чужую зависть, не соблазняя «малых сих». «Голубиная» простота и «змеиная» мудрость, на самом деле, – даже не диалектическая пара. Они обе расположены по одну сторону весового коромысла. По другую сторону, конечно, – ум. Вот уж что противостоит как мудрости, так и простоте.

Человек очень редко бывает и мудр, и умен одновременно (я, по крайней мере, о таких не слышала). Мой любимый философ Николай Бердяев никогда не был достаточно умен, чтоб зарабатывать много денег, но всегда был достаточно мудр, чтоб обходиться без них. Мудрость проста, поскольку гениальна. А вот ум… он всегда очень сложен, громоздок, неприятно тарахтит на поворотах и постоянно требует к себе внимания. Он в любой посудной лавке наделает массу шума. Все умные люди заявляют о себе во всеуслышание: они не знают, что такое скромность, а «натомiсть» жаждут успеха и зависти окружающих. А чужая зависть очень дорого стоит, хотя умные стараются об этом не думать (точнее, они предпочитают «подумать об этом завтра»). Тем более что у них всегда найдется, чем заплатить уже сегодня.

Все люди науки (в ее нынешнем горделивом виде) должны быть очень умными. Наука должна приносить много денег. А вот философы и мыслители могут рассчитывать лишь на роскошь быть мудрыми. И в самом деле: зачем им те деньги, когда они и так свободны? Эту особенность философов хорошо подметил Платон. Создавая свои «Законы» и «Государство», он придумал «мудрый» ход ставить во главе правления страной философов. Эта идея великого диалектика очень близка одной остроумной мысли, высказанной в далеком детстве моей тогдашней подружкой, – посылать на долгие годы в космос только глубоко несчастных в этой жизни людей, потенциальных самоубийц: им все равно терять нечего. Так почему бы не послужить человечеству? Нечто подобное предложил и Платон. Двойная выгода: философы и страной будут отлично руководить, и воровать не станут, и роптать не будут, когда им назначат самую маленькую в государстве зарплату. Он предусмотрел даже то, что философы, в силу своего свободолюбия, просто не захотят себе такой высокой чести.

– Обязать их, бездельников! – порешил Платон. – Ишь, чего удумали! Неинтересно им, видите ли. Надо, – значит, надо. Повязать их долгом перед гражданами государства! Пропадут ведь бедняги без них, как есть пропадут без их мудрого руководства. Хоть это-то они должны понимать?

К счастью для философов, идеи Платона остались нереализованными. Но, – видит Бог! – забронзовевший за долгие «соцлагерные» годы знаменитый утопический социализм был рожден отнюдь не в Англии. Однако со времен Платона философы всегда отлынивали от управления государством. Как правило, сей тяжкий крест на плечи себе взваливали умники, – вот потому-то так тревожно в этом мире. У них всегда отменный аппетит: им кажется, – они бы съели целого слона, запив его Эгейским морем, – но без Эзопа им ни моря никогда не выпить, ни слона, конечно же, не съесть. Чудес на свете не бывает, и умным правителям приходится вечно лечиться от несварения желудка. Время от времени умников отстреливают или сажают в тюрьмы (не менее умные люди), – вероятно, лишь затем, чтобы (в полном согласии с правилом, по которому умный человек всегда знает, как выбраться из сложной ситуации) устроить себе «шоу Копперфилда» и понаблюдать за тем, как они будут оттуда выбираться.

Зато вот мудрость простоты всегда непритязательна и внешне вообще непрезентабельна. Чем больше в человеке мудрости, тем неприглядней (так уж вышло!) оболочка. И одному лишь Господу известно, какими редкими сокровищами владеют «эти змеи» мудрецы. Но их-то никогда не грабят: подобные сокровища не отчуждаются. «Все поистине великое одинаково доступно всем», – сказал Кьеркегор, и с этой мыслью тяжело не согласиться. Великое не отнимается: оно (единственно) дается каждому. Его лишь нужно отыскать, как клад под вишнями в саду у дяди Вани и как талант, который не отнимешь у другого. В великом нет ни избранных, ни званных, ни любимчиков у Господа на небе. Великое в привычном нам зеркально-реверсивном мире нередко проявляется, как малое, а мудрый человек, – как глупый, впавший в детство дурачок. А Сам Господь, – Он мал? или велик? Он невидим оттого, что мал? А, может, оттого, что Он велик? Он микроскопичен или сверх-макроскопичен? А что, как это суть одно, с позиции того, что расположено в средине? А если это все – одно уже с любой позиции?

Христианство появилось на Земле в период галактического действия аркана «Шут». Шут и Дурак – одно и то же. А дураками часто называли мудрецов. Великая страна Россия всегда считалась родиной великих дураков (она ведь связана с Водолеем, – знаком, олицетворяющим свободу, во всех ее, однако, проявлениях), но дураки в ней обитали и поменьше, – впрочем, как в любой другой стране. К несчастью, этот славный контингент среди правителей России фиксировался крайне редко. А посему страна блюла свой имидж, как ненасытная имперская держава, богатая святыми бессребрениками, что с легким сердцем все бразды правления страной сдавали только умным людям. Быть может, – совпадение, – но ими почему-то становились, большей частью, иностранцы с прагматического запада. И уж, как водится, – все поголовно немцы… наследники немецко-русского престола…

Германским духом дышит вся российская державность. Его, пожалуй, в нынешней России даже больше, чем в самой Германии, давно усвоившей идеи «мириканской» демократии. Не потому ли для России всегда столь важен был немецкий фактор, а две важнейшие войны последнего столетия Россия провела с Германией, как с внешним воплощением своей же собственной идеи власти, – вплоть до мировой? Фашизм и коммунизм – две стороны одной медали, одна немецко-русская имперская модель. До этого, в России царской, по кулуарам городской интеллигенции бродил неприкаянный дух Москвы, как Третьего (и окончательного) Рима. А Рим, в таком идейном окружении, – конечно, не Италия (ни нынешняя, ни эпохи Ренессанса), и даже не Константинополь, как павший центр земного православия, а именно германская модель священно-римской государственности. Когда-то кочевые племена германцев поработили пол-Европы и основали массу европейских государств морально нового культурного призвания.

Москва готовила себя к великой чести стать истинной наследницей Второго Рима уже с тех пор, как Константинополь пал от рук воителей ислама. Все, будто бы, понятно: интеллигенция России желала подхватить поверженное знамя западного православия и водрузить его над центром православного объединения востока. Вот только управителям России идея эта не казалась привлекательной. Не очень их тянуло ввязываться в бой с турецкими султанами и отвоевывать святыни все продувшего «Второго». Царям московским (позже – императорам) больше улыбалось перенимать культурный опыт западнодержавных королевств. Они все больше тяготели к протестантству да масонству, чем к чуждому их западной природе православию.

А посему идея Третьего (как пост-Константинопольского) Рима подверглась шизофренизации и вышла в параллель с чужой идеей Третьего, как отблеска империи германца Барбароссы. Вот эта-то «подземная» идея и стала «полуночным» двойником «дневной» идеи «Константинопольского» Рима. И то была действительно идея всеединства, причем в своих языческих основах. Ведь Священная Римская империя Фридриха II была полуязыческой-полукатолической. А язычество с католичеством пересекаются в точке верховенства одного, отдельно взятого начала (или пола), – в данном случае мужского, – и, стало быть, в идее обожествления Единого, «страшно далекого от народа» (вспомним тот же догмат о непогрешимости Римского Папы). А уже отсюда планомерно вытекает мысль о вторичности свободы и самой человеческой души.

Духовность, спаянная с государственностью, идея «одухотворенной» вертикали, где «всяк сверчок знает свой шесток», не оставляет места для людской свободы. А Бог-Отец (в понимании «державного» Сатурна), напрямую управляющий народом, у которого усыплена душа, есть прямой аналог батюшки-царя, обожествляемого в той-таки России. В России-то издревле обожествлялась власть, а власть всемерно тяготела к крепкому самодержавию, была глуха к народным нуждам, творила смело, что хотела, и была по-Ахримановски свободна. В отместку ей, народ (душа) был или внутренне свободен (что удавалось далеко не всем), или (что чаще) был свободен внешне, – а, значит, временно, но, как и власть, по Ахримановому типу.  

В Европе долго зрели две конкурентные идеи, по сути, одного (но Третьего) империалистического Рима: в Германии, как «законной наследнице» империи Фридриха Барбароссы, и в России, как «побочной» ее наследнице, «седьмой воде на киселе». Побочной, – поскольку собственно германской была лишь правящая верхушка российской элиты (да и то – лишь частично), но уже этого было достаточно, чтоб заявлять свои права на духовно-имперский престол. К тому моменту, когда в Германии созрел фашизм, который честно отверг христианство «как класс» и назвал свою духовную основу языческой, Россия уже давно «пиарила» свои религиозно-имперские устремления, однако стыдилась называть их языческими. По сути дела, оба государства сражались за один и тот же приз: за нечто, называемое Третьим, но для Германии это был откровенно языческий Третий Рейх, а для России (быть может, ввиду православно-религиозной специфики русского народа, которую властная верхушка не могла проигнорировать) – христианский Третий Рим.

Когда вспыхнула первая мировая война, никто официально не заявлял, что это – война за нечто «Третье». Она обескровила обоих претендентов и помогла российской оппозиции взять власть в свои шальные руки. Потому как бродил-то по России дух Третьего Рима, а приблудился незваный европейский пришелец, – дух коммунизма, – имеющий давнее масонское прошлое (вот к чему приводят великодержавные заигрывания с мировым масонством!). Он-то и материализовал идею Третьего… Интернационала. И даже здесь России немцы «не помешали»: по слухам, русская революция была частично финансирована немецким капиталом...

У оппозиции на уме было то же самое, что у власти, – завоевать Третье (не о том ли песня: «И, как один, умрем в борьбе за это»?). Но она вела себя намного непосредственней, чем власть, и не стыдилась называть вещи своими именами. Тогда-то впервые в России воцарился честный тезис о том, что «Бог умер». Тезис немца Ницше. Бог действительно давно к тому времени умер в сознании огромного числа людей, – как в России, так и за ее пределами: проклятие Иеговы довершило свое темное дело. Новое государство просто не побоялось признать это официально. Не побоялось оно и назвать свою идеологию материализмом, что в данном контексте значило, – язычеством. Третий Рим (как предел устремлений) был заменен Третьим Интернационалом (с сохранением той же идеи межгосударственно-межнационального управления). А название новоиспеченного государства, Союз Советских Социалистических Республик, очень точно проиллюстрировало тот факт, что новой российской власти таки удалось сделать то, чего не смогла за долгие века совершить старая, а именно: создать тот самый Третий Рим, – не тот, что был разрекламирован, а тот, что под этим разумелся.

Успех России вызвал пассионарный взрыв в Германии. Проникнутые ревностью, «законные наследники» великой идеи Третьего возмутились и бросились срочно восстанавливать историческую справедливость: они-то – наследники по крови! А кто такие эти русские? Низшая раса. Евреи? Вообще пускай молчат. Уж они-то к великой римской идее имеют отношение лишь как ее вечные оппоненты, не желающие подчиняться ее императорской власти. Евреи были первыми, кто получил удар от римлян после казни Иисуса. Затем они получили «свое» от «перво-римских» христиан. И евреи же оказались крайними, когда пришла пора двум соискателям выбарывать (а зря, что нет такого слова!) себе духовно-имперское Третье…

Двух Германий быть не может. Кто там, – кажется, Боливар? – не вынесет двоих. По сути дела, во второй мировой войне два главных претендента на право «быть Германо-Римской империей» схлестнулись в равной битве за Третье. Первая, титульная Германия упирала на свой статус «духовно-государственной крови»; вторая, немного «приблатненная», но вскормленная несколькими поколениями той же крови на вершинах власти, упирала на свой статус над-государственной, над-духовной (читай: материальной) над-крови (читай: «у рабочих нет национальности»). В итоге более «одухотворенное» (то бишь, «над-кровное») победило (а духовное всегда побеждает!) и поспешило устроить Нюрнбергский процесс над побежденным, пока мировая общественность не успела отдышаться от ужасов войны и разобраться в ситуации достаточно хорошо, чтобы устроить Нюрнбергский процесс сразу над обоими. Правда, для этого надо было в честной борьбе взять в плен и победителя…

Такой вот взгляд на историю появился у меня за последний… день. Не судите строго, – как вариант… Ведь и в самом деле, как только запахнет в российском бомонде немецким духом (хотя бы виртуальным), так и возрождается имперская идея. И события последних лет это красноречиво подтверждают. Тут же из бабушкиного сундука достается старая козырная карта, которая «всех бьет». Ее еще называют славянской идеей, причем под славянами подразумеваются не славяне вообще, а лишь три «избранных» народа, «пославянистей» других. Их преимущество – в том, что они именуются братьями, хотя отношения между ними за их долгую историю такие, что с далекими японцами, пожалуй, породственней будут. Вот к «братскому» родству своих иноязычных соседей и апеллируют российские власти, когда надо решать какие-то серьезные проблемы своей собственной державы. А проблемы эти – известно, какие: имперские. И получается форменный парадокс: к братскому единству славян взывают германские (пускай по духу) власти одного из них, именующего себя почему-то «старшим». В то же время, задачи, которые в этот способ решаются, есть задачи, по духу своему германские. Сколотить империю, отстоять империю, расширить границы империи, – вот три главных кита, на которых один из этих братьев культивирует родственное чувство «трех». Потому-то он и «старший»! Он символизирует «духовную вершину» и берет на себя ответственность все решать за всех троих, – в духе той же «объективной» вертикали. А почему остальные славяне «вне игры»? Ответ прост: они не идут в германо-римскую империю, а остаются «в славянах», – форменное безобразие.

Таким нехитрым образом одна из славянских держав льет воду на мельницу великой Германии, – как идеи. Как идеи Великого Рима, языческого государства, в котором материальное одухотворено, а власть идолизирована. И кто там на Красной площади до сих пор лежит, не захороненный по-христиански? Так подспудно в православной стране происходит скрытая война с духом христианства. Проклятие Иеговы настигает одни и те же грешные головы, которые никак не желают выбирать свободу. Когда же оживет тот самый жареный петух? По-видимому, – когда пойдет обратный отсчет… Впрочем, он уже пошел.

Бог с ними, с немцами, – дело ведь не в них. И даже не в том, что страной великих мудрецов всегда управляли умные люди. Экономически это очень выгодно: мудрецы не только не попросят лишнего, но и от того, что есть, легко откажутся. Они умеют выживать «за чертою бедности» и синтезировать из жизни радость. Писатель-юморист М. Задорнов не устает приводить примеры их неистощимой мудрости и умения приспособиться к самым арктическим условиям экономического существования. То они капроновыми колготками укрывают огурцы, то накрывают банки с вареньем, то что-то еще, не помню… Замечательный народ и благодатная почва для различных социальных экспериментов: «стопроцентная выживаемость». Я хочу сказать другое. Ну, зачем ему решать прогерманские задачи своего руководства? Почему его руками, руками «большего», решаются задачи «меньшего»? Не знак ли это порабощения смертным бессмертного? Я даже более скажу: пусть россияне выбрали свой крест, своего Великого Инквизитора, – вот он у них такой. Но при чем здесь их несчастные соседи? Они-то жить хотят! Им этот Третий Рим и агрессивные германские прожекты – до Священной Третьей Лампочки! Они еще, быть может, не настолько мудры, чтоб чувствовать себя свободными, «быть выше» и «не обращать внимания» на детские шалости своего (да почему своего? – чужого!) руководства.

Для России, наверное, органично ощущать себя особой дабл-страной: Россией и Германией в одном флаконе. Такой «отдельный» у России путь. Но остальные страны в мире одинарные. Им незачем «входить в чужое положение», и пресловутый дух интернациональности в них, может, просто не созрел. Конечно, без вассалов, сателлитов, без «друзей» какая же страна – империя? Это – как в индийских джунглях: тигр не выживет, когда не съест косулю, но это вовсе не обязывает косулю презентовать себя тигру на завтрак. И ее собственная жизнь перед лицом вечности представляет не меньшую ценность, чем жизнь того же тигра. Борьба за выживание, одним словом. Языческая эпоха продолжается. Выживают здоровые и выносливые и становятся… демократами, которые создают «артели», чтоб защищать друг друга от «тигров».

В отличие от самодержцев, демократы изначально «травоядны», а Запад «травояднее» Востока, хотя в процессе обмена энергиями возможны варианты. Германская идея есть по духу «восточная» идея, да и сама страна Германия связана со знаком Овна, расположенным точно на востоке. Это – самый воинственный знак из всех возможных, постоянно нацеленный на экспансию и захват все новых территорий. Инкорпорация энергий этого крутого знака в российское сознание дала такой удивительный гибрид свободной (по духу) страны, которой управляет чужеродная верхушка с менталитетом «вечно голодного волка». Речь, опять-таки, не идет о физическом факторе крови. В конце концов, не так уж много было немцев у кормила российской власти. Дело в подсознательном тяготении россиян к выбору правителей военизированной, по своему типу, духовной формации. Почему это происходит, – лично я не знаю. Есть много предположений и философских исследований на этот счет. Они опираются, большею частью, на объяснения психологического плана. Что касается меня, то я к такого рода объяснениям прибегаю только в самых крайних случаях, когда с уверенностью сказать просто нечего, а сказать что-то надо. Ведь человеческая психика – настолько тонкая и своенравная структура, что одни и те же факты можно легко объяснить с самых разных психологических позиций, и тогда это становится похожим на чистую подгонку под результат.

Если же попробовать объяснить сей казус астрологически, то особых перспектив я тоже не вижу. Овен – это третий знак для Водолея. Третий знак является информатором. Быть может, Россия очень любознательна и желает все знать? Или просто очень ценит умных людей? Умники «умеют жить». Российская же непривязанность к материальным ценностям может быть причиной неспособности элементарно выжить в условиях «мирового рынка». Многие мыслители России отмечали особую «национальную» стыдливость в отношении русских к богатству. В этой стране принято скрывать свое богатство и считать его неприличным, почти аморальным. Богатые люди России, как правило, всегда были людьми душевно «западного типа». Быть богатым как-то… немудро. Деньги с собой в могилу не заберешь… это, вероятно, почти физически ощущают «истинно русские» люди. Идея-то, в общем, насквозь христианская. «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко»… и т.д.

Нужно ли России симбиотическое существование с виртуальной Германией у руля? Бог ее знает. Умом ее, как говорится, не понять. А, может, потому у нее и все «не слава Богу», что ее верхушка вечно тянется к чужому? Пусть немцы живут своим особым миром, который для них органичен, но органично ли «немецкое» правление для российского рядового жителя? Не особый ли это крест (подобный еврейскому), добровольно взятый на себя народом России? С другой стороны, не он ли является тем самым проклятием для нации, которое было бы легко снять, если б не было так страшно выйти на свободу?

Германия «устроена» по-другому, и ее стиль жизни гармонично отражает ее душевные запросы. Для нее характер правления внутренне созвучен с психологией ее народа. Когда-то я очень удивилась, когда прочитала рассказ английского писателя Джерома К. Джерома о поездке в Германию. Со свойственным ему юмором и гиперболизацией необычных сторон наблюдаемой жизни он описал удивительную страну, в которой все ходят по струнке и действуют только по инструкции. Даже дети там ведут себя чинно и смирно, неизвестно, куда запрятав свою природную потребность шалить и проказничать. То же самое – животные. Все собаки Германии, по наблюдению Джерома, знают законы уличного движения и переходят дорогу строго в установленных местах, не лают в обществе и, вообще, имеют все привычки добропорядочных немецких бюргеров.

Мне было удивительно, правда, не столько это, сколько то, что так пишет гражданин Британии, которая в представлении «нашего человека» именно таким поведением своих граждан и отличается. Описывая Германию, Джером фактически повторил все те клише, с которыми ассоциируется у нас его собственная страна (достаточно вспомнить «Овсянку, сэр» и чопорное поведение героев популярного советского сериала о Шерлоке Холмсе). Так вот оказалось, что англичане непредсказуемы и спонтанны, английские дети – настоящие сорванцы и хулиганы, в Англии нигде нет порядка и правила там пишутся лишь для того, чтобы их ежеминутно нарушать. Все это, естественно, – в сравнении с тем, что автор увидел в Германии. Джером, конечно, юморист, но не до такой же степени! Не лгать же напропалую, если ты юморист. Вот я и думаю…

Англия связана с Весами, а это знак, прямо противоположный Овну. Весы – прямая антитеза Овну. Если Овен – знак личности, то Весы – знак общества, знак оппонентов личности. Так же точно и демократия противостоит самодержавию (во всяком случаю, по духу). А потому (уж простите за такую непрямую и нежелезную логику) – идея «демократической России» с самодержавно-имперской «головной болью» выглядит, по меньшей мере, своеобразно, напоминая кентавра по имени Хирон (того, что с подбитой коленкой).    

В отличие от Германии или Англии, где, по крайней мере, форма соответствует содержанию, Россия постоянно стремится жить «чужим умом», и этот ум – всегда в противоречии с ее душой, а именно – с народом. Пресловутым «русским духом» внутренней свободы и простоты были полны лишь творческие люди России: философы, писатели, поэты, – в общем, те, кто не отказывал себе в искусстве быть собой. И потому Россия всегда оставалась государством гениальных дураков, управляемым негениальными чиновниками в ежовых рукавицах. И какая-то странная всегда между ними была любовь и взаимное притяжение…

…Дураками в мировой истории представали и многочисленные провидцы и пророки, чьими святыми деяниями изобилуют страницы Ветхого Завета. Будучи глашатаями истины, живущими «вне времени», они на протяжении всей языческой эпохи выступали предвестниками Христа. Пророки были олицетворением человеческой свободы, не скованной границами мирской объективации. Они-то и подвергались наибольшему истреблению. А как обильно побивались они камнями, именовались «богомерзкими язычниками», носителями знаний, не признаваемых ортодоксальной иудейской верой! «Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши: Сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними; ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы. Потому и премудрость Божия сказала: пошлю к ним пророков и Апостолов, и из них одних убьют, а других изгонят; Да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира, От крови Авеля до крови Захарии, убитого между жертвенником и храмом. Ей, говорю вам, взыщется от рода сего» (Лук.: 11). А в словах: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мат.: 23), – Христос практически предсказывает судьбу Авраамова народа и потерю им родной земли, той самой, что когда-то даровал ему Ягве.

Но вернемся к нашему вопросу. Что получил Христос еще, помимо яростных проклятий фарисеев? Об этом сказано в Евангелиях Нового Завета. Христос воскрес и получил нетленное, божественное тело. Он завершил земную миссию Адама и вывел человечество на уровень бессмертия, на мировую ось свободы и любви. Так в чем наше спасение? В чем Иисус избавил нас от кармы? Как минимум, Спаситель нам открыл «иного», «нового», совсем «другого» Бога. Точнее, не другого Бога, а новое свидетельство о Боге, иное представление о Нем. Но, впрочем, я об этом говорила. Он «вычленил» из круга субъективный горизонт и вывел нас на векторную линию душевно-событийной ирреальности. Но объективный мир остался в прежних «вертикально-круговых» координатах. Природа, как и встарь, по осени фатально умирает, чтоб заново родиться по весне. Во всех живых, природных организмах работают одни и те же биохроноциклы: циклируют все те же полные круги кровообращения, все клетки делятся и незаметно отмирают, сменяясь постоянно новыми… Люди умирают и передают свой генофонд дальнейшим поколениям. Бессмертия, как будто бы, и нет…

Его нет… но только вокруг нас. Зато теперь оно – в нас. Каждый из нас стал магом, алхимиком, способным реализовать свое непознанное бессмертие. Войдя в состояние «Всечеловека», Христос заложил в нас программу спасения. Он не принес в этот мир ничего, кроме Слова, пока еще не достаточно твердо усвоенного. Однако Слово есть орудие сильнейшей магии, какая только существует во Вселенной. Это – магия первотворения, – о чем так ясно было сказано у Иоанна. Магия субъектна (в первоначальном смысле слова), но лишена при этом извращенностей побитого камнями «психического». Для человека это – магия молитвы, и действенна она тогда, когда молящийся является творцом, самостоятельно творящим магом. Иными словами, – когда он сознает суть молитвенных слов, понимает то, чего он хочет, и знает, как достичь желаемого. Когда он пассивен и ищет помощи извне, со стороны каких-то внешних сил, он ничего, к несчастью, не добьется.

Магия Христова Слова есть магия борьбы с заклятием Ягве. Быть может, снятие грехов есть избавление от этого заклятия «языческого» Бога. Адам был проклят словом Божьим, но Христос заменил закон любовью и передал нам Слово истины, чтоб снять, «перекодировать» проклятие, идею рода заменить идеею родства с бессмертным, солнечным Отцом земного человечества. Он научил нас, как уйти из-под заклятия «языческого» Бога, как растворить фатальные слова Ягве в алхимии любви и личностной свободы. Любить всех недругов своих и благословлять врагов, – вот тот магический противовес, который может снять иудаистское заклятие. «Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, Да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не тó же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, чтó особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный», – сказал Христос в своей Нагорной проповеди (Мат.: 5).

Не «око за око» да «зуб за зуб», не «отработал – получи, и чтоб сосед за ту же плату отработал столько же», не «Господи! а он чтó?» (Иоан.: 21), а именно «…чтó тебе до того?» (Иоан.: 21). Ведь это – действительно новый взгляд на Бога: не весовой и не манипулятивный ни с той, ни с этой стороны. Мы сами изменяем Господа в себе и выходим из-под действия Его проклятий. Ведь не Господь нас проклял, а мы сами себя прокляли; не Господь не допускал нас к дереву познания, а мы сами боялись туда подойти; не Он держал нас в страхе и повиновении, а мы сами дрожали, слушая отзвуки грома, пугаясь горных камнепадов… Предавая и распиная Иисуса, люди предавали и распинали себя: «И отвечая весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Мат.: 27). Странно, однако, что они так говорили: подобные слова предполагают некоторое осознание происходящего (но, может, данная цитата была вставлена в текст позднее?). У самого Иисуса была лишь одна просьба к Господу: «Отче! Прости им, ибо не знают, чтó делают» (Лук.: 23). Люди боялись собственной тени, полагая, что она их уничтожит, а сами-то были всегда бессмертными! Кроме нас самих, нас ничто на свете не убьет, не уничтожит и не снимет с этого «забега марафонцев».

Все главное происходило незаметно, поскольку двигалось по линии души. Какою-то невидимой тропой Спаситель вывел человечество из «рая» и каждому дал плод от древа жизни. Но этот плод ведь нужно, извините, прожевать, чтобы, глотая, им не подавиться! Ну, ладно, притчи Иисус всем слушателям «пережевывал», но глотать-то полагается самим. «Послушай, дай мне шанс! Купи хотя бы лотерейный билет!», – как сказано в одном анекдоте о Боге и бедном… бедном, – я ничего не хочу сказать. Что поделаешь, когда народ слагает такие анекдоты? Как говорится, – без обид: «Вы пошутили, я тоже посмеялся…». Свои проблемы есть у каждого народа, и никто здесь, я надеюсь, ничем не лучше остальных.

Если без анекдотов, то вот новозаветные слова: «И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мат.: 10). Просто потому, что освобождение нельзя выпрашивать: оно достигается только самостоятельно. Если ты хочешь что-то получить, то придется самому приложить какое-то усилие. Это война, поручик, где каждый – сам за себя: «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мат.: 10). Как мы рождаемся на землю в одиночку, так в одиночку и уходим из земли. Таким же образом, спасение – процесс индивидуальный, поскольку это – результат сугубо личностного выбора: «Ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее» (Мат.: 10). И пусть Христос везде говорит: Я пришел, Я отделю, Я возьму, – это все лишь следствие. А подлинная причина того, почему один из нас «возьмется», а другой – «оставится», – в нас самих: Господь никому не отказывает в Своем Царстве. Но у каждого – своя степень готовности ко встрече со Всевышним. И этот опыт мы не в силах передать другим.

Война есть война, но война войне рознь. Если речь идет о «Войне Сыновей Света с Сыновьями Тьмы», то это мистериальная битва на уровне духа, и она намного более сложна и несоизмерима по последствиям с физической. Самым сильным ее оружием выступает Слово истины. И проклятие смывается не кровью, а любовью, поскольку кровью оно лишь укореняется. Решение проблемы личного пространства на уровне резни с соседями, «поддержанное» Господом, есть не решение, а пролонгация того же древнего проклятия в день грядущий, в новых поколениях, о коих ты так ревностно заботишься… Поэтому – «любите всех врагов своих»: любовь, а не вражда является основою бессмертия. Прощенье, а не жажда мести есть первый знак его реализации.   

В книге «Пятый День…» я писала, что Христос перевел космические стрелки с жизни тела на жизнь души, и в этом – его главная заслуга, по которой он и назван был Спасителем. Но теперь мне хочется добавить, что то же сделал и Адам, хотя и не довел свое ответственное дело до конца. А что Христос? Он просто показал пример, но нам примера мало. Мы знаем, что он сам воскрес, – а мы? Что помешало нам последовать его примеру? Нас захватило «объективное» кольцо и мы, как бандерлоги под гипнозом, хоть многое и видим, и даже (тихий ужас!) понимаем, но воспротивиться Каа практически не можем. Мы видим стены, и мы верим в стены. Нам кажется, что ни за что их не пробить. Но ведь не бить по стенам нужно! Их нужно только растворять…

Проклятие «языческого» Бога по-прежнему сильнó. Оно сильнó энергией материального, – духовно- (уточним) -материального: в нем очень слабая прослойка для свободы. Мы сами его создали (как все «объективированное»), и, словно дикари искусственному идолу, ему подобострастно поклоняемся. Своими мыслями, желаниями, вкусами мы многомерно вновь и вновь его скрепляем. Живем мы в этих ритмах! И не хотим менять жилье. «Нет новостей – вот замечательная новость!». В душе мы все прекрасно знаем, за что нас так казнят, а вот сознаться в этом, хотя бы под подушкой, на рассвете, шепотом самим себе, – так это, как показывает практика, особая аскеза… Ужасно тяжело брать на себя ответственность, страшно и подумать, что за тобою – никого, что ты один решаешь… А как же Господь? Он просто ничего без тебя не сделает. Это раньше Он двигал целыми народами, как пешками на шахматной доске... А ныне весь карт-бланш – тебе! И давно, – если ты не заметил…

Получить искупление грехов – это значит понять, в чем они, и покаяться. Но если речь заходит о надуманных грехах, – вспомнить Иова и во всем, пока не поздно, с Богом разобраться. Для этого нужна, конечно, полная уверенность в своей кристальной чистоте, а для уверенности – мудрость истинного знания. Ведь первым камнем в храм бессмертия ложится именно познание. Оно освободит нас от диктата «объективной» пустоты. «…Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Иоан.: 8), – как сказал Иисус. А для более подробного разговора о познании обратимся к следующей главе.