Глава 9.  

 

Прошло четыре года. В своей лесной хижине Тьодхильд жила уже одна: в прошлом году умерла ее дорогая вторая мама, знахарка Медлан. По счастью, смерть целительницы была легкой и безболезненной. У нее внезапно отказало сердце. Мэт помнила, что незадолго до своего печального конца женщина твердила о том, что смерти она совсем не боится, но ей очень страшно оставлять Тильду одну в этом суровом мире. И, хотя Медлан знала, что девушка довольно твердо стоит на собственных ногах, – она все равно волновалась за нее, опасаясь, что Мэт не справится с теми жизненными трудностями, которые обрушатся на бедную девичью головку со смертью ее покровительницы.

Знахарка полагала, что никто, кроме нее, не сможет уберечь Тьодхильду от беды, и даже не могла себе представить, как она проживет без ее защиты. Медлан никогда не доверяла Дольфину и опасалась, что с ее смертью старый друид осмелеет и снова начнет преследовать Тьодхильду, требуя от нее исполнения воли Богини. Ее всегда удивляла та беспечность, с какой девушка общалась со своим прежним учителем. Как будто она не понимала, насколько он опасен для нее!

Но Мэт действительно перестала видеть в Дольфине врага. За все время их возобновленного общения он ни разу не позволил себе ничего такого, что могло бы вызвать у нее чувство протеста. Она прекрасно проводила время со своим первым учителем, не теряя надежды на его духовное просветление, с радостью общалась с его духовными братьями, среди которых у нее появилось немало друзей, ведь многие из них были одного с ней возраста. Хотя Матильда нередко вступала с ними в споры, но она любила общаться с этими молодыми друидами и находила их достаточно умными и интересными людьми. Тем не менее, девушка всегда держала с ними четкую дистанцию и не пускала их за пределы того незримого барьера, который поставила перед собой сама. Матильда знала, о чем с ними стоит говорить, а о чем – нет.

Наиболее откровенна девушка была со Стефаном. В самом начале их знакомства, восемь лет назад, им обоим показалось, что между ними пробежала какая-то ослепительная искра, – искра запретной, а потому и невозможной любви. Ведь католическим клирикам запрещено влюбляться и вступать в брак, и, помня об этом, Тьодхильда и Стефан старались как можно дальше гнать от себя непрошенные мысли и желания, подавляя свои невольные лирические чувства. К счастью, со временем им это все же удалось, и они стали просто верными друзьями.

Когда-то Тьодхильд рассказывала отцу Стефану обо всем, что происходило в ее жизни. Теперь она понимала, что есть в мире вещи, которых ее другу священнику знать не следует. Из всех оставшихся на земле он был самым близким для нее человеком, – и этого было достаточно. Она могла бы отдать за него свою жизнь, так же, как, наверное, и он. Когда умерла Медлан, Тильда долгое время была безутешна. И отец Стефан ей очень помог в тот трудный час. С его моральной поддержки она вышла из состояния глубокого душевного кризиса. Зная, что Медлан – язычница, а потому ее запрещено хоронить на церковном кладбище, – в нарушение всех церковных законов и в тайне от своих коллег Стефан приходил в лес, где хоронили друидессу, и отслужил по ней заупокойную службу. Это – все, что он мог для нее сделать.

Тьодхильд не говорила Стефану о своих встречах с Венерой, о своей духовной миссии, связанной с восстановлением христианской веры. Она видела, что христиане слишком болезненно воспринимают вмешательство посторонних в дела их Церкви, и опасалась, что отец Стефан может неправильно ее понять. Кроме того, языческая магия – это все-таки языческая магия, и христиане, как правило, относятся к ней с большим подозрением. Так что Тьодхильд не слишком распространялась о своих магических делах, предпочитая посвящать отца Стефана лишь в дела своей целительской практики. Ей приходилось скрывать от священника свои духовные планы, так как она не хотела подвергать его столь непростому испытанию на прочность их дружеских отношений. Она не знала, как отнесется пресвитер к ее духовным начинаниям, и просто боялась потерять в нем своего лучшего друга.

Единственным человеком, который действительно был осведомлен обо всех перипетиях духовной жизни Тьодхильды, был Гафиз. Но с ним она давно уже не виделась. Прошло пять лет с тех пор, как он уехал из Англии, и за все это время он так ни разу и не приезжал. Собственно, в приезде Гафиза не было особой необходимости, ведь он обещал вернуться лишь тогда, когда девушке понадобится его помощь. А она пока что обходилась собственными силами. Но Теодхильда знала, что всегда может рассчитывать на Гафиза. К тому же, их общение никогда и не прерывалось. Писем друг другу они, конечно, не писали: у них был иной, более совершенный способ общения, которому научил Тильду Гафиз. И, как бы далеко он ни находился, она всегда могла поговорить с ним, поделиться своими радостями и горестями и услышать его мудрые советы, которые нередко помогали ей принять то или иное решение. Так что Тьодхильда всегда ощущала с собою рядом незримое присутствие зерванита, готового в любую минуту прийти на помощь. Такое общение, однако, совсем не нравилось Медлан, считавшей его весьма ненадежным. Она никогда не доверяла трансцендентной связи и постоянно твердила, что после ее смерти девочка останется совсем одна, без какой бы то ни было поддержки и помощи. Ей было бы намного спокойнее, если бы Гафиз был рядом с Тильдой и оберегал ее, – а что он может сделать для нее на расстоянии?

Но Тьодхильд беззащитной себя не считала. Она испытывала большую неловкость от того, что старая друидесса так опекает ее, нянчится с ней, как с маленькой. Девушка и так себя чувствовала очень уверенно и не видела необходимости в том, чтобы вообще на кого-то опираться. О ней заботилась сама Венера, ее поддерживал маг Гафиз, она радовалась общению с отцом Стефаном, – да разве можно было назвать ее одинокой и брошенной?

Подаренный Венерой четыре года назад изумруд Тьодхильд действительно получила на следующий день Венеры. Гуляя как-то с Катбертом по разноцветному осеннему лесу, Тильда ушла далеко от дома. Приближался вечер, и девушка решила возвращаться домой, так как обещала знахарке к ужину вернуться: этим вечером они ожидали гостей. Насобирав массу золотисто-красных кленовых листьев, Мэт сплела из них два пышных венка: один надела на голову себе, а другой попыталась натянуть на голову возмущенно сопротивлявшемуся Катберту. Кое-как прикрепив венок к ветвистым рогам оленя, Тильда отпустила животное, и оно понеслось в сторону каких-то пещер, отчаянно вертя при этом своей роскошной головой. Добежав до первой пещеры, Катберт начал тереться рогами о выступ стены, пытаясь избавиться от беспокоившего его постороннего предмета, застрявшего между рогами. Это было очень смешно, и Тильда прыснула от смеха. Олень сердился и бил копытами, раздраженно фыркая. Ну, как он в таком несолидном виде заявится к милым лесным подругам? Его же все звери засмеют! В конце концов, не в том он уже беспечном возрасте, чтобы служить всеобщим посмешищем!

Насмеявшись вдоволь, Тьодхильда подошла к своему четвероногому приятелю, чтобы вызволить его рога из лиственного плена. Завершив свою спасательную операцию, она собралась уже идти обратно, как вдруг увидела под ногами сияющий зеленым блеском драгоценный камень, лежавший прямо на земле, среди опавших листьев. Это был изумруд, – совсем такой же, какой во сне ей подарила Венера. Изумруд был размером с воробьиное яйцо. Как он сюда попал, – здесь ведь никогда не было изумрудных месторождений, – было совершенно непонятно. Просто чудо, да и только. Тьодхильда слышала от Гафиза, что драгоценные камни являются осколками первичного неба, которое в начале эпохи Смешения расколол дьявол Ангра-Майнью, а потому они служат нашими проводниками в мир предвечного Абсолюта.

Едва лишь девушка увидела камень, – она сразу вспомнила, что прошло ровно сто семнадцать дней с момента ее разговора с Венерой, и, судя по всему, пришло время обещанной материализации астрального подарка богини. Тильда предположила, что изумруд находился сначала в стене пещеры, но затем, когда Катберт начал царапать ее поверхность своими ветвистыми рогами, камень выпал из стены и таким образом оказался в ее поле зрения. Так что благодарить за этот чудесный подарок она могла уже не только Венеру, но и своего любимого оленя. Подумав об этом, Тильда бросилась душить его в своих объятиях, – на что олень еще больше возмутился, решив, что подруга тронулась умом. Отбежав от нее на приличное расстояние, он взлетел на высокий пригорок и остановился, чтобы из безопасного места наблюдать за дальнейшим развитием событий.

Тьодхильд внимательно обследовала стену пещеры, но никаких намеков на наличие там других драгоценностей не обнаружила. Видимо, это был действительно ее камень, – тот самый, что вручила ей Венера, – и никаких иных камней здесь больше не было.

– Спасибо, милая моя Венера! – подняв глаза к небу, радостно воскликнула девушка.

Теперь-то уж действительно она могла идти домой. Оглянувшись на Катберта, Тильда подозвала его к себе. Убедившись, что со странной девушкой уже все в порядке и она как будто успокоилась, олень неторопливым шагом стал приближаться к ней. Тильда легонько потрепала пугливое животное по шее и нежно его обняла.

– Спасибо, милый Катберт, – тихо прошептала ему на ушко Тильда, и они спокойно отправились обратно, в свои края. Катберт, хоть и не разделял неумеренных восторгов Тьодхильд по поводу найденного смарагдового камня, все же был рад за свою подругу.

– Чем бы дитя ни тешилось… – видимо, так охарактеризовал Катберт реакцию девушки на эту, как ему казалось, бесполезную находку. – Подумаешь, камень… Кусок блестящей ерунды. Ни съесть его, ни обогреться… Ох, уж эти люди! Странные они все-таки существа! 

…Был конец июня 1927 года, – самого счастливого в жизни Тильды года. Северный Узел вошел в двадцать второй градус Близнецов, где он снова коснулся одного из пунктов магической цепочки, которую Тьодхильда называла Воскресением Осириса. Это была как раз средняя точка между десятым градусом Рыб, – астрологической координатой места египетского Воскресения Осириса, – и шестым градусом Весов, – координатой пятой энергетической точки Воскресения, связанной с чакрой вишудха.

Учитывая то, что каждый предыдущий шаг Северного Узла по градусам магической цепочки обязательно был отмечен какими-то значительными событиями, от очередных наступающих магических дней девушка ожидала новых, самых удивительных духовных откровений. Тем более что теперешняя ситуация была уже отнюдь не рядовой. Ведь средняя точка несет в себе своеобразный андрогинный заряд, поскольку вбирает в себя энергии двух крайних компонентов этой тройной конструкции. Причем один из этих крайних компонентов, а именно, – пятый магический пункт, символизирующий вишудху, – тоже был включен. В соединении с ним, в конце пятого градуса Весов, находился транзитный Нептун, – планета тайн и мистики. Так что к самому интересному и непредсказуемому повороту жизненных событий Тьодхильд подготовила себя заранее. Она надеялась, что именно в эти дни ей удастся найти решение волновавшего ее вопроса.

Тильда и сама предчувствовала, что в ее девичьей жизни вот-вот произойдет нечто необыкновенное, – о чем ей сказала когда-то Венера. Девушка даже надеялась, что она встретится со львом из своего волшебного сна, с которым летала однажды на Венеру. И, хотя в последующих снах она нередко посещала эту горячую планету, покрытую плотной чадрой светло-оранжевых облаков, – таинственного белого льва она уже больше не видела. Между тем, тайна этого игрушечного зверя с человеческими глазами по-прежнему не давала ей покоя.

Шел двадцать четвертый день июня месяца, – и, как водится, – пятница. Венера была оруженосцем Солнца и находилась в соединении с ним. К лунным узлам, проходящим транзитом по магическим точкам Воскресения, подошли одновременно еще две планеты: к Южному Узлу, находившемуся в соединении с радикальным Солнцем Тьодхильд, прибавилась Луна, а к Северному – Меркурий. Мэт знала, что прохождение быстрых планет по значимым точкам радикса, как правило, определяет время реализации событий, и ожидала, что главное произойдет уже сегодня.

Положение Северного Узла указывало на третью точку магии Воскресения, связанную с чакрой манипурой. Эта чакра находится на уровне солнечного сплетения человека и определяет его основные жизненные силы. Она служит неким запасным складом психической энергии и обеспечивает питанием все человеческое тело. Манипура является своеобразной заградительной сетью, защищающей человека от низких астральных сущностей. Именно с помощью этой чакры, хранящей в себе действенную силу магии, можно посылать энергию на большие расстояния. Манипурой управляет воинственная мужская планета Марс. И соответствующие события, конечно же, не замедлили случиться.

Была вторая половина дня. Тильда стояла у своей хижины и запрягала в телегу Дениза. Она только что покормила цыплят, налила свежей воды для козочки Люси и теперь собиралась отправиться в Бирмингем за провизией: у нее недавно закончилась овсяная крупа. Кроме того, ей надо было закупить еще кой-каких продуктов: девушка не любила ездить за покупками, и, коль уж она на это решалась, то набирала побольше всякой всячины, чтобы потом еще долго не испытывать потребности в такой поездке. Раньше этим малопривлекательным делом занималась Медлан, и теперь, когда Тьодхильда осталась одна, она все никак не могла приспособиться к этим новым хозяйственным обязанностям.

Девушка уже уселась в телегу и собиралась трогать с места, как вдруг услышала оглушительный треск ломаемых веток, и на поляну из леса выскочил взмыленный Катберт. Судя по его испуганному виду, он спасался от преследования. Со всех своих ног животное бросилось к Тильде, ища у нее защиты. Догадавшись, что дело неладно, девушка запустила оленя в хижину и, как могла, его успокоила. Затем вышла во двор и прислушалась к звукам леса. Она хорошо ориентировалась в своем привычном лесном мире и даже по едва различимому треску ветвей могла определить, что и где в нем происходит.

Из глубины лесной чащи доносился какой-то невнятный шум, становившийся по мере приближения к поляне все сильнее и отчетливей. По характерным звукам Мэт сразу распознала, что по лесу пробираются всадники.

– Охота, – промелькнуло в ее голове.

Что ж, охота – так охота, – дело обычное, и ничего с этим не поделаешь: так уж устроен мир. Тильде только очень не хотелось, чтобы объектом охоты становился ее любимый лесной приятель, с которым она дружила много лет. Ведь Катберт – это не какой-нибудь обычный олень. Он давно уже стал для нее родным существом, и теперь она готова была чуть ли не с оружием в руках отстаивать его жизнь. Друзей не предают! Ради них не грех и жизнью рискнуть. Зная о преданности Тильды, Катберт уже не раз прибегал к ее помощи в случае крайней опасности, потому что доверял ей, как самому себе. И девушка еще ни разу не подводила, выручая его в сложных ситуациях.

Приготовившись дать самый яростный отпор, – если, конечно, понадобится, – Тьодхильда хмуро стояла у хижины в ожидании незваных гостей. Она никогда еще не прибегала к оружию, поскольку не раз убеждалась в том, что самое действенное ее оружие – сила простой человеческой магии. За свою недолгую жизнь ей нередко приходилось противостоять не в меру агрессивным мужчинам, в том числе, – вооруженным бандитам. И ее чары никогда не давали сбоя. Рядом с ней любой, даже самый свирепый разбойник, становился умиротворенным и ласковым, как дитя. От его былой агрессии не оставалось и следа. У всех желающих позабавиться с нею, как правило, неожиданно отказывал тот самый орган, который служит источником райских наслаждений. Впечатленные до глубины души таким неожиданным поворотом событий и явлений, мужчины тут же теряли к этой милой девушке всяческий интерес. Все местные жители давно об этом знали, а потому даже не пытались сунуться к ней с подобными любвеобильными намерениями. Все считали Матильду ведьмой и побаивались ее. Боже упаси! – чтобы кто-нибудь из местных осмелился причинить ей вред. Кто знает, на что способна разгневанная ведьма? Все понимали, что ей ничего не стоит сделать так, чтобы столь драгоценный для мужчины орган любви отказал навсегда, – а потому старались держаться от нее подальше. Тем не менее, из соображений гуманности всем охотникам за запретной любовью она наносила лишь упреждающий невидимый удар, после чего им уже ничего не хотелось, они вежливо просили прощения и благоразумно убирались вон.

Тильду очень боялись, равно как и уважали, жители обеих окрестных деревень. Крестьяне знали, что она может быстро поднять на ноги даже безнадежно больного человека. Так же точно, если кто-нибудь осмелится ее обидеть, она может наказать обидчика самым суровым образом. Пока что ее считали «доброй» ведьмой, отвечающей добром на добро и всегда готовой прийти на помощь любому попавшему в беду. В этом она никогда никому не отказывала. Некоторые крестьяне видели в ней своеобразного ангела-хранителя, посланного Самим Господом для присмотра за их благословенной территорией. Никакого вреда от ее соседства никто пока не находил, – быть может, по той причине, что здешние места не подвергалась еще разрушительному воздействию природной стихии. Стало быть, – полагали люди, – местная ведунья является не злой ведьмой, а, напротив, – доброй феей, – и ее ни в коем случае нельзя обижать, чтобы она не покинула эту местность и не оставила их на произвол судьбы.

Подобным же образом люди относились и к Медлан, когда та была жива. Не признавал лесных знахарок лишь отец Анастасий, – пресвитер Бирмингемской церкви. Он всегда лелеял в душе надежду на то, что когда-нибудь они окажутся в его руках и в полном его распоряжении. Вот тогда бы он им задал! Этим и подобным мечтам священник часто предавался перед сном, лежа в постели и представляя себе красочные картины, от которых его пробирала сладкая дрожь, – картины адских мучений донага раздетых ведьм. Что поделаешь, – к христианской службе свое истинное призвание нередко испытывали люди с извращенной психикой, которым были свойственны дикие, неуемные фантазии на сексуальной почве.

Если исключить отца Анастасия и четырех-пяти его особо добросовестных церковных коллег, у Тильды просто не было врагов в Бирмингеме и его окрестностях. Иногда сюда забредали какие-то новые люди, – например, простые рабочие в поисках места или шайки голодных оборванцев в поисках легкой наживы, – и тогда при встрече с ними Тильде приходилось доказывать свое право на жизнь и на душевное и физическое здоровье. Но с ними она справлялась довольно легко, хотя ей всегда было немного страшновато: поди знай, как все обернется! Вот и сейчас, пока девушка еще не видела тех, с кем ей придется иметь дело, она очень нервничала, глядя на зеленую кромку леса, которая вот-вот должна была расступиться перед выезжающими из леса всадниками.

Насколько лесные пришельцы могли быть опасны, – Тьодхильд еще не знала. Быть может, эти всадники – рыцари, принадлежащие к знатным аристократическим фамилиям, для членов которых ни в чем нет и не было серьезных запретов. Как правило, они никого не боятся и творят лишь то, что хотят, чувствуя себя весьма уверенно под защитой не только своего оружия, но и богатого отцовского рода. Тильда всегда опасалась встречи с такими людьми, поскольку точно знала, что потчевать своей магией сынков богатых родителей для нее было бы очень опасным. Ведь они – не те безобидные крестьяне, которые «перекрестились и пошли дальше». Богатые рыцари привыкли добиваться того, чего им хочется, любой ценой. Такие могут в случае неповиновения или, – не дай Бог! – ответного удара с ее стороны и показательную расправу устроить, да с привлечением судебной инстанции Святой Церкви. Так что Тильде совсем не хотелось, чтобы этими всадниками оказались благородные рыцари…

Из леса показалась группа, состоящая из двух всадников на одной лошади и третьего, ведущего за поводья свободную лошадь. По тому, как неторопливо и осторожно они передвигались, Тильда сразу поняла, что среди них – раненый, требующий медицинской помощи. Она махнула мужчинам рукой, подзывая их к себе. Заметив девушку, стоящую у хижины на поляне, всадники воспрянули духом и прибавили шаг.

Тильда оказалась права: один из них был ранен. Это был молодой человек явно благородного сословия, если судить по его дорогому одеянию. Двое остальных мужчин, одетых попроще, скорее всего, были его слугами или оруженосцами. Когда процессия подъехала поближе, Тьодхильд увидела, что раненый держится окровавленными руками за живот, откуда торчит стрела.

– О, да здесь дело неладно, – подумала Тильда. – Покушение на убийство. А разбойников-то в наших краях уже два года, как нет: всех до единого выловил местный шериф и вздернул на виселице, на радость сельским жителям. С тех пор у нас здесь тихо и мирно. Никто не рискует подвергнуться такой же участи. И кому бы это взбрело в голову стрелять в человека?

– Здравствуйте, хозяйка! Вы не подскажете, где здесь можно найти хорошего лекаря? Человек умирает! – крикнул Тильде издалека один из подъезжающих мужчин.

– Несите его в дом! Я – целительница! – ответила она и бросилась выводить из хижины Катберта: оленю больше ничто не грозило.

Мужчины удивленно посмотрели на выбегающего из хижины огромного зверя, припустившего со всех ног в сторону леса, и недоуменно проводили его глазами.

Когда они начали осторожно ссаживать раненного мужчину с лошади, он слабо застонал и потерял сознание. Едва лишь взглянув ему в лицо, Тьодхильда пришла в неописуемый восторг. Ее пронзила ослепительная мысль:

– Это он!

Кто – он, – она не могла сказать, но твердо была убеждена, что знает этого человека уже очень давно, – так давно, что даже страшно подумать. Эта память хранится где-то за пределами ее разума, за каким-то черным провалом, который предшествовал ее рождению, и Тьодхильд была не в состоянии подобрать названия этому необычайному чувству. Ей казалось, что в ее памяти происходит воскресение того, чего она помнить решительно не могла.

Парня внесли в дом и положили на кровать, чтобы Тильда могла оглядеть рану и приступить к лечению. Состояние больного представлялось крайне опасным: стрела глубоко вошла в его тело через верхнюю часть живота и, судя по всему, серьезно повредила внутренние органы.

– Совсем близко к манипуре, – промелькнуло в голове Тьодхильд.

Девушка очень волновалась: ей предстояло провести сложнейшую операцию. Надо было вытащить стрелу и зашить поврежденные органы. Впрочем, она получила довольно хороший опыт в выполнении такого рода операций и у нее уже были подобные случаи. Опасность состояла лишь в том, что молодой человек потерял слишком много крови и мог просто не перенести этой тяжелой процедуры. Тем не менее, сомнений в успешном исходе дела у Тильды не было. Ведь этого мужчину послал ей Сам Господь, – и уж, конечно, не для того, чтобы он умер сейчас у нее на руках. Теперь, когда она его нашла, – а это был именно он, ее белый лев из волшебного сна, – она его уже ни за что не потеряет.

По просьбе Тильды спутники молодого человека вскипятили воду для операции, принесли из подсобки все необходимые инструменты и лекарственные средства и устроились рядом с девушкой, готовые выполнять любые ее указания.

– Это молодой наследник графа Лаворски, его сын Роберт, – шепотом проговорил старший слуга. – Если ты спасешь ему жизнь, – тебя ждет большое вознаграждение.

Тильда раздраженно отмахнулась от него. Ей было в высшей степени наплевать на вознаграждение: она спасала своего любимого человека.

 – Что ж, тем лучше, что он потерял сознание, – думала Тьодхильд.

Она не хотела, чтобы он страдал от боли.

Часом спустя, когда рана была хорошо промыта и очищена, а разорванные ткани аккуратно зашиты, пришло время позаботиться об успешном выздоровлении молодого человека. Ранение было слишком тяжелым, чтобы можно было пустить это дело на самотек. В целях полного исцеления больного Тильда сочла необходимым прибегнуть к приемам целительской магии.

Девушка попросила слуг молодого графа выйти из помещения, чтобы их присутствие не мешало ей сосредоточиться. Когда они вышли, Тильда призвала все свои энергетические силы, которые должны были помочь ей исцелить мужчину. Собрав в ладони достаточно сильный заряд энергии, Тьодхильд приступила к работе. Она вызвала перед своим мысленным взором пораженную часть тела больного и направила на нее исцеляющий свет, представляя, как рана на животе постепенно затягивается и покрывается здоровой тканью. Одновременно с этим она произносила целебный заговор друидов:

– Целительный поток ярко-сиреневого света!

   Озари своим звездным сиянием мой дом,

   Избавь моего любимого от болезни,

   Согрей его своим теплом,

   Пускай он проснется исцеленным!

Сделав небольшую паузу, неожиданно для самой себя Тильда добавила уже совсем не друидическую фразу:

– Во имя Осириса и Изиды!

Затем Тьодхильда подошла к лежащему в кровати парню, чтобы очистить его энергетическое поле. Она расположила руки в нескольких дюймах от его тела, ладонями к нему, и начала медленно перемещать их вдоль позвоночного столба мужчины, начиная с головы. В процессе этого перемещения Тьодхильда постепенно вытягивала ладонями всю отрицательную энергию, скопившуюся в его чакрах, и закончила лишь тогда, когда увидела яркое и насыщенное свечение энергетического поля своего пациента, свидетельствующее о полном очищении его жизненно важных каналов.

Закончив эту процедуру, Мэт отошла от постели больного и встряхнула руками, чтобы сбросить собранную с его тела вредоносную энергию. Сосредоточившись на чакрах, она привела их в равновесие и наполнила новой порцией целительной силы. Приложив ладони поочередно к каждой из чакр мужчины, Тильда передала эту силу ему, восполнив и гармонизировав его собственные энергетические запасы.

И лишь по завершении этой работы Тьодхильда вдруг поняла, что, по существу своему, она выполнила сейчас самую настоящую операцию по Воскресению Осириса. Практически то же самое делала Изида, когда собирала отдельные части растерзанного тела мужа на его позвоночном столбе.

– Странно… – подумала девушка. – Как-то это у меня само собой получилось. Так вот почему в конце своего заговора я произнесла имена Осириса и Изиды! Потому что я включила египетский миф! Только Изида собрала четырнадцать частей, а я уравновесила семь основных энергетических чакр. И главной исцеляемой чакрой была здесь манипура, – как центр поражения, – в соответствии с нынешним положением Северного Узла.

Теперь Тьодхильда знала, что ее пациент обязательно поправится. Но чтобы избежать возможных осложнений, она решила прибегнуть к помощи симпатической магии, на длительное время наделяющей человека дополнительной целебной энергией. С этой целью девушка изготовила тряпичную куклу, символизирующую молодого графа Лаворски, пришила к ней кусок одежды Роберта и назвала эту конструкцию его именем. Затем, согласно принципу иглоукалывания, Тильда воткнула иглу в верхнюю часть живота куклы, одновременно направляя туда целительный фиолетовый свет. Игла должна была оставаться там вплоть до полного выздоровления пациента, продлевая тем самым эффект лечебного воздействия энергетических лучей Тьодхильд.

Когда все необходимые шаги для спасения Лаворски были сделаны, настало время подумать о дальнейшей безопасности молодого графа. Еще во время работы с его энергетическим полем Тильда получила сигнал о том, что он имеет могущественных врагов и находится в большой опасности. Как оказалось, сегодняшняя попытка убить молодого человека была уже не первой. В первый раз ему подсыпали в пищу яд, но по какой-то счастливой случайности он не стал есть это смертоносное блюдо, – а потому даже не узнал, какой угрозы ему удалось избежать. Собственно, он и до сих пор не знает, что за ним ведется жестокая охота.

Сосредоточившись на поставленном вопросе, Тильда получила прямой и четкий ответ: врагом Роберта является его младший брат Александр, который и стрелял в него сегодня. Кроме того, есть еще двоюродный брат Дэниэл, который во всем поддерживает Александра и почему-то ненавидит Роберта. Обнаружив, какому риску постоянно подвергается ее любимый, девушка не стала разбираться, – кто прав, кто виноват, – не стала выяснять причину такой ненависти в семье Лаворски, а просто решила нейтрализовать врагов Роберта, чтобы в корне пресечь дальнейшие попытки покушений на его жизнь. 

С этою целью Тьодхильда мысленно представила перед собой Александра и Дэниэла, которых никогда прежде не видела, и с самыми благими пожеланиями начала медленно завертывать каждого из них лучами белого света. На небольшом куске пергамента черными буквами она написала заклинание: «Я нейтрализую черную силу Александра и Дэниэла, чтобы они не могли причинить Роберту никакого вреда. Пусть это послужит всеобщему добру. Да будет так». Затем скатала кусок пергамента в трубочку, перевязала ее черной ниткой и поместила в небольшую темную бутыль. С помощью пестика смешала и растолкла в чаше равное количество морской соли, порошка фиалкового корня, железного порошка и мирры. Зажгла белую восковую свечу и, добавив приготовленную сухую смесь в бутыль, начала поворачивать ее против хода Солнца и капать воском на пробку, чтобы запечатать бутыль. Чуть позже Тьодхильда в тайне ото всех зарыла ее недалеко от дома, под старым пнем в лесу. Было очень важно, чтобы никто ее не нашел, ибо она охраняла молодого Лаворски от его кровожадных врагов.

Приготовила девушка и защитный отвар для парня, с использованием вербены, железных опилок, морской соли, мирры и ладана, а также одной щепотки волчьей шерсти. Налив в посуду две чашки родниковой воды и опустив туда все необходимые ингредиенты, Тильда довела воду до медленного кипения. Затем, очерчивая в воздухе руками круговую линию по направлению движения Солнца, произнесла заклинание: «Я заряжаю этот отвар, чтобы он защищал Роберта Лаворски от любых сил, которые могут причинить ему вред». По капле готового отвара Тьодхильд нанесла на запястья, лоб и шею лежащего в постели мужчины.

По завершении всех спасательных мероприятий Тильда вышла во двор, чтобы поговорить со спутниками Лаворски. Они назвались отцом и сыном Келли. Отец, Поль Келли, был слугою Роберта, а прежде был слугой его отца. Сын Ричард был оруженосцем и готовился получить посвящение в рыцарское звание. Они вкратце рассказали Тильде о семье ее гостя, графа Лаворски, и подробно описали все обстоятельства сегодняшнего происшествия.

Лаворски происходят из древнего саксонского рода. Их предки когда-то жили на территории восточной Европы. Но уже с первых веков англо-саксонского завоевания Британии семья Лаворски перебралась на туманный Альбион. Родовой замок семейства находится к северу от Бирмингема, недалеко от поселения Лидис. А сейчас сэр Роберт гостит у своего дяди Дэвида в замке Брассет, что в двадцати милях отсюда.

По рассказу гостей, сегодня сэр Роберт решил проехаться по дядиным угодьям и поохотиться немного на оленей. Вначале охотникам как будто удалось отследить одного роскошного зверя, но он оказался настолько проворным, что им пришлось гнаться за ним очень долго. Он и завел их так далеко. Но когда они уже были близки к тому, чтобы настигнуть беглеца, – из-за соседних кустов вдруг раздался шорох, а за ним – звук спущенной тетивы. В тот же миг сэр Роберт болезненно вскрикнул и схватился за живот, в который вонзилась стрела. Кто в него стрелял, – они так и не знают. У них просто не было времени, чтобы бросаться в погоню за обидчиком, так как надо было срочно везти молодого графа в деревню, чтобы найти для него лекаря. Рана, правда, была настолько тяжелой, что они почти не надеялись, что сэра Роберта удастся спасти. Келли даже боялись, что не успеют довезти его до ближайшего селения: счет его жизни шел на минуты.

Тильда успокоила мужчин и сказала, что жизнь сэра Роберта теперь вне опасности, но ему придется полежать у нее несколько дней, вплоть до полного своего выздоровления. Сквайр Ричард вызвался съездить к дяде Роберта Дэвиду, чтобы предупредить его о вынужденной задержке племянника. Поль остался со своим господином в намерении не отходить от него ни на шаг, чтобы с ним снова чего-нибудь не случилось. Слуга начал подозревать, что покушение на молодого графа Лаворски было не случайным, – а потому опасался, что будут предприняты новые попытки его убить.

Девушка не стала расспрашивать Поля о брате Роберта Александре, рассудив, что на эту тему ей лучше поговорить с самим Робертом. Она лишь завела со слугой осторожный разговор о семье Лаворски.

– Послушай, Поль, – начала она, – а что, сэр Роберт является единственным наследником графа Лаворски?

– Нет, что ты! – воскликнул Поль. – У сэра Чарльза есть еще два сына, – Генрих и Александр.

– Старшие или младшие?

– Оба младшие. Самый младший – Генрих. Ему всего пятнадцать лет. Сэру Александру – двадцать два. А Роберт у сэра Чарльза – первенец, ему двадцать семь. Он – самый любимый его сын, он и унаследует графство после смерти сэра Чарльза.

– Вот как? А как же младшие дети?

– Ты, наверное, знаешь, Матильда, что по закону все родительское наследство получает старший сын, а младшим сыновьям, как правило, остаются лишь крохи. Но сэр Роберт, конечно, – очень благородный человек, – он своих братьев без помощи никогда не оставит. Он сам мне говорил, что обязательно поделится с ними. А вот отцовский титул унаследует, конечно, он.

– А что, Поль, они, верно, очень дружны, – братья Лаворски? Если сэр Роберт так добр с ними, то сэр Александр и сэр Генрих, наверное, просто души в нем не чают?

– Ну, не совсем так… – замялся слуга. – Я, конечно, не очень хорошо осведомлен в господских делах… Но, мне кажется, сэр Александр не любит сэра Роберта. Генрих его обожает, а вот сэр Александр…

– Но почему?

– Знаешь, Матильда, сдается мне, что он ревнует сэра Роберта к отцу. И не только к отцу!

– Как так? – удивилась Мэт.

Слуга вдруг опомнился, сообразив, что сболтнул лишнего, и суетливо заговорил:

– Ой, да не мое это дело, Матильда! Я и не знаю-то толком ничего. Может, показалось. Не хочу об этом даже говорить.

– Нет уж, если начал, то договаривай. Я не из праздного любопытства спрашиваю. Я ведь – ведьма. Могу заговор для сэра Роберта составить, чтобы уберечь его от дурного глаза. Только для этого я должна все знать.

Продолжая отнекиваться, Поль попятился к своей лошади, собираясь, как он сказал, прокатиться по здешним лугам, чтобы немного отдохнуть после столь тяжелого и напряженного дня. Но Тильда его не отпустила. Схватив за узду его коня, она не выпускала ее из рук до тех пор, пока Поль, наконец, не сдался.

– Ну, хорошо, – наконец, решился он. – Если это действительно может помочь сэру Роберту, я расскажу тебе все. Только я, конечно, не уверен, что все именно так, как мне представляется. Я расскажу тебе о том впечатлении, которое у меня сложилось за все время общения с сэром Робертом и сэром Александром.

– А сколько ты уже у них служишь?

– Да уж лет двадцать, не меньше.

– Отлично. Тогда твое впечатление должно быть верным.

– Знаешь, Матильда, сэр Александр не любит сэра Роберта. Да он вообще никого не любит! С самого детства он рос самовлюбленным, эгоистичным мальчиком. А вот что он любил, – так это мучить животных. Кроме того, он часто забирал у других малышей игрушки и никому не позволял брать своих. Он всегда был очень жадным, завистливым ребенком, и ему постоянно чего-то не хватало, всего было мало. Он завидовал старшему брату, – сначала потому, что родители уделяли Роберту больше внимания. А Роберту действительно многое позволялось, – что было запретным для остальных детей. К его мнению прислушивались, его просьбы немедленно исполнялись. Он ни в чем не знал себе отказа. Самый младший брат, – Генрих, – конечно, тоже это замечал, но, тем не менее, не таил на Роберта ни зависти, ни злости. Он, так же, как и его родители, искренне его любил. Да его, скажу я тебе, Матильда, и было за что любить! Ведь он всегда был весел, жизнерадостен и обаятелен. Его просто невозможно было не любить! Он, как ты, верно, заметила, очень красив и, – поверь мне! – честен и благороден. Его любят все слуги: он очень щедр, приветлив, вежлив, всегда исполняет свои обещания и при этом справедлив и добросердечен. А каким успехом он пользуется у женщин!

Поль немного замялся.

– Но об этом после, – продолжил он. – Так вот, если в детстве Александр испытывал к Роберту самую обыкновенную, пещерную зависть, то когда он стал постарше и узнал, что все отцовское наследство достанется старшему брату, он пришел в настоящее бешенство! Он был просто сам не свой от ярости! И никакие заверения Роберта в том, что Александр не останется без средств, что ему будет назначено вполне приличное содержание, его не убеждали. Он хотел получить все! С течением времени, конечно, недовольство своим положением у него немного сгладилось, и теперь он уже не упоминает об этом. Но сдается мне, Матильда, – затаил он в душе обиду, которую не так-то легко изжить.

Сделав небольшую паузу, Поль со вздохом продолжал:

– Есть еще одно обстоятельство, о котором я не могу не сказать. Сэра Роберта очень любят девушки и между двумя старшими братьями Лаворски предпочтение всегда отдают ему. Александра это просто бесит. Старый сэр Чарльз с ныне покойной леди Маргарет, матерью его сыновей, – Царствие ей Небесное! – подобрал для своего первенца прекрасную невесту, леди Амели де Клеви. Она принадлежит к очень знатному норманнскому роду, имеющему какое-то отношение к королевской семье. Кроме того, она изумительная красавица: голубоглазая блондинка, с очаровательными, тонкими чертами лица. Просто картинка! Леди Амели бывала у Лаворски уже не раз, и, – видит Бог! – я могу со всей уверенностью сказать, что она влюблена в нашего сэра Роберта по уши! А вот сэр Роберт, к сожалению, относится к ней с некоторой прохладцей.

– Как так?

– Ох, Матильда, я уже не раз говорил об этом с молодым графом, все пытаясь понять, чего же ему не хватает. Ведь богата, знатна, красива, мила, – да ей просто нет равных! Лучше уже не бывает! Чего он ищет?

– И что же он ответил? – заинтересовалась Тьодхильд.

– Ответил, что она ему не интересна. Слишком однообразна и скучна. Слишком вышколена и образованна. Всегда, – говорит, – знаешь, что она скажет. То же самое на ее месте сказала бы любая другая, получившая подобное образование. Ведет себя, как механическая кукла. Нет в ней настоящей жизни. Говорит только правильные, заученные фразы и ни по одному вопросу не имеет своего собственного мнения. Я ему говорю: «Так это же хорошо! Вы просто не знаете, сэр Роберт, что за подарок, когда у вас сварливая, своенравная жена, которая по любому вопросу имеет свое мнение. Уж я-то по себе это знаю!»

– А он? – улыбнулась Матильда.

– А он смеется. Говорит: «Будем решать проблемы по мере их поступления».

– Но он уже помолвлен с леди Амели?

– Нет. Отец уже давно призывает его это сделать, а Роберт все оттягивает. Придумывает всякий раз новые отговорки. Недавно даже собирался записаться в крестоносное войско и уехать в Иерусалим. У отца чуть удар не случился. Еле его отговорил, дав обещание отложить помолвку на полгода. 

– Но все-таки сэр Роберт не отказывается от брака? – разговор неожиданно принял неприятный для Матильды оборот.

– Нет. Молодой граф ведет себя, как легкомысленный шалопай. Он привык считать себя женихом леди де Клеви. И, судя по всему, его это положение вполне устраивает. Во всяком случае, ее мужем становиться он не спешит. А бедная девушка нервничает. Ведь ей уже исполнился двадцать один год. В этом возрасте полагается быть замужем. Иначе просто неприлично. Правда, ей-то, с ее деньгами, положением и красотой, все равно не грозит остаться старой девой. Отбоя от ухажеров у нее не будет никогда. Но она всем отказывает, потому что замуж хочет только за сэра Роберта. А он женитьбы избегает. Отец его журит, как только может. Говорит, что ему уже стыдно смотреть в глаза родным девушки, графам де Клеви. Они ведь тоже ждут – не дождутся, когда же, наконец, произойдет это долгожданное событие. А заставлять ждать таких людей, – это, знаете ли… Это, практически, – прямое проявление неуважения к их благородной семье. Так что сэр Чарльз постоянно находится как бы меж двух огней. С одной стороны – родители леди Амели, которым уже давно не нравится вся эта брачная история, а с другой, – любимый сын, ведущий совершенно беспутную жизнь и не желающий брать на себя какие-либо обязательства. Ему как будто и отцовское наследство не нужно! Ведь сэр Чарльз уже неоднократно грозился лишить его наследства, на радость Александру, а ему – хотя бы что! Все себе посмеивается. Между нами, Матильда: отец никогда не лишит Роберта наследства, – это все знают. Уж слишком сильно он его любит. Но периодически такие обещания он все же дает, хотя никто из домашних и слуг в них уже не верит. А что ты с ним, этим молодым ветреником, будешь делать? Как заставить его жениться? Ему бы все на лютне играть да с менестрелями, этими бездомными бродягами, дружбу водить.

– Как? Молодой граф играет на лютне? – изумилась Тильда.

Надо сказать, сэр Роберт нравился ей все больше и больше.

– Конечно! Он с детства любил общаться со всякими оборванцами. Целыми днями пропадал неизвестно, где, а потом возвращался грязный, растрепанный, с какими-то чумазыми мальчишками, которых он заводил домой и угощал всякими вкусностями, дарил им свои игрушки. Но все ему сходило с рук. И отец, сэр Чарльз, и мать, леди Маргарет, души в нем не чаяли и все ему прощали. Вот и вырос парень непослушным и свободолюбивым, на радость врагам! Теперь его уже ни к чему не принудишь! Делает лишь то, что хочет!

Девушка рассмеялась. Характеристика Роберта, данная Полем, очень напомнила ее собственную характеристику, которую с детства давали ей все знакомые и даже незнакомые люди.

– А почему ты смеешься? – озадаченно спросил Поль. – Я сказал какую-то глупость?

– Нет-нет, что ты! – ответила Мэт. – Я просто вспомнила одну смешную историю. Но ты не отвлекайся, продолжай. Ты говорил о женитьбе сэра Роберта, которая никак не складывается из-за его нерешительности.

– Да! Но дело вот в чем. Представь, Матильда, – надо же такому было случиться, что невесту Роберта, на свою беду, полюбил Александр. Бог его знает, – полюбил, или же его просто заинтересовали ее деньги. Девушка-то сама по себе такая, что любой мог бы влюбиться, даже если бы у нее за душой ничего не было! Может быть, это произошло по извечной для Александра привычке завидовать брату и ревновать его ко всем, кто его окружает. Может, если бы леди Амели не прочили в жены сэру Роберту, – сэр Александр и внимания бы на нее не обратил! Хотя, конечно, – это вряд ли: такая видная барышня! Ну, в общем, Матильда, дело совсем плохо: возненавидел Александр своего брата пуще прежнего. Может, он думает, что, если бы не Роберт, то леди Амели досталась бы ему? Во всяком случае, его отец, сэр Чарльз, вполне мог бы поговорить с графом де Клеви о замужестве дочери с Александром. Другое дело, – ответила ли на это согласием она бы сама? Сэр Александр – не сэр Роберт. Они очень мало похожи, и, если внешне их еще можно как-то сравнить, то по характеру да по душевным качествам они – совершенно разные люди. Сэр Александр, он… как бы это точнее сказать? – Поль сделал паузу, подыскивая нужное слово, – очень своеобразен… Он тоже красив, но… В нем нет человеческого тепла. Он не располагает к себе людей. Вечно чем-то недоволен, постоянно ругается, унижает прислугу. Я все-таки думаю, что леди Амели его бы не полюбила, и, не будь сэра Роберта, – она бы все равно ему отказала. Леди де Клеви очень богата и может сама выбирать себе жениха, – если, конечно, ее выбор не будет идти вразрез с интересами семьи де Клеви.

Тильда задумалась. Ее очень беспокоило отношение Александра к Роберту. Она понимала, что подобная ненависть действительно неистребима. Человеку постоянно кажется, что им пренебрегают, его не ценят, не любят, не уважают, не интересуются его точкой зрения. И причиной тому, конечно, – бессердечная родительская предвзятость. Граф Лаворски не уделял своему второму сыну такого же внимания, как первому. И вот – результат. Однако то, что задумал Александр, ни в коей мере нельзя оправдать его обделенным любовью детством. Ведь с Генрихом произошла та же история, но, тем не менее, он вырос нормальным, доброжелательным ребенком. В нем нет ни зависти, ни алчности, присущей его брату Александру.

И, главное, – ревность. Александра выводит из себя то, что леди де Клеви обещана в жены Роберту, а не ему, – и особенно, вероятно, то, что своим положением счастливого избранника знатной и красивой невесты Роберт очень тяготится. Один пренебрегает тем, что для другого является пределом его несбыточных мечтаний. Вот уж, действительно: есть от чего прийти в отчаяние!

Подойдя к постели Роберта, Тьодхильда нежно и заботливо, словно ребенку, поправила ему одеяло. Теперь она не сомневалась в том, что сегодняшний день подарил ей встречу с мужчиной ее мечты. Александру незачем будет ревновать брата к красавице Амели, поскольку с сегодняшнего дня Роберт принадлежит только ей. Если он и раньше избегал женитьбы на леди де Клеви, то теперь, – вопрос ясен! – он и вовсе от нее откажется.

Нет, Тильда не собиралась «отбивать» Роберта у невесты. Она вообще никогда не понимала, что значит «отбить мужчину», и не понимала девушек, которые могут так поступать. Она понимала лишь одно: есть «ее мужчина», и есть все остальные мужчины. Все остальные ей совершенно не нужны, и она ни за что не станет их у кого-то «отбивать». Чужого ей не надо. Но уж если она встретит «своего», то он сам ее узнает, и говорить здесь будет не о чем. Если он «ее мужчина», – он останется с ней, кто бы иной на него ни претендовал. Пусть Роберт считается женихом леди Амели, но Тильда знала, почему он не хочет жениться на этой красавице. Просто он ищет ее, – Теодхильду. Он изначально принадлежит только ей. А эта другая лишь на некоторое время присвоила себе «ее мужчину», но теперь ей придется его отпустить. Тильда даже не испытывала никакой ревности к своей сопернице. Да и какая она ей соперница? Даже смешно подумать. Просто несчастная девочка, которая запуталась в вопросах любви, увлеклась совершенно чужим для нее человеком. Ведь леди Амели ему явно не пара. Они слишком разные, – если верить рассказу слуги Роберта Поля.

По большому счету, Тильду не интересовали прежние любовные похождения Роберта, потому что он и сам о них забудет, как только увидит ее. Она даже не собиралась его обольщать. Собственно, она этого никогда и не делала. Разве что в глубокой юности, когда была еще слишком молода и легкомысленна. Тогда она могла и пококетничать, чтобы привлечь внимание, пустить пыль в глаза. Но давно уже Тильда поняла, что это и бессмысленно, и неинтересно. Ее главной проблемой было не то, чтобы заинтересовать мужчину, а то, чтобы заинтересоваться кем-то самой. Она просто не видела вокруг себя «своих» мужчин. А их, «своих»-то, и вовсе нет. Потому что «свой» может быть только один. Зачем же завлекать всех подряд? Она и так достаточно сильна, чтобы еще подпитываться чужой энергией…

Тьодхильд прекрасно понимала, что природу сексуальной привлекательности составляет вампиризм. Все, кто тянется к человеку, кто испытывает к нему какие-то позывы плоти, – они неминуемо кормят его своей энергией. Поэтому стремятся всем нравиться лишь слабые и не уверенные в себе люди, которые не гнушаются тянуть жизненную энергию из других. Тильда же считала для себя унизительным жить за чужой счет. И в энергетические долги она влезать не хотела: кто знает, чем придется их потом отдавать? Ей нужен был только один, единственный, «ее мужчина», с которым она составляет единое целое, – одним словом, ее андрогинная половинка. И вот теперь, когда Тьодхильда, наконец, нашла свою любовь, она ничуть не сомневалась в том, что Роберт обязательно ее полюбит. Ну, куда он денется? Ведь настоящая любовь безответной не бывает. Безответной может быть лишь иллюзия любви, но не любовь. Другое дело, – что и любовь-то настоящая в этом грешном мире – большая редкость, – а потому и ценится она на вес золота. Даже дороже любого золота! Ей просто нет цены!

Нет, конечно, Тьодхильда не собиралась строить глазки, чтобы понравиться Роберту. Она и так знала, что он полюбит ее сразу, как только увидит. Когда его, раненного, везли к ее дому на лошади, он почти не смотрел вокруг, – до того ему было плохо. А если он мельком и взглянул на нее, то ведь все равно не мог воспринимать ничего, кроме своей ужасной боли. К тому же, он сразу потерял сознание, едва они добрались до хижины. Так что, можно сказать, что он ее еще не видел. А уж как увидит… тогда никуда и не денется…

Иногда подружки приходили к Тильде с просьбой сделать приворот. Она, конечно, прекрасно разбиралась во всех тонкостях ведьмовского ремесла: школа Медлан! Умела и привороты делать, и любовное зелье изготовлять, но ни разу этим умением так и не воспользовалась. И не потому, что подобные деяния – грех, за который можно схлопотать справедливое Господне наказание. Просто ей претило такое самоунижение, которому добровольно готовы были себя подвергнуть ее легкомысленные гостьи. Так могут поступать лишь те, кто считает себя недостойным любви! Ведь это унизительно, – преследовать мужчину, привлекать к себе его внимание, – и чем? Не блеском граней своей самобытной личности, не своей неповторимой индивидуальностью, поражающей воображение россыпями удивительных талантов, и даже не своей неземною красотой! А какими-то самыми обыденными, доступными любому человеку искусственными средствами, воздействующими не на ум, не на душу, а всего лишь на физиологический состав организма возлюбленного! К тому же, рано или поздно эти средства все равно прекратят свое действие, – и что тогда? Как, должно быть, стыдно, когда вся эта грязь выходит наружу!..

Женщина должна быть гордой, – считала Тьодхильд. Не она выбирает, а ее выбирают. Она лишь решает, давать ей свое согласие, или нет, – и в этом проявляется ее свобода. Тильда всегда гордилась тем, что ей присуще мало женских черт. У нее был абсолютно мужской характер, мужские вкусы и интересы. И ей это очень нравилось, потому что человек изначально, в своем высшем душевном проявлении, двуполярен: он всегда шире своего физического пола. В нем совмещается и мужское, и женское начала, ибо он есть, прежде всего, душа, и лишь потом – тело. А душа у нас андрогинна. Поэтому, как считала Тильда, для человека очень важно, чтобы в его характере проявлялись черты противоположного пола. Ей всегда были неинтересны мужчины с абсолютно «мужскими» чертами и женщины – с абсолютно «женскими». Они казались ей самыми скучными людьми на земле. Словно они выполняют какую-то механическую, безжизненную миссию, имеющую мало общего с миссией «живого», целостного человека, истинной сущностью которого является свобода.

Теодхильду восхищали амазонки. В них она находила редкое, а потому бесценное сочетание мужского и женского, – то, что положил в основу мира Сам Господь. Ей нравилось скакать на лошади, лазать по деревьям, стрелять в цель. А в интеллектуальном отношении она вообще чувствовала себя настоящей амазонкой, поскольку любила заниматься науками, и особенно философией, – что считалось приличным только для мужчин.

А вот в мужчинах Теодхильду привлекала способность сочувствовать и сопереживать, свойственная преимущественно женщинам. Никто так хорошо не умеет понять и почувствовать женскую душу, как писатели, поэты, музыканты, художники, – одним словом, люди искусства.

– Наверное, – думала Мэт, – моим супругом когда-нибудь станет один из них.

Воинов Тьодхильд не любила: уж слишком они глупы и примитивны. Поэтому, в отличие от своих сверстниц, она не восхищалась «благородными рыцарями», которые одевались в гремящую железную броню и со всей дури устраивали буйные рыцарские турниры, пытаясь таким образом понравиться дамам. Тильда никогда не входила в число этих дам и не посещала турниров. Проблемы мужской воинской доблести ее не волновали. Ведь все эти бравые рыцари, разряженные, точно петухи, были насквозь пропитаны сильнейшим тщеславием, а их глупейшее самолюбование доходило до размеров непристойности. К тому же, подобные турниры – занятие абсолютно бессмысленное и бесполезное, не вызывающее в своих зрителях ничего, кроме зверских, кровожадных, садических инстинктов, – ведь это те же бои рабов-гладиаторов в Древнем Риме! Нет, Тильда никогда не была поклонницей «мужественных рыцарей», рабски зависящих от мнения толпы.

Девушку интересовали лишь умные, а еще лучше, – мудрые люди, – как мужчины, так и женщины. Именно разум является тем срединным элементом, который соединяет две противоположности в одну. Что касается Тьодхильды, то она находила в себе как мужские, так и женские качества. Женские ее черты сосредоточилось в наружности, – женственной фигуре, лице, походке, жестах и манере говорить. Этого, на ее взгляд, было вполне достаточно. Ведь очень скучно быть стопроцентной женщиной, забитой и смиренной, покорно исполняющей все приказания какого-нибудь не самого умного мужа.

Теодхильда всегда отличалась большой силой воли и неженской решительностью, редкой даже для мужчин. Тем не менее, была еще одна сфера жизни, в которой ей хотелось бы вести себя по-женски, – речь идет, конечно же, о сфере любви. Что касается отношений между полами, то здесь Тильда предпочитала умеренный консерватизм, благословенный Самим Господом. Ей нравилось быть скромной, застенчивой, мягкой и ласковой, – в общем, настоящей женщиной.

Женщине не следует проявлять инициативу: это – дело мужчины. Она лишь дает свое согласие, потупив взор и делая вид, будто ей, конечно, не очень-то и хотелось, но она все же уступает его настойчивым уговорам, раз уж он так решительно настроен. Все равно ведь не даст ей покоя, пока не добьется своего. Маленькая, невинная женская хитрость, – это так мило, невинно и очаровательно. Так задумано природой, и Тильда не видела причин идти против законов Бога. Ей нравилась такая социальная роль, и, пожалуй, – это единственная роль, которую она бы играла с удовольствием, причем, – ни капли не переигрывая…  

…Мэт расположилась поудобнее у постели любимого. Так приятно и уютно было сидеть с ним рядом, смотреть на его измученное красивое лицо, гладить его спутанные светлые волосы! На потрескавшихся губах мужчины запеклась кровь: видимо, чтобы приглушить боль, он до крови искусал свои губы…

Новая волна нежности, смешанной с сочувствием и жалостью, нахлынула на Тильду и накрыла ее с головой. Это было удивительное ощущение: она впервые переживала чужую боль, как свою. Все, что происходило с ее любимым, каким-то удивительным образом отзывалось и в ней, – быть может, потому, что она с ним – единое целое? Девушка чувствовала почти физическую боль, представляя, как с ним происходит несчастье, как он едет на лошади, зажимая руками рану, из которой постепенно, капля за каплей, вытекает кровь...

– Бедненький… – подумала Тильда, и ее глаза утонули в грустных и, одновременно, счастливых слезах.

В душе очарованной девушки боль перемешалась с радостью, и эта симфония противоположных чувств доставляла ей несказанное наслаждение. Это было удивительно, изумительно, восхитительно, волшебно! Теодхильда знала наперед, что будет дальше. И дело не в том, что когда-то нечто подобное предрекла ей Венера. Венера здесь ни при чем! Она знала это сама. Едва она увидела Роберта, в ее душе зазвучала музыка сфер и над головой среди бела дня замерцали ясные звезды.