Глава 15.  

 

Первое впечатление, которое Тилли произвела на сэра Чарльза, оказалось самым благоприятным. Старый граф был буквально очарован этой милой девушкой, поразившей его не только красотой и обаянием, но и своей непередаваемой, поистине аристократической грацией, чувством собственного достоинства и умением держать себя на людях. Если бы он заранее не знал, что она не принадлежит к дворянскому сословию, он бы в это просто не поверил.

Все складывалось как нельзя лучше для влюбленных. На въезде в родовой замок Лаворски, у самых куртин, их встретил младший брат Лаворски, юный Генрих, который в Роберте души не чаял. Тилли даже немного удивила детская непосредственность Генриха, буквально запрыгавшего от восторга, едва он увидел старшего брата, въезжающего во двор замка. Когда Роберт спешился, Генрих бросился ему на шею, словно они не виделись сто лет. Это был милый, нежный, трогательный мальчик, настолько искренний и честный, что Тилли его сразу полюбила. Несмотря на сравнительно небольшую разницу в возрасте, при взгляде на Генриха девушка почувствовала в себе пробуждение настоящего материнского чувства. Ей захотелось обнять его и потрепать по нежной белокурой головке.

А Генриху не надо было и смотреть на Тилли, чтобы ее полюбить: он любил ее уже за то, что ее любит Роберт. С той же детской непосредственностью он подбежал к ней и обнял ее так, что сердце девушки сразу растаяло. Чуть позже, поднимаясь на второй этаж донжона, она увидела и Александра. Она его сразу узнала, ибо видела его своим внутренним зрением, когда снимала с него агрессию, направленную на Роберта. С приветливым любопытством Александр посмотрел на Тилли, слегка склонив при знакомстве свою темноволосую голову. У него не было причин относиться к ней враждебно, – более того, он был ей даже благодарен. Ведь это именно она, фактически, и расчистила ему путь к руке и сердцу леди Амели де Клеви. Правда, здесь все еще было так зыбко… Никто не знал, как воспримет леди Амели эту коварную подмену...

Когда Тилли, поприветствовав Александра, повернулась к нему спиной и ступила в дверной пролет, ведущий в холл донжона, средний брат слегка хлопнул старшего по плечу и двумя пальцами обеих рук подал ему знак, который на языке жестов, придуманном братьями в детстве, означал самую превосходную оценку. Александру очень понравилась Тилли, но еще больше его сердце грела мысль о том, что она сняла вопрос о женитьбе Роберта на столь желанной для него леди Амели.

В просторном богатом холле собралась вся семья: отец и трое его сыновей, а также две тетушки, – сестры отца, – и его престарелая мать, которой было уже далеко за восемьдесят. Все они встретили Тилли весьма благосклонно: чего только не сделаешь для главного любимца семьи. Но, познакомившись с ней поближе, Лаворски начали испытывать к ней настоящую симпатию. Теперь они понимали, почему Роберт готов был так круто изменить свою жизнь, едва лишь встретил эту удивительную девушку.

Они сидели по одну сторону длинного узкого стола, а с другой его стороны слуги расставляли различные яства, от одного взгляда на которые у Тилли даже дух захватило. Такого съедобного великолепия бедной девушке не доводилось видеть еще никогда. На столе не было ни привычных для нее овсяных лепешек, ни каши, – да и, вообще, было очень мало хлеба. Зато весь стол был буквально завален мясными и рыбными блюдами, залитыми ароматными соусами и посыпанные экзотическими пряностями. В качестве гарнира к этим блюдам подавались лишь скромные листики салата и кусочки сыра самых разных сортов.

Кроме того, слуги заставили стол многочисленными большими и малыми пирогами со всевозможной начинкой: с мясом, рыбой, грибами, фруктами и различными сладостями. Воображение девушки поразили умопомрачительные десертные блюда. Помимо сладких пирогов, здесь были сладкие пряники, изумительные конфеты из меда и миндаля, мармелад из фруктов, орехи в сахаре. А свежих фруктов вообще было море, – причем это были не только плоды, произрастающие в любом английском саду, – яблоки, груши, вишни, сливы и малина, – но и привезенные с далекого Востока, – абрикосы, дыни, финики и инжир. Таких даров природы Тилли никогда раньше не пробовала. Правда, на поверку оказалось, что в них не было ничего особенного: британские фрукты были ничуть не хуже, а то и лучше заморских.

К пище подавалось много вина, – преимущественно белого, которое Тилли не любила. Впрочем, она вообще не любила крепкие напитки: слишком много судеб на ее памяти искалечило пристрастие к этим горячительным жидкостям. Насмотревшись на пьяные физиономии поселковых мужчин, лишенных достойного человеческого облика и радирующих вокруг себя мощнейшие испарения отвратительного винного перегара, девушка навсегда зареклась от употребления спиртного. Она знала, что некоторые настойки из специальных трав используют друиды, чтобы общаться с миром духов, а также ведьмы – на своих шабашах, чтобы воспринимать энергии Великой Богини. Тилли и самой приходилось отпивать из священного сосуда пару раз, когда она участвовала в одном языческом празднестве, но тот эффект, который произвел на нее горячительный напиток, ей совсем не понравился. Поэтому она решила отказаться от подобной практики и прибегать к ней разве что в крайних случаях.

Однако высшее общество – это не общество каких-то опустившихся забулдыг. Здесь пить умеют. У аристократов есть своя культура употребления спиртного. Они никогда не напиваются до смерти, как нередко это происходит с вилланами, и под куртинами никогда не валяются, производя неизгладимое впечатление на проходящую мимо публику. Так что Тилли могла себя чувствовать совершенно спокойно в обществе этих чопорных саксонских аристократов: здесь никто не напьется и не полезет к ней под юбку. Чтобы не обидеть гостеприимных хозяев, девушка сделала несколько глотков из кубка с вином, смешанным с медом, и краем глаза заметила, как сэр Чарльз, внимательно наблюдавший за ней, одобрительно кивнул.

За неторопливой беседой время летело быстро. Тилли старалась ни о чем не заговаривать первой: она лишь учтиво отвечала на многочисленные вопросы, которые сыпались на нее со всех сторон. Даже бабушка Роберта, престарелая леди Гвендолена, – и та желала что-то от нее услышать. Тилли отвечала с неторопливым достоинством, ничего не скрывая, – и о своих погибших родителях, и о своей жизни в хижине на лесной поляне. Лишь о своих магических и алхимических опытах она не стала распространяться. А когда Роберт рассказал домочадцам об обстоятельствах своей первой встречи с Тилли, когда девушка спасла ему жизнь, они полюбили ее всей душой и готовы были раскрыть ей свои дружелюбные объятия.

Лишь Александр лукаво ухмылялся, глядя на своих добродушных родственников. Для него ценность этой девушки измерялась не ее прекрасными манерами и, тем более, не тем, что она спасла Роберта от смерти, а тем, что она стала между его более удачливым в любви старшим братом и вожделенной леди Амели. Теперь он, пожалуй, был даже рад, что все так удачно сложилось: и крови брата на нем нет, и реальный шанс получить желаемое у него появился. Тилли даже заметила легкую тень стыда на его лице, когда речь зашла о ранении Роберта. А Роберт решил вообще не говорить с Александром на эту тему. Получив от Тилли заверения в том, что ничего подобного больше не повторится, он предпочел не обострять свои отношения с братом и сделать вид, что ни о чем не догадывается.

В самый разгар обеда зазвучали нежные звуки скрипки, и Тилли увидела, как из дверного проема появились три музыканта в длинных, до пят, одеждах. Они сели в углу холла и начали играть на своих чудесных инструментах. По залу сразу разнеслось чудесное многоголосье звуков арфы, лютни и скрипки. Зачарованная прекрасной мелодией, Тилли поймала на себе взгляд Роберта, смотревшего на нее с загадочной улыбкой. Она поняла, что думают они сейчас об одном и том же, – о том удивительном дне, когда в самом центре неземной голубой долины они дали друг другу свой вечный обет супружества. Именно тогда у них зашла речь о музыке и танцах.

Тилли понимала, что Роберт хочет, чтобы она ему спела и станцевала. Но ей совсем не хотелось танцевать здесь, под строгими взорами почтенной графской семьи. Иное дело – на сельском празднике, когда все вокруг веселятся и танцуют. В чопорных графских покоях, по-видимому, такие танцы не приняты. И вдруг Тилли с ужасом вспомнила, что она не знает ни одного светского танца. Как же она будет танцевать на приеме, где соберется масса высоких гостей? Не бранль же ей танцевать, в самом деле! Она ведь должна будет изображать даму из высшего света, а дамы бранль не танцуют…

Тилли выделили небольшую комнатку-солар на четвертом этаже. Благодаря высокому окну, эта комната хорошо освещалась солнечным светом. Когда после обеда девушка отправилась к себе, Роберт не пожелал оставлять ее одну и пошел вместе с ней. За ними увязался и Генрих, не оставлявший брата ни на минуту.

На широкой кровати солара девушка обнаружила изумительное платье из темно-зеленого бархата, которое она должна была надеть на завтрашнее торжество. Увидев это чудо, она ахнула от восхищения.

– Неужели это – мне?

– А кому же? – удивился Роберт. – На меня оно явно не налезет, не стоит даже пытаться. Может, на Генриха? Генри, не хочешь примерить?

Молодые люди дружно рассмеялись, представив Генриха в женском наряде.

– Сейчас придет служанка, – она поможет тебе его надеть, – сказал Генрих.

– Зачем мне служанка? Я могу и сама, – ответила Тилли.

– Нет-нет, – обеспокоенным тоном сказал Роберт, – сама ты вряд ли справишься. Надо, чтоб тебе хотя бы показали, как его надевать, – это не так-то просто.

– Хорошо. С платьем все более-менее понятно. А как быть с танцами? Я же не умею танцевать ваши танцы.

– А это очень легко, – ответил Генрих. Мы тебе сейчас покажем, и ты быстро научишься. Особого искусства здесь не нужно. Нужно только медленно прохаживаться под музыку с гордо приподнятой головой, – вот так! – и с серьезным выражением лица раскланиваться направо и налево. Это – карола, – танец-шествие. Но, знаешь, молодые люди очень любят похулиганить, а потому нередко и веселые сельские бранли танцуют, и фарандолу. Стариков, конечно, это раздражает, – но не всех! Есть и продвинутые старики, которые придерживаются передовых взглядов и всегда одобряют нововведения молодежи. Правда, Бобби?

– Да, – с воодушевлением поддержал брата Роберт. – Ты не представляешь, что здесь молодежь устраивает. Помнишь, в прошлом году… – обратился он к Генриху.

– Да! – радостно воскликнул Генрих. – В прошлом году на приеме у графа де Клеви оказался один рыцарь, только что прибывший из Иерусалима. Он показал нам танец, которому его выучили мавританцы. Как он называется?..

– «Мориско»! Танец называется «мориско», – то есть, «мавританский танец», – ответил Роберт.

– Да, точно, – «мориско»!

– Покажите! – сказала Тилли. – Что это там еще за «мориско»?

– Это нужен специальный костюм, с колокольчиками у щиколотки, – сказал Генрих.

– И желательно выкрасить лицо в черный цвет, как у мавров, – добавил Роберт. – А так, мы можем станцевать. Только здесь, конечно, нужно особое пластическое искусство…

– Пантомима, – уточнил Генрих.

– Да-да. У тебя это лучше получается, Генри. Покажи ей.

С непередаваемым удовольствием юноша стал изгибаться и кривляться, изображая из себя мавра, а Роберт сел на большой деревянный сундук и двумя руками отбивал на нем необычный пунктирный ритм. Долго это, конечно, продолжаться не могло, и молодые люди покатились от смеха.

– Что здесь за базар? – вдруг раздался чей-то голос.

На пороге стоял Александр. Он пришел на шум и был несколько сбит с толку видом этого непонятного бурного балагана. Но когда ему объяснили, в чем дело, он и сам развеселился и включился в игру. Тилли даже немного удивило, что Александр оказался самым лучшим танцором из всех троих братьев. Он и научил ее нескольким движениям, составляющим основу всех светских танцев. К концу дня девушка была совершенно спокойна за свой завтрашний выход в свет: она чувствовала себя полностью подкованной во всех правилах светского эталонного поведения.

В разгар веселья зашла служанка, чтобы одеть Тилли, но ей пришлось подождать, пока молодежь не наиграется вволю. Лишь по окончании всего этого безобразия девушка попрощалась с молодыми людьми, чтобы заняться своим платьем. Роберт чмокнул Тилли в щечку и сказал, что не прощается и через полчаса зайдет, чтоб не уходить уже до утра.

Сняв с себя свой скромный крестьянский наряд, Тилли для начала облачилась в шелковую присборенную рубашку, спускавшуюся до самых лодыжек. Никогда еще она не одевалась в такое утонченное великолепие. Рубашка была ослепительно белая и вышита зеленым по горловине и рукавам, которым полагалось выступать из платья. После рубашки и тонких шелковых шоссов на подвязках Джоанна надела на Тилли само платье. Оно было поистине роскошным: с гофрированным лифом, крепкой шнуровкой по рукавам, отделанное золотом и изумительной вышивкой тонкой работы. В этом наряде девушка почувствовала себя настоящей королевой. Высоко приподняв свою гордую головку с короной пышных каштановых волос и выпрямив маленькую спинку, она величественно прохаживалась по комнате, изображая из себя светскую даму. А в подобном платье и нельзя было вести себя иначе: оно принуждало своего владельца к определенному стилю поведения, связанному с соблюдением утонченных светских манер.

Вокруг талии и бедер Тилли служанка обвязала витой шелковый шнур, который спускался до пят девушки. Затем она достала из сундука несколько пар роскошной обуви, и Тилли подобрала себе зеленые кожаные туфли на невысоком каблучке, которые были ей как раз впору. Служанка выразила свое восхищение маленькими ножками Тилли, что, по ее словам, у господ сейчас в большой моде.

Отметив, где нужно подшить, чтобы подогнать девушке платье по фигуре, Джоанна сняла с нее это бархатное убранство и унесла с собой, пообещав на завтра привести его в надлежащий вид. Едва она вышла, как в комнате появился Роберт. Соскучившись по ласкам, он сразу же ринулся к девушке, сидевшей на постели в одной рубашке, и сжал ее в своих объятиях.

– Ты позволишь мне остаться на ночь? – проникновенным тоном прошептал он ей на ушко. – Я без тебя не усну.

– Куда же я денусь? – с притворным вздохом отвечала она. – Ты же все равно не уйдешь.

– Это правда! – ответил он. – Все равно не уйду, хочешь – не хочешь. Как у тебя здесь хорошо! – добавил он, оглядывая комнату, в которой уже горела большая масляная лампа: на улице давно стемнело.

– Оставайся, – прошептала девушка и запустила свои руки в его светлые волосы.

Парень тут же забыл, кто он есть на этом свете, равно как и обо всем остальном, что на этом свете есть, и дал себя унести могучему порыву ослепительного счастья.

На следующее утро они проснулись, разбуженные яркими лучами солнца, просвечивающими сквозь тонкую оконную решетку из ивового прута. Проходящий с боями сквозь ивовые прутья солнечный свет покрыл всю постель и лежащих на ней молодых людей мелкими полосочками светотени. Увидев друг на друге эти причудливые солнечные узоры, Тилли с Робертом дружно рассмеялись. Собственно, здесь не было ничего смешного, но они были настолько счастливы, что готовы были хохотать по малейшему поводу. Роберт назвал Тилли зеброй, а она его – китайской Книгой Перемен, хотя он ничего не понял: он такого не читает.

Едва проснувшись, они не стали подниматься с постели, а полежали еще часок-другой, нежно целуя друг друга и занимаясь другими, еще более приятными делами. Им предстоял очень трудный день, – особенно для Тилли, – и они, как могли, оттягивали его начало: все было так хорошо и замечательно, что даже не хотелось садиться в это безжалостное колесо несущегося времени. Казалось, что, если они так и будут лежать в кровати, не вставая, то это чудесное, божественное утро будет длиться бесконечно.

Но время есть время. Очень скоро Тилли позвали к завтраку, и любовникам таки пришлось обозначить свое пробуждение. Тихо, босиком и на цыпочках, чтобы никто его не услышал, обнаженный Роберт пробрался от солара девушки в свою комнату, забрав с собой одежду и обувь. Тилли же надела оставленные для нее Джоанной повседневные рубашку и блио, надела туфли и вышла в гостиную.

После завтрака братья предложили Тилли прогуляться по территории замка, и она с удовольствием согласилась. Как ни стремился Роберт остаться наедине со своей девушкой, – за весь день ему это ни разу не удалось. Генрих следовал за ними буквально по пятам, раздражая Роберта и радуя Тилли. Ей безумно нравился этот милый, непосредственный юноша, рассказывающий без умолку смешные и занимательные истории о себе, своей семье и друзьях, а также о нравах высшего света.

Вместе с Робертом, Генрихом, Александром и Полем Тилли обошла внутренний двор замка и осмотрела множество построек. Ей показали конюшни, псарни, голубятни, соколиный двор, а также постройки для жилья воинов и стражи, кладовую со съестными припасами, несколько кухонь, и даже маленькую часовню. Во дворе замка располагалось несколько изящных фонтанов и настоящий небольшой пруд с живой рыбой. Но Генрих не дал Тилли задержаться у пруда, чтобы рассмотреть резвящихся в воде рыбок. Он немедленно потащил ее в самое любимое свое место, – большой роскошный сад, расположенный за крепостной стеной.

Выйдя из двора замка и пройдя по мосту через глубокий устрашающий ров, молодые люди оказались в действительно райском местечке. За красивой оградой располагался поистине чудесный сад, – настоящее произведение искусства. Фруктовые деревья, оранжереи и ряды подстриженных кустарников перемежались небольшими лужайками и клумбами с самыми разнообразными цветами: розами, лилиями, фиалками, нарциссами и другими, не менее прекрасными творениями природы. Сад пересекало множество аллей, виноградных рядов, а также рядов с огородными растениями. Были здесь и беседки, увитые плющом, и прекрасные фонтаны, бассейны, колодцы, архитектурные и скульптурные украшения. Генрих рассказал Тилли, что этот сад посадили преимущественно для снабжения замка продуктами питания, – овощами, фруктами, вином, различными травами и лечебными средствами. Но юноша ценил сад не за это. Здесь невероятно красиво, – говорил он, – а по вечерам даже можно услышать трели настоящих соловьев.

– Отец предлагал нам устроить в саду зверинец, но мы отказались. Животные в клетке – это как-то нехорошо, неестественно. Когда мы ездим на охоту в свои лесные угодья, мы наблюдаем множество животных на природе, – и это куда интереснее.

– Тебе здесь нравится? – спросил Роберт у Тилли.

– Да, очень, но… как бы тебе сказать… Все здесь слишком приглажено, причесано и прилизано. С эстетической точки зрения, – это просто великолепное творение… Но я привыкла к жизни в лесу. Сам понимаешь: ну, что значит несовершенное человеческое искусство перед гением Небесного Творца? Куда бедному саду до буйства прекрасной дикой природы? И что мы можем в сравнении с Господом? Здесь все красиво и мило, но я люблю лишь настоящее. И когда у меня перед глазами яркий пример самого лучшего настоящего, – я не могу уже оставаться объективной в оценке чего-то иного…

– Тилли права, – неожиданно поддержал девушку Александр. – Настоящая жизнь может быть только на природе. Только в ней – истоки подлинной красоты и подлинной жизни.

– Ну и что? – возмутился Генрих. – Человек вообще все делает хуже Господа. Так, может быть, нам и не делать тогда ничего, – все равно не достигнем идеала?

– Нет, конечно, – ответила Тилли, обняв Генриха за плечи. – Я, наверное, неправильно выразилась. Сад нужен тогда, когда у человека затруднено сообщение с лесом. И, в определенном смысле, сад более полезен, чем лес, потому что в своем саду мы можем выращивать лишь то, что нам нужно в хозяйственных целях. В лесу же все это не всегда и найдешь… Сад полезен. К тому же, здесь красиво и уютно. Вокруг такие аккуратные фонтанчики, приятные беседки, в которых очень хочется посидеть. В лесу, конечно, такого нет. Так что во всем есть свои положительные стороны. Речь идет об элементарных предпочтениях. Для меня моя жизнь – лес, а сад представляется мне всего лишь бледной копией леса, несколько удручающей своей искусственностью… Вот я могла бы обойтись без сада… а без леса – вряд ли. Наверное, так себя чувствуют дикие животные, помещенные в просторные вольеры, где за ними ухаживают и регулярно кормят. А все равно они не отказались бы вернуться в свою родную стихию. Здесь красиво, но… здесь немного душно. Чувствуется, что не хватает… вот, как моряки говорят, – не хватает большой воды.

– Ну, понятно, – ответил Александр. – Ты – птица вольная и не привыкла жить в золотой клетке. Мне только непонятно, как же ты согласилась выйти замуж за Роберта? Тебе ведь придется жить теперь здесь, в этом, столь нелюбимом тобой, искусственном мире.

Слова Александра застали Тилли врасплох. В воздухе повисла напряженная тишина. Тилли понимала, что подвела Роберта своим опрометчивым высказыванием. Да она и сама еще не задумывалась о том, как же она, действительно, будет жить в этом замке. Более того: в те несколько дней, пока Тилли ехала в Лидис, она пришла к мысли, что не должна покидать свои родные места. Ей стало казаться, что ее судьба таинственным образом связана с лесным пространством в районе Бирмингема. И теперь она уже не знала, как быть дальше. Она сама ступила на этот скользкий путь, дав вовлечь себя в брачную авантюру, и назад уже дороги не было. Тилли не боялась высшего света, – она была уверена, что сможет приспособиться к этой жизни, – она боялась потерять то, что было даровано ей с рождения. С другой стороны, даже если природные духи обитают лишь в лесах, то сама Богиня существует вне этого материального мира. К ней можно обратиться из любого уголка земли, потому что она – на Небе и в человеческом сердце. Для общения с ней вовсе не нужно быть привязанным к определенному участку земли. Все это, конечно, правда, но сознание Тилли неотступно тревожила мысль: а не совершает ли она трагическую ошибку?

Атмосферу разрядил Роберт. Он ответил Александру, что Тилли выходит замуж за него, а не за золотую клетку, – и это главное, а все остальное не имеет никакого значения. Девушка с благодарностью посмотрела на него и с легкостью перевела разговор на другое:

– Послушай, Роберт, ты как-то обещал сыграть мне на лютне. Может, – сыграешь сейчас, прямо здесь? Ты как?

– С удовольствием, Тилли. Поль, – обратился он к слуге, который почтительно держался от них на некотором расстоянии, – сходи сейчас за лютней.

Когда инструмент был принесен, молодые люди устроились поудобнее в беседке, и концерт начался. Тилли была приятно удивлена, убедившись, что Роберт играет ничуть не хуже тех музыкантов, которых она слышала на сельских праздниках. Сначала он тихо перебирал струны, и от этих нежных звуков сердце девушки словно растворилось и открылось навстречу небу. Потом он заиграл какие-то незнакомые произведения, которых она никогда прежде не слышала. Но, как она ни просила Роберта, – петь он отказался наотрез.

– Тогда давай споем все вместе, – предложил Генрих.

Это предложение сразу всем понравилось. К пению подключился даже Поль, и Тилли имела возможность наслаждаться пением сразу четырех мужчин:

                                                      Мне без тебя кровавых слез не осушить,

                                                      Огонь терзаний без тебя смогу ль залить?

                                                      Ушла – и вот мечты моей порвалась нить!

                                                      Приди – скажи, как без тебя могу я жить?

 

                                                      Хоть часто ты со мной бываешь – ну и что ж?

                                                      Ты для меня души дороже – то не ложь!

                                                      Ты ближе мне всегда, чем сам себе я,

                                                      Хоть взглядом иногда вонзаешь в сердце нож!

Единственная слушательница этой душераздирающей серенады от восхищения захлопала в ладоши.

– Как красиво! А кто это написал?

– Ну, музыка Артура, – ответил Роберт. – А стихи – из сборника арабских поэтов. Его подарили отцу друзья, приехавшие из Иерусалима. Этого поэта звать Катран Тебризи, – не слышала о таком?

– Нет. Из арабских я только Омара Хайяма знаю и Ибн Хазма…

– О! Какая же ты темная! – засмеялся Роберт. – А говорила, что общалась с арабами.

– Ну, я же с ними – не по этим вопросам… – смутилась Тилли.

– Ладно, не оправдывайся. Давай и ты нам что-нибудь споешь.

– Хорошо. А ты мне подыгрывай.

Сидя на лавочке, Тилли затянула заунывную песню о тяжелой доле бедной девушки, которую бросил вероломный возлюбленный. Мотив был довольно простой и предсказуемый, так что Роберт легко подобрал аккомпанемент. Когда она закончила, мужчины похвалили ее, утверждая, что у нее – настоящий талант, с которым не грех появиться и на профессиональной сцене.

– Тоже мне, – поморщилась Тилли. – Всю жизнь мечтала!

Неожиданно появился слуга с приглашением ко второму завтраку, и, дабы не заставлять почтенное семейство Лаворски ждать, молодые люди тут же вернулись в донжон.

После завтрака все занялись приготовлением к приему. Тилли снова примерила платье, подшитое для нее Джоанной, и осталась довольна: теперь все погрешности были исправлены и платье сидело на ней, как влитое. Служанка причесали роскошные волосы девушки и уложила их в красивую прическу, скрепленную дорогими заколками ювелирной работы.

К двум часам пополудни начали сходиться гости. Сэр Чарльз, Александр и тетушки церемонно их встречали, а Тилли, Роберт и Генрих сидели в соларе у Тилли и болтали о пустяках. Девушка была благодарна своим собеседникам: она немного нервничала, и они помогли ей успокоиться и раскрепоститься перед ее первым появлением на великосветской публике. Через пару часов после начала торжества в комнату Тилли явился слуга с просьбой от сэра Чарльза: молодым людям пора было выходить к гостям. Сердце Тилли отчаянно заколотилось. Холодными от страха руками она ухватилась за руки Роберта и Генриха и получила в ответ их успокаивающие улыбки.

– Да ты, оказывается, трусишка! – сказал Роберт.

– Неправда! – ответил Генрих. – Тилли у нас смелая, она ничего не боится, – правда, Тилли?

– Пра…правда, – нарочито заикаясь, ответила девушка.

Они рассмеялись, и от сердца у Тилли немного отлегло. В холл она входила уже уверенно, замечая на себе восхищенные взгляды мужчин всех возрастов.

– Мои сыновья Роберт и Генрих, – обратился к гостям сэр Чарльз, – и наша прекрасная гостья, леди Матильда. Девушка у нас инкогнито, поэтому я не сообщаю ее фамилию и прошу вас не расспрашивать ее о том, кто она и откуда, – пока это наш секрет.

Зазвучала музыка, – играло около дюжины музыкантов. Тилли присела в заученном реверансе, выслушивая комплименты и слова восхищения в свой адрес. Братья держались рядом с ней, не отходя ни на шаг, всем своим видом показывая, что эта девушка – особенная и достойна самого большого их внимания.

Среди собравшихся в холле гостей Роберт со страхом искал глазами леди Амели. Рядом с ней должен был неотступно находиться Александр. У него была, пожалуй, самая трудная задача: привлечь ее внимание к себе и по возможности смягчить тот удар, который ей неизбежно придется получить в этот вечер. Сэр Чарльз тоже был до крайности напряжен: честь семьи Лаворски зависела теперь от Александра. Удастся ли ему?..

Наконец, Роберт разглядел в толпе свою бывшую невесту и, встретившись с ней взглядом, невольно вздрогнул. Она смотрела на него, не отрываясь, своими огромными, испуганными глазами, в которых застыла смертельная обида, и ему сразу стало не по себе. Он чувствовал себя последним негодяем, – надо было уже давно поговорить с ней обо всем. Ведь это тянулось так много лет! И, если не дура, она давно могла бы догадаться, что он не любит, не хочет ее. А потому для нее не должно было стать неожиданностью сегодняшнее открытие. Но одно дело, – догадываться, а другое – узнать всю правду разом. И, судя по всему, к окончательному своему прозрению леди Амели оказалась не готова.

Чтобы не мучить ее дольше и не оставлять у нее сомнений в том, что родительский брачный сговор можно считать расторгнутым, Роберт подчеркнуто холодно кивнул ей со своего конца зала и не подошел к ней, – впервые за все время их знакомства. Она должна была видеть, что он отдает предпочтение другой девушке, а с ней не собирается даже разговаривать. Быть может, она поймет все сразу, и тогда не понадобится личный разговор: ему было бы стыдно смотреть ей в глаза.

Братья Лаворски водили Тилли по залу и знакомили со своими гостями, с которыми, согласно правилам хорошего тона, она должна была обменяться хотя бы парой фраз. Затем всех позвали к столу, и Роберт, выбрав место подальше от леди Амели, сел рядом со своей спутницей. По счастью, Александр не оставлял Амели ни на минуту, и она уже должна была догадаться об обменном замысле братьев Лаворски.

– Леди де Клеви приехала? – тихо спросила Роберта Тилли.

– Да.

– Где она? Я хочу на нее посмотреть.

– Она рядом с Александром.

По этому ориентиру девушка без труда отыскала среди гостей Амели и была восхищена ее красотой. Поль был прав… Амели не производила впечатления глупой или вздорной девицы; у нее было очень серьезное лицо, – Тилли даже показалось, что она с трудом сдерживает слезы. В какой-то момент они встретились глазами, и Тилли не увидела в ее глазах ни ненависти, ни злобы. Она сразу почувствовала, что леди Амели – действительно чистая, порядочная девушка, воспитанная в самых лучших правилах. Да и по своей натуре она казалась существом добрым, нежным и в высшей степени благородным. Такая никогда не нанесет удара в спину. Едва взглянув на нее, Тилли сразу поняла: с ее стороны скандала не будет. Разве что ее родители…

Тилли с жалостью посмотрела на своего Роберта. Бедный… Под отчаянным взглядом своей бывшей невесты он почти позеленел. Как же тяжело ему сейчас! А что ожидает его потом, когда придет время объясняться с ее родителями!.. Взгляд покинутой девушки был поистине душераздирающим. Она смотрела на него, почти не отрываясь, и совсем ничего не ела. А Роберту просто кусок в горло не шел. Тилли видела, с каким трудом он пережевывает и глотает… как на лбу выступила испарина… И вдруг она поняла, что, если не предпримет сейчас чего-нибудь необычного, из ряда вон выходящего, то он просто сорвется. Чтобы избежать неприятностей, Тилли молча придвинулась к нему вплотную, прижавшись бедром к его бедру, одновременно под столом проведя рукой по его телу и задержавшись на самом чувствительном месте.

Роберт вздрогнул, удивленно посмотрел на нее и, встретив ее обезоруживающую улыбку, молча улыбнулся ей в ответ.

– Не смотри туда больше, – тихо сказала Тилли. – Думай только о нас с тобой и о том, что мы будем делать сегодня ночью… Я люблю тебя…

Кровь прилила к лицу молодого человека. Он облегченно вздохнул и ответил так же тихо:

– Хорошо, любимая. Спасибо. Только не убирай руку.

– Ешь, давай, – ответила Тилли, но руку убрала, чтобы не доводить человека до другой крайности.

Главное, – что он ожил и успокоился.

– Ой, посмотри на жонглеров! – воскликнула Тилли, чтобы отвлечь Роберта от тягостных дум.

А жонглеры показывали различные акробатические этюды. Один из них стал ходить на руках, другой запрыгнул на шар и, подталкивая его ногами, закружился по залу. Два жонглера подняли высоко над полом металлический обруч, а третий стал с разбега прыгать в него. Затем свой номер представил публике жонглер-фокусник. Он глотал огонь и после небольшой паузы извергал его обратно изо рта. Сменившие его коллеги начали танцевать, исполняя при этом сложнейшие акробатические прыжки и пантомимические упражнения. Они так интенсивно кружились и вращались, что Тилли невольно пришли на память ведьмовские шабаши, – но там подобные телодвижения были мистически оправданными, а здесь они служили лишь забавой для наблюдающей за выступлением публики…

Накружившись вволю, жонглеры начали показывать ученых зверей: собак, ходивших на задних и передних лапках и умеющих считать до десяти, гуся, который дергал за веревочку, привязанную к небольшому колоколу, говорящего попугая и двух танцующих медведей. Показав своих зверей, жонглеры развернули импровизированный театр марионеток. Они дергали кукол за веревочки, и те двигались по сцене, изображая какое-то действо. Затем выступающие читали стихи, пели, разыгрывали юмористические сценки, своими веселыми шутками развлекая уже наевшуюся к тому времени публику.

По окончании обеда вошли прислужники с водой для мытья рук и полотенцами. Помыв и вытерев руки, довольные гости повставали из-за стола и разбрелись по всему замку. Большинство мужчин осталось в холле, где они образовали небольшие группы для игры в кости, шашки и шахматы. Женщины собрались на третьем этаже, в комнате тетушки Анны. Она была очень доброй женщиной и занималась благотворительностью. На этот раз она решила сделать своим гостьям диковинные подарки. Это были различные заколки, булавки, застежки, кушаки и платки, привезенные из Иерусалима.

Молодежь устроила свои игры, и Генрих сразу отделился от Роберта и Тилли: он знал, что его старший брат в таких мероприятиях никогда не участвует. А Тилли, как он понимал, ни за что не расстанется с Робертом, чтобы поиграть с молодежью. На какой-то миг влюбленным показалось, что они остались одни, но это было очень относительное одиночество. С них по-прежнему не сводили глаз, и, наблюдая за их передвижениями по залу, все вокруг судачили о возможном новом альянсе старшего Лаворски с этой загадочной девушкой. В воздухе пахло сенсацией, – всем ведь были известны странные отношения Роберта и леди де Клеви, производящие эффект незавершенного действия на протяжении уже неприличного числа лет. Никто, – кроме, наверное, самого семейства де Клеви, – уже давно не верил в реальность этого брака. Все было слишком очевидно, и только бедная Амели еще тешила себя напрасной надеждой, что Роберт все-таки на ней женится. Призрачную эту надежду, кроме нее самой, поддерживали все родственники участвующих в этой истории молодых людей, – и больше, пожалуй, никто.

Вскоре объявили танцы, и первой парой, вышедшей на танцевальную площадку, оказалась пара Роберта с Матильдой. Вслед за ними выстроились другие, и танцевальное шествие началось. Тилли настолько искусно выполняла все требуемые этикетом танцевальные фигуры, что вызывала искреннее восхищение у окружающих своей необычайной грацией и величественно-королевской пластикой. Пошли даже слухи, что она – ни кто иной, как особа августейшей крови. Потому, дескать, ее происхождение и держится в глубокой тайне. Даже сам епископ Винчестерский, находившийся на этом празднестве, заинтересовался ею. Судя по всему, он тоже не исключал такой возможности.

Дела в английском королевстве, как известно, шли из рук вон плохо. С тех пор, как семь лет назад в кораблекрушении погиб единственный прямой наследник короля Генриха Вильгельм, было совершенно неизвестно, кто же станет следующим правителем Англии. И, несмотря на то, что в прошлом году все королевские придворные принесли присягу королевской дочери Матильде, – все прекрасно знали, что данная под давлением короля присяга отнюдь не обеспечивает Матильде трон. Было немало и иных претендентов, – пусть и не прямых наследников короля, но, по крайней мере, они были мужчинами, – а это уже значило немало. Вокруг Генриха I крутились какие-то сомнительные личности, велись какие-то странные переговоры, и никто бы не удивился, если бы в какой-то момент появились новые фигуранты в деле престолонаследия. Поэтому придворная знать очень чутко реагировала на все новые, подозрительные обстоятельства, которые хоть каким-то концом могли касаться дела наследования власти в стране.

У страха глаза велики, и многие знатные господа были склонны к каждому новому лицу, появлявшемуся на горизонте не то политической, не то светской жизни, относиться с чрезвычайной подозрительностью, граничащей с болезнью. Само имя Матильда, которым граф Лаворски назвал свою гостью, вызывало у собравшейся здесь аристократической толпы оскомину: еще свежи были раны того унижения, которое довелось испытать многим из них, когда они вынуждены были присягнуть на верность дочери Генриха. А что, если дело не в имени? Девушку, быть может, звать совсем по-другому, а сэр Чарльз назвал ее так лишь для того, чтобы намекнуть на какую-то ее миссию, связанную с престолонаследием в Англии. Одним словом, гости графа были чрезвычайно заинтригованы и терпеливо ожидали сенсации.

В то же время, само поведение Тилли вызывало у всех невольное уважение, достойное королевской персоны. Ей, на всякий случай, стремились оказывать как можно больше знаков внимания. Все желали ей понравиться, вызвать ее одобрение. Многие мужчины пытались пригласить ее на танец, но она редко давала свое согласие, предпочитая танцевать с Робертом. От всевозможных вкрадчивых вопросов, способных пролить хоть каплю света на ее таинственную личность, она уходила с изумительной легкостью и очаровательной элегантностью. Ни кем не мог остаться незамеченным и ее природный острый ум. Ее способ мышления поражал своими необычными, какими-то неженскими чертами: по мнению большинства мужчин, женщина так не мыслит. Высказывая неожиданные, но весьма здравые суждения, она ставила порою собеседников в тупик, и они не знали, что ей и ответить. Некоторым из них, в конце концов, приходилось признавать ее правоту, хотя прежде они придерживались иной точки зрения. Вокруг Тилли происходили оживленные дискуссии, в которые втягивалось все больше и больше участников, но она неизменно выходила победителем из всех споров. И, несмотря на свое поражение, мужчины почему-то не чувствовали себя униженными, успокаивая себя тем, что эта девушка – действительно нечто особенное, и ее интригующая тайна скоро будет полностью раскрыта.

– Скажите, леди Матильда, – осторожно обратился к ней как-то сэр Ричард Кар, – вероятно, Ваши родители очень волнуются за Вас? Оказаться одной в таком незнакомом месте, вдали от родной семьи, – это не шутка!

– Я всегда была очень самостоятельна, сэр Ричард. Поэтому мои родные за меня всегда спокойны.

– Вы, наверное, обучались в каком-то достойном монастыре?

– Человек вообще – весьма любознательное существо, и его основной способностью является обучение. А жизнь то и дело преподает нам свои бесценные уроки в любых обстоятельствах.

– Но, позвольте, леди Матильда. В Вас чувствуется наличие таких знаний, которым жизнь, сама по себе, по-видимому, не обучает. Такие знания человек, как правило, получает в определенных учебных заведениях, где дается серьезное систематическое образование.

– Я думаю, сэр Ричард, что возведение своих знаний в систему – личное дело каждого. Если человек захочет это сделать, то он их легко систематизирует, а не захочет, – никакое образование ему не поможет.

– Но не хотите же Вы сказать, леди Матильда, что Вы нигде не проходили специального обучения?

– О, нет! – рассмеялась Тилли. – Я очень люблю специализироваться на обучении. И я получаю истинное удовольствие от процесса познания.

– А в каком заведении Вы учились? – попытался спросить ее в лоб другой собеседник, сэр Гауль Родерик.

– А как Вам обучение в заведении под названием «природа» при лунном свете ночи и под сияющими звездами?

– Но я ведь Вас серьезно спросил…

– А разве может быть что-нибудь серьезнее природы? И чем бы мы все были без нее?

Она играла с ними, – то как кошка с мышками, то как мышка с кошками, защищенная запретом сэра Чарльза на прямые вопросы, который все уважающие себя господа обязаны были соблюдать.

– А какое вероисповедание Вам больше по душе? – попытался подойти к ней с другой стороны сэр Арчи Гудвин.

– Самое близкое вероисповедание для любого человека – это истина. Вы не находите?

– Да, конечно, – поспешил согласиться ее собеседник. – Но… у истины бывают разные лица…

– Вот как? – насмешливо переспросила его Тилли. – Это какие же разные лица бывают у истины?

Сэр Арчи Гудвин был юристом, слыл очень мудрым и терпимым человеком и чрезвычайно гордился своими передовыми взглядами и прогрессивной, как он считал, толерантностью.

– Ну, Вы знаете, вер существует очень много. Я считаю, что каждый народ имеет право на свою веру, – веру своих отцов.

Тилли бы обрадоваться, обнаружив в сэре Арчи родственную себе душу, но она уже знала, в какую сторону сейчас повернется своевольная мысль этого толерантного господина.

– То, что хорошо для одних, – плохо для других, – продолжал милый сэр Арчи. – Польза для одной общины, для одного государства нередко есть вред для другой общины и другого государства. Выбирая свою религию, человек зачастую выбирает свою истину, свою пользу, – пользу для себя, своей семьи, своего государства… То, что хорошо, например, для нас, христиан, – совсем не приветствуется мусульманами или иудеями. Они, например, не едят свинину, считая ее нечистой пищей, а мы, христиане, наоборот, очень ее любим. Язычники молятся на свои статуэтки, а христиане эти статуэтки сжигают. Одно племя, сражаясь за свое выживание, убивает членов другого племени. То, что считается добром для одних, оборачивается злом для других…

– Иными словами, Вы хотите сказать, что истина относительна?

– Безусловно. Для одних добро – одно, для других – другое, порой прямо противоположное.

– Так Вы, сэр Арчибальд, не верите в Бога?

– Это почему же?

Лицо сэра Арчибальда стало красным, как помидор: обвинение в атеизме считалось достаточно опасным обвинением в христианском обществе.

– Если человек говорит об относительности истины, – значит, он отрицает Абсолют. Он не верит в абсолютную истину, которая есть Бог. Вот на что опираются христиане? На десять заповедей, не так ли?

– Ну, в общем-то, да.

– Но эти заповеди – не только для христиан. Они – для всего земного человечества. Любой человек на земле, к какой бы конфессии он ни принадлежал, вправе считать эти заповеди своими, – пусть даже и формулирует он их по-другому, – это неважно. А не кажется ли Вам, что в этих заповедях и указана абсолютная истина? Если каждый человек на земле будет строго придерживаться этих заповедей, то никогда и не возникнет такой ситуации, когда бы то, что считалось добром для одних, стало злом для других. Если придерживаться хотя бы заповедей «Не убий», «Не укради» и «Не лжесвидетельствуй», то для какого народа, какого государства сможет быть добром уничтожение другого народа или государства?

Сэр Арчи молчал, не зная, что ответить на эти откровенно евангельские слова.

– Как видите, сэр Арчи, существует все-таки абсолютная истина. Если ты не считаешь для себя возможным убийство другого, то и этот другой, руководствуясь тем же правилом, на твою жизнь никогда не посягнет. Если ты не будешь забирать имущества другого, то и он не лишит тебя твоих, нажитых тяжелым трудом, накоплений. Если ты не будешь обвинять другого, возводя на него напраслину, то и ему не нужно будет клеветать на тебя. Тогда то, что есть добро для тебя, станет добром и для другого. Разве это – не абсолютная истина? На мой взгляд, сэр Арчи, истина может быть только одна, – абсолютная. Добро – это, прежде всего, добро для другого. Тогда оно станет добром и для тебя. Первое правило христианства начинается со слов: «Возлюби ближнего своего». Или Вы считаете это неправильным?

– Нет, конечно, я так не считаю! – заторопился ответить ее собеседник. – Это совершенно справедливые слова.

– Вот и я так думаю. Будьте осторожны: ведь любая относительная истина – лишь преступный атеизм, безверие в высшую мудрость, законы которой никогда не противоречат друг другу. Вы согласны со мной?

– Безусловно!

И, чтобы завершить столь опасный для себя разговор, сэр Арчибальд Гудвин, сославшись на неотложное дело, откланялся, оставив Тилли и ее многочисленную компанию искать новых тем для разговора. Вероятно, он опасался, как бы девушка не оказалась причастной к церковным кругам, – ведь в этом случае его нестройные либеральные речи могли бы сослужить ему дурную службу.

– А Вы сами, леди Матильда, – обратился к ней еще один страждущий, – всегда и во всем руководствуетесь лишь благом другого?

– Нет, ну, что Вы, – ответила Тилли. – Откуда мне знать, что считает для себя благом другой? Я руководствуюсь лишь благом для себя. А благо для меня – это, прежде всего, благо для моей души. К сожалению, в мире, где еще слишком серьезной угрозой остаются иллюзорные соблазны зла, благо души не всегда совпадает с благом тела.

– И Вы придерживаетесь этих библейских заповедей?

– А их нет смысла придерживаться. Они существуют в сердце каждого из нас в нерасчлененном виде. Нужно только прислушаться к себе, и изучать уже ничего не надо будет. Если человек чист внутри, – ему не нужно тратить силы на то, чтобы организовывать себя снаружи.

Слова Матильды не могли не вызвать волны одобрения в группе ее собеседников, – несмотря на то, что в жизни мало кто из них думал о благе своей души, предпочитая более ощутимые блага тела. Но так свободно рассуждать о столь высоких материях, как это делает Матильда, привычнее для лиц духовного звания, – да и те редко прибегают к изложению своего собственного мнения. Им куда привычней, как правило, по делу или без дела цитировать Писание, прикрываясь им, как щитом. Любое высказывание своих соображений на столь высокую тему принято считать граничащим с вольнодумством, и богословская среда такого человека берет себе сразу на заметку.

Роберта немного коробила интеллектуальная активность его подруги. Он вовсе не хотел, чтобы она выглядела синим чулком на этом празднике жизни и привлекала к себе чрезмерное внимание своими умственными талантами. Как мужчине, ему было бы приятнее, если бы все восхищались ее красотой, но, к его крайнему неудовольствию, ценность красоты Тилли на этом вечере постепенно затмевалась ценностью ее мыслительных способностей. Никто уже не обращал внимания на ее красоту, а обсуждали лишь ее удивительные слова… Возможно, причиной такого переключения внимания было то обстоятельство, что красивых женщин много, а вот умных… – неизвестно, сколько, поскольку умными девушкам быть немодно… давно немодно, – наверное, уже не менее тысячелетия… К тому же, – это неприлично и даже опасно. В древнегерманском языке слово «ведьма» происходит от слова «знать». Быть мудрой, знающей женщиной сейчас не в чести, потому что легко можно загреметь под определение «ведьма», имеющее в воспаленном воображении носителей христианского культа отчетливый демонический оттенок. И почему только девушка Роберта, несмотря на весь свой ум, так неосторожна и трагически беспечна? Тем более здесь, где сам епископ Винчестерский столь ревностно следит за каждым ее шагом…

– Тилли, любимая… – зашептал ей на ухо Роберт. – Прошу тебя: хоть здесь веди себя осторожнее. Не говори лишнего, пожалуйста. Вспомни площадь перед церковью. Не слишком ли много приключений на единицу времени? Пожалей хотя бы меня!

– А что? Разве я сказала что-нибудь предосудительное? О Церкви я вообще ничего не говорила. И не скажу: я же не могу подвести тебя и сэра Чарльза.

– Ну, хоть на том спасибо. Но уже одна твоя осведомленность в науках вызывает к тебе много ненужных вопросов. Так что, будь добра, умерь свой полемический пыл и оставь его до лучших времен.

Пренебрежительно снизав плечами, девушка, – наверное, в отместку за его слова, – приняла приглашение очередного барона и пошла с ним танцевать, оставив Роберта одного. Затем, когда величественно-протяжная музыкальная тема сменилась другой, веселой и живой, Тилли, вспомнив слова Генриха о легкомысленных вкусах современной молодежи, ухватилась за своего партнера и начала весело отплясывать нечто похожее на бранль. Вовлеченный в этот странный танец кавалер был просто вынужден ей подчиниться и тоже начал двигаться живее, как и положено в таком веселом танце. Их сразу поддержал развеселившийся Генрих со своей молодежной компанией, и все они вместе закружились под задорные звуки музыкального оркестра.

Постепенно танцующих становилось все больше и больше, и вскоре уже весь зал танцевал любимый танец Тилли. За время общения с гостями девушке удалось вызвать у них столь уважительное доверие, что, вероятно, они просто решили, что она демонстрирует новое, известное лишь ей, течение иностранной моды, и, дабы не отставать от жизни, с готовностью приняли участие в этом увлекательном действе. Вот здесь-то Тилли и показала себя во всей своей красе! Ей уже не нужен был партнер, и она закружилась в своем излюбленном ритме, ни на кого не обращая внимания. Где-то рядом с ней вертелся Генрих, пытаясь ухватить ее за руки, чтобы танцевать с ней в паре, но она шутливо вырывалась. Остальные хлопали в ладоши, издавали одобрительные возгласы и живо обсуждали этот восхитительный танец, который так всем понравился.

Леди Амели стояла поодаль и расширенными от ужаса глазами смотрела то на это веселое безобразие, то на стоявшего в углу Роберта, который, конечно же, давно позабыл о самом ее существовании, ибо все его внимание было приковано к его экстравагантной даме. В этот момент Амели даже предположила, что Матильда родом откуда-то с Востока. От вернувшихся со Святой Земли рыцарей она немало была наслышана об очаровании восточных женщин. Говорили, что они очень эротично танцуют и чрезвычайно искусны в любовных ласках. Быть может, и таинственная Матильда – одна из них?..

Амели, конечно же, была неправа, поскольку в танце Тилли не было и намека на откровенные движения восточных красавиц, танцующих не столько ногами, сколько животом и другими, – как правило, малоподвижными, – частями тела, вызывающими эротические фантазии. Да и внешность девушки, – кроме, разве что, цвета ее глаз, – не содержала в себе ничего восточного. Танец Тилли был вполне целомудренным, – она наслаждалась дарованной ей Богом жизненной энергией, но не стремилась вызывать у окружающих мужчин какие бы то ни было нескромные желания. Это был не женский, а, скорее, девичий танец, в котором безгрешная душа Тилли воспаряла к высокому небу и общалась там со светлыми ангелами.

Когда столь неприятное для леди Амели танцевальное действо закончилось, разгоряченная и слегка запыхавшаяся Тилли вернулась к своему терпеливому спутнику, ожидавшему ее в углу холла.

– Во всяком случае, я молчала! – весело заметила ему девушка. – Разве не этого ты добивался?

Роберт долгим, выразительным взглядом посмотрел ей в глаза. За все время ее танца он даже не вспомнил об Амели, потому что неотрывно смотрел на свою своенравную подругу, удивившую его сегодня больше прежнего.

– Как я танцевала? Тебе понравилось?

– Разве для тебя это имеет какое-то значение?

– Нет. Решительно никакого, – честно призналась она. – Но мне было бы приятно, если бы…

– А мне было бы приятно, если бы ты танцевала только со мной и только для меня.

– А я и танцевала только для тебя. Я всегда танцевала только для тебя, – даже тогда, когда тебя еще не знала.

Сердце Роберта немного оттаяло.

– Я просто боюсь за тебя, – сказал он. – Я так боюсь… ты даже не представляешь…

– Не бойся. У меня есть небесная защита. И, пока ты со мной, мне ничего не страшно.

Снова заиграла церемонная музыка каролы, и все пошли танцевать. Тилли выразительно посмотрела на своего кавалера, но он безучастно ей улыбнулся и завел разговор с гостями. Девушка сначала пыталась принять в нем участие, но внезапно обернулась назад, словно ее кто-то сзади окликнул. Прямо перед ней стоял молодой мужчина, буквально прошивающий ее страстным взглядом. Его тут же представили ей как Роберта, эрла Глостерского. Тилли знала, что так зовут бастарда короля Генриха, которого прочат на королевский престол, хотя его шансы, конечно, не очень велики, ввиду незаконности его рождения.

Внимание какого-никакого, но все же сына короля, считалось большой честью для всех королевских подданных, и Тилли присела в почтительном реверансе. Роберт Глостерский, не скрывая своего восхищения Матильдой, заговорил о нынешнем вечере, современной моде и других малозначимых для нее вещах. Тем не менее, она вежливо ему отвечала, виртуозно уходя от наиболее сложных для нее тем и двусмысленно отвечая на прямые вопросы, касающиеся ее осведомленности в вопросах современной заграничной моды и этикета.

Роберт Лаворски следил за их разговором с некоторой враждебностью, потому как сразу узрел истинный интерес этого норманнского барона. Не сводил он глаз со своей невесты и тогда, когда Роберт Глостерский пригласил ее на танец. Глядя на сияющего от удовольствия барона, он испытывал настоящие муки ревности. Однако все закончилось довольно быстро: к эрлу внезапно кто-то подошел и вызвал его по какому-то неотложному делу, после чего тот, извинившись перед Тилли и пообещав, что они еще увидятся, вышел из зала.

– Да ради Бога, – подумала Тилли.

Она уже никого не боялась: все эти знатные господа оказались такими же обычными людьми, как и все остальные, с такими же милыми и не очень милыми слабостями, недостатками и проблемами. К своему удивлению, за этот вечер Тилли научилась видеть в них людей, практически равных себе, – тем более что они с готовностью поддерживали ее в этом мнении.

Общие танцы сменились выступлением исполнителя исторических баллад. Все гости расселись по лавкам и приготовились слушать. Странствующий бард Конрад, среднего возраста высокий человек с длинными распущенными волосами, в которых пробивалась легкая седина, одернув свой просторный голубой балахон, гордо вышел на средину зала. Приложив к подбородку нижний конец своей виолы, он торжественно провел смычком по ее отзывчивым струнам. После небольшого проигрыша Конрад запел низким грудным голосом с прекрасным тембром. Его пение настолько зачаровало слушателей, что в холле постепенно прекратились все разговоры и присутствующие замерли, вслушиваясь в слова древней английской баллады. Тилли не очень хорошо понимала, о чем идет речь. Кажется, в песне говорилось о каком-то благородном рыцаре, который совершил массу подвигов и под конец буквально выцарапал из когтей разбойников свою даму сердца. Беда была лишь в том, что после всех этих злоключений его дама благополучно вышла замуж за другого, а он остался коротать свои дни в одиночестве, храня ей верность до гробовой доски. Баллада закончилась печальными похоронами этого прекрасного рыцаря, где его проштрафившаяся дама плакала и рыдала, сожалея о своем неподобающем поступке. Эх, если бы время можно было вернуть назад!.. Но, что поделаешь, – «могила тебя с собою увела»…

Да уж. Что уж теперь… Певца наградили долгими аплодисментами и щедрыми подарками. Сам хозяин дома у всех на глазах отсыпал ему немало серебряных монет. У многих дам, внимательно слушавших эту длинную умопомрачительную историю, даже слезы выступили на глазах. Тилли откровенно скучала: ей были непонятны бесплодные терзания благородных рыцарей и их глупых эгоистичных дам.

– Мне бы их проблемы… – устало подумала она.

На дворе стемнело, и холл озарился свечами, вставленными в высокие канделябры. Начались приготовления к ужину. Большой стол снова накрыли приборами для трапезы.

Генрих со всей своей молодежной компанией присоединился к Роберту и Матильде и завел оживленный разговор. Взоры всех гостей были по-прежнему прикованы к ним, а также к другой проблемной паре, – Амели и Александра. Всех безумно интересовало, что же будет дальше. Ведь стоило лишь Роберту появиться на приеме со своей новой пассией, как все сразу догадались: развязка вялотекущей многолетней драмы под названием «Женитьба Роберта Лаворски» состоится уже сегодня. Поэтому вечер проходил в предвкушении чего-то интересного.

Но то, что для одних – веселье, для других – суровая проза жизни. Супруги де Клеви ходили мрачнее тучи, а сэр Чарльз Лаворски старательно их избегал, надеясь на то, что молодые сами во всем разберутся. На бедняжку Амели вообще было страшно смотреть. Непонятно только, – почему она так долго не уходит отсюда, почему терпит все это издевательство? Ведь всем уже стало ясно, что Роберт Лаворски ее просто отверг. Общество Александра, конечно, в какой-то степени подслащало ей горькую пилюлю, – но это было совсем не то, чего она хотела. Оглядываясь по сторонам, Амели невольно ловила на себе чьи-то жалостливые взгляды, и чувствовала себя униженной еще больше. Наконец, она не выдержала и решила напрямую поговорить с Александром.

– Кто эта девушка, – леди Матильда? – спросила она.

– Я не могу ответить, леди Амели. Это действительно наша семейная тайна.

– Но она ведь вам не родственница?

– Простите, леди, но пока я не имею права говорить об этом.

– Вы не скажете даже мне? А если я Вас очень попрошу?

– …

– Вы же знаете, почему я об этом спрашиваю… – Амели густо покраснела. – Вы все видите… видите, что происходит. Почему Роберт не подходит ко мне? Почему он все время рядом с ней? Что это значит? Это значит… мне следует это понимать…

Не решаясь произнести эту страшную фразу, Амели в растерянности замолчала.

– Это значит именно то, что Вы подумали, леди Амели. Но я прошу Вас: не огорчайтесь. Ваши страдания разрывают мне сердце. Вы не представляете, как я люблю Вас…

Последние слова Александра, помимо его воли, исторглись, как казалось, из самой глубины его измученной души. Он не собирался заводить разговор о своих чувствах к Амели так скоро.

Девушка вздрогнула, и на ее расстроенном лице Александр прочел нечто родственное выражению: «Этого еще мне не хватало!» Нет, Амели не стремилась непременно породниться с семьей Лаворски. Она просто любила Роберта, и никто другой ей был не нужен. Но выстрел был сделан, и отступать Александру уже было некуда: или сейчас, или никогда.

– Послушайте меня, милая леди Амели. Я так давно люблю Вас. Я люблю Вас так, как никто никогда не любил. Я не виноват, что родился позже Роберта. Не виноват, что не имею права на наследование титула…

– О чем Вы говорите? – в ужасе отшатнулась от него Амели.

Пожалуй, титул – это единственное, о чем она в этой жизни вообще никогда не думала. Она бы вышла за Роберта и без всякого титула, даже если бы он был бедным свинопасом.

– Поймите, Роберт Вас не любит. И никогда не любил. Я-то знаю. Он никогда не хотел жениться на Вас, понимаете? Это отец его принуждал, а он… он не хотел. Неужели Вы не догадывались, почему он так долго не делал Вам предложения?

– Это неправда! Вы нарочно мне это говорите! Потому что Вы… злой! Вы хотите жениться на мне из-за моего богатства… потому что Вы сами лишены наследства!

– Нет! Наследства я не лишен. Отец дает мне ровно такую же долю, как и Роберту. Это правда! За ним останется только титул… Но дело не в этом. Я действительно люблю Вас. Да разве можно Вас не любить? Вы – само совершенство, само очарование… Мой брат – слепец! Я его совершенно не понимаю. Он ужасно избалован и чудовищно упрям!

– Вы просто ненавидите его с самого детства! Я всегда это знала! Вы завидуете ему!

– Ну, в той ситуации, в которую он попал, ему не позавидуешь… Его пожалеть надо! – не сдержался Александр.

Амели подняла на него удивленные глаза:

– Как так? Почему пожалеть? Что с ним случилось?

В голосе Амели послышалась такая сильная тревога, что Александр уже в который раз испытал сильнейшую зависть к брату: что бы Роберт ни делал, как бы себя ни вел, его неизменно продолжали любить, о нем всегда беспокоились. Ну, почему такая несправедливость в этой жизни?..

– Да не волнуйтесь Вы, леди. С ним все в порядке. Здоров, как бык. Счастлив, как никогда. Он – в полном порядке, леди Амели! Вы посмотрите на него: разве он производит впечатление несчастного человека?

Амели взглянула на Роберта, который стоял на другом конце зала и непринужденно переговаривался с приятелями. Их разговор то и дело прерывался веселым смехом. Среди них была и эта девушка, леди Матильда, которую Амели начала уже тайно ненавидеть.

– Тогда что же случилось? Почему Вы сказали, что его нужно пожалеть?

– Он влюбился.

Амели почувствовала сразу, как ее сердце оборвалось и упало куда-то глубоко вниз.

– Влюбился, – продолжил Александр, – и само по себе это, конечно, не плохо. Беда лишь в том…

Александр замешкался, и Амели, не выдержав, постаралась его поторопить:

– В чем беда?

Не дождавшись продолжения фразы, она нетерпеливо уточнила:

– Дело в ней, да? Кто эта леди?

– Она не леди.

– Что Вы имеете в виду? – не поняла Амели.

– Лишь то, что я сказал.

– Но что значит: «она не леди»?

Амели и в голову не могло прийти, что эта гордая, величественная девушка, напоминающая статью саму королеву, могла оказаться простой крестьянкой, – а Тилли, в каком-то смысле, была даже меньше, чем крестьянкой: она была лесной ведьмой.

– Она сделала что-то такое, из-за чего ее нельзя называть леди? – предположила девушка.

– Отнюдь, леди Амели. Она весьма достойная особа.

– Тогда почему? Я не понимаю Вас, Александр.

– Скоро Вы сами все узнаете. Поверьте, Роберт не заслуживает Вашей любви. Он не ценит настоящего золота, предпочитая дешевую подделку.

Последние слова Александр процедил сквозь зубы с нескрываемым презрением. Он ненавидел Роберта за любовь всех окружающих, любовь леди Амели, а также за независимость, граничащую со своеволием, за умение быть самим собой и добиваться своих целей, за легкость, с которой он мог перевернуть всю свою жизнь.

– Леди Амели! Роберт всегда был сущим наказанием Господним для своей семьи. Он прислушивался лишь к своим желаниям, безответственно относился к своим обязанностям и требовал только соблюдения своих прав. Он не жалел ни своих родных, ни других людей, с которыми он связан… Думал только о себе.

– Зачем Вы говорите о нем гадости? Вы же – его брат! Как Вам не стыдно?

– Я говорю чистейшую правду. А если Вы не хотите мне верить, – это Ваше право. Вы просто не желаете замечать, как он жесток по отношению к окружающим. Да даже если он на Вас и женится, – он не будет Вас любить, он превратит Вашу жизнь в настоящий ад, – подумайте, Амели: нужна ли Вам такая жизнь? Хотите ли Вы мучиться до конца своих дней? Не лучше ли Вам отказаться от него самой, пока еще не поздно?

– Я хочу поговорить с ним.

– Пожалуйста. Только Вы же видите: он сторонится Вас, не хочет с Вами встречаться. Да он и не скажет Вам ничего нового по сравнению с тем, что я Вам сейчас сказал. Он так и скажет: что он недостоин Вас, что для Вас будет лучше, если вы расстанетесь, что Вы достойны лучшего… Можете не сомневаться: он именно так и скажет!

– Пускай. Пускай он это скажет. Но я хочу услышать эти слова от него, а не от Вас.

– Я не понимаю: почему вы все так с ним носитесь? Ведь он уже на голову вам сел и свесил ноги! Делает, – что ему заблагорассудится, – и все ему сходит с рук.

– Отведите меня к нему.

– Хорошо, леди Амели. Как скажете.

Взяв девушку под руку, Александр направился с ней через весь зал, – туда, где в окружении гостей стояли Роберт и Тилли. В зале повисла напряженная тишина. Сотни внимательных глаз следили за ними, ведь сейчас должно было произойти самое главное, – действительный гвоздь программы.

Роберт еще издали заметил, что к ним идет Александр с его бывшей невестой, и замер на месте, приготовившись к самому тяжелому разговору в своей жизни. Тилли молча вложила в его ладонь свою, и он машинально сжал ее. Леди Амели старалась держаться с приличествующим ее знатному положению достоинством, несмотря на то, что изнутри ее буквально трясло и разрывало на части. Никогда в своей жизни она не набиралась такой решимости, никогда не чувствовала себя такой мужественной и смелой. Перекрестные взгляды светской публики пронзали ее насквозь, и ей казалось, что она подымается на эшафот. Но у нее не было иного выхода: необходимо было расставить все точки над «i».

Когда они приблизились к стоявшей в углу компании, Роберт учтиво поклонился.

Девушки обменялись церемонными реверансами.

– Здравствуйте, леди Амели. Вы не знакомы с леди Матильдой?

– Нет, сэр Роберт, – Вы же знаете. Я никогда ее раньше не видела. Да я и не думаю, что кто-нибудь из здесь присутствующих, – Амели обвела красноречивым взглядом находящихся в холле людей, – видел ее раньше. Она, случайно, не с Востока? Может, из Константинополя? Сейчас ведь много людей приезжает оттуда. Наши рыцари часто женятся там и привозят сюда своих жен и невест. Правда, я не слышала, чтобы Вы уезжали на Восток…

– Нет, леди Амели. Матильда не оттуда.

– Тогда откуда? Мне любопытно.

Тилли смотрела на эту тонкую, трогательную девушку и понимала, каких трудов ей стоило стоять теперь перед своим несостоявшимся женихом и задавать ему в упор такие горькие вопросы. Тилли видела, как напряжены черты ее милого лица, выдающие нечеловеческие усилия, которые она предпринимает для окончательного прояснения ситуации. Огромные голубые глаза, – вероятно, очень мягкие и нежные в обычных обстоятельствах, – исторгали теперь настоящие молнии, делающие ее еще прекрасней. Тонкие пряди белокурых волос, собранных на затылке золотой диадемой, немного растрепались и выбились из прически, красиво обрамляя ее пунцовое от волнения и стыда лицо. Она желала получить ответ, и она имела на это полное право.

– Сейчас, – или никогда, – подумала Тилли и неожиданно для всех заговорила:

– Вы хотите знать, откуда я, леди Амели?

– Тилли, пожалуйста! – попытался сдержать ее Роберт.

– Да, я хочу знать! Я хочу знать, с кем весь вечер сегодня общается мой жених. Кем он интересуется настолько, что за все это время не счел нужным даже подойти ко мне, – хотя бы для того, чтобы поздороваться.

Тилли недооценила соперницу: судя по всему, та действительно решила устроить скандал. Однако, присмотревшись к девушке внимательнее, она обнаружила, что это – вовсе не скандал, а самая обыкновенная истерика. Леди Амели просто не выдержала напряжения сегодняшнего дня и, по всей видимости, пошла вразнос. Краем глаза Тилли заметила, как к ним решительно направился сэр Анри де Клеви, – по-видимому, для того чтобы забрать и увести свою дочь из этого негостеприимного дома.

– Я – из Бирмингема. Это – поселение в нескольких сотнях миль на север отсюда. Мой дом находится в лесу. Я – целительница. Оказываю людям врачебную помощь.

– Так Вы – не леди? – с изумлением спросила леди Амели.

Вокруг тревожно зашепталась: никто не мог поверить в незнатное происхождение Матильды.

– Нет, она леди! – ответил за девушку Роберт. – Леди, потому что выходит замуж за меня! Скоро она станет леди Лаворски!

Вся публика, как по команде, дружно выдохнула. Так вот оно что! Вот почему так необычно вела себя эта девушка! Вот откуда этот танец, который они все вместе так задорно отплясывали. Простить человеку можно все, но дать себя провести… пойти на поводу у какой-то пастушки… Такого никто из светской публики простить себе уже не мог. Одной лишь молодежи подобный поворот пришелся по душе, и она доброжелательно заулыбалась Тилли.

– Сэр Чарльз, неужели это правда? – стали обращаться к хозяину замка его обескураженные гости.

Сделав небольшую паузу и подождав, пока в холле не воцарится полная тишина, старый граф ответил:

– Это чистая правда. Матильда – избранница моего сына. Она спасла ему жизнь. Я просто хотел сделать вам сюрприз. Разве я хоть в чем-нибудь вас обманул? Я назвал ее леди, но она действительно станет леди, как только выйдет замуж за Роберта. Да, я знаю, что подобные браки не приветствуются в нашем кругу. Но я знаю также, что для меня самое главное – жизнь и счастье моего сына. Если он так любит ее, – я не могу отказать ему в просьбе и обречь его на безрадостное существование.

– А как же леди Амели? – раздался чей-то тревожный голос.

– Леди Амели, – обратился к ней старик, – простите меня великодушно. Но я был бы счастлив, если бы Вы согласились стать супругой моего сына Александра. Он очень давно Вас любит и мечтает жениться на Вас, – в отличие от моего старшего сына. Не откажите ему в этом счастье. Я не оставлю его без наследства. Я…

– Хватит! – резко прервал речь сэра Чарльза разъяренный граф де Клеви. – Вы нанесли нам страшное оскорбление! И теперь Вы начинаете здесь какой-то грязный торг? Пойдем, дочь моя. Ноги нашей больше не будет в этом сумасшедшем доме!

И, резко рванув Амели за руку, он потянул ее к выходу. Вслед за ними бежал бедный, ни в чем не повинный Александр и умолял их остаться.

Когда де Клеви вышли из комнаты, повисла гнетущая тишина. Никто не знал, как себя вести. Объявлять ли войну графу Лаворски, с которым у многих из присутствующих сложились прекрасные, в том числе, деловые отношения, или, наоборот, поддержать его? Ведь, в конце концов, пусть и редко, но неравные браки все же случаются в высшем свете, и никто от этого еще не умирал, никого общество не изгоняло из своих рядов. Тем более сейчас, когда стали раздвигаться границы между культурами, когда восток проникает на запад, а запад – на восток, когда упростились отношения между представителями разных социальных слоев… Почему нет? Нужно, наверное, идти в ногу со временем…

Несколько человек, подумав, сухо попрощались и ушли. Остальные стояли на месте, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Но постойте, – послышался вдруг голос сэра Виктора Эоллана. – Как же может Матильда быть простой деревенской крестьянкой? Ведь она же очень образована! Где она научилась своим манерам, своим знаниям, – где она взяла все это? Я никогда не поверю, что она – простолюдинка! Сэр Чарльз, Вы нас просто обманываете! Вы от нас что-то скрываете!

По залу мгновенно пронеслись одобрительные окрики. Люди с радостью ухватились за это спасительное предложение отказываться верить в низкое происхождение незнакомки. С одной стороны, им не хотелось признаваться в собственной ошибке, – они ведь признали в ней человека своего круга! – а, с другой, – не хотелось портить отношения с графом Лаворски. К тому же, так соблазнительно было думать об августейшем происхождении Матильды! Ведь, если бы это было правдой, то в данных обстоятельствах сэр Чарльз и не мог бы поступить иначе: он просто обязан был любой ценой сохранить тайну своей загадочной гостьи.

Пользуясь всеобщим замешательством, сэр Чарльз пригласил всех к столу, повторяя при этом, что его почтенные гости очень проголодались и он никогда не простит себе, если они сей же час не приступят к трапезе.

– Ну, да, мы знаем, сэр Чарльз, – раздался голос одного из баронов. – Всей правды Вы нам все равно не скажете. Но что-то здесь не так. То, что Вы нам сказали, – это совершенно невозможно!

Продолжая обсуждать услышанное и храня надежду на то, что Матильда – все же особа знатного происхождения, гости Лаворски устремились к столу. Сели на свои места и Роберт с Тилли, а рядом устроился Генрих. Обсуждая сложившуюся ситуацию, они пришли к выводу, что все получилось не так уж плохо: могло быть и хуже. Восхищаясь мужеством отца, решившегося, все-таки, рассказать всю правду, они посетовали, что пострадавшей стороной во всей этой истории оказался Александр, – ну, да не вина Амели, что она его не любит! Был бы он другим, в конце концов, – могло бы сложиться и иначе. Но все же брата было очень жаль… Глядя на то, как искренне сожалеет о неудаче Александра Роберт, Тилли до глубины души была тронута добротой своего возлюбленного: как-никак, он ведь чуть было не погиб от его братской руки. А теперь, как ни в чем не бывало, скорбит о неприятностях своего бедного брата...

– Хотя… – заметил Роберт. – Капля камень точит. Может, у них все же что-то и получится. Он ведь так любит ее, а женщины умеют ценить такие вещи…

– Да, – поддержала его Тилли. – В отличие от мужчин.

– А ты вообще молчи, – раздраженно ответил Роберт. – Все ведь из-за тебя случилось. Кто тебя за язык тянул? Зачем было все сразу рассказывать? Ты поставила под такой удар нашего отца! Я никогда не видел его таким… Я даже не думал, что он способен на такое. И каких усилий ему это стоило, – известно лишь ему одному, да еще Господу Богу. И все – из-за тебя!

– В твоей жизни вообще многое случилось из-за меня… Ты чем-то недоволен?

– Не знаю. Не надо было тебе вынуждать моего отца так волноваться… Он – старый человек, у него больное сердце…

– Я вылечу твоего отца. Только не надо меня обвинять в том, что пострадал твой отец. Прежде всего, в этом – твоя вина. Это ты, а не я, – избалованный, самовлюбленный сын, у которого есть все и который настолько пресыщен этим всем, что уже не знает, куда себя деть. Ты просто не знаешь, чего ты хочешь. Если ты хочешь заботиться о здоровье своего отца, – пожалуйста. Почему же ты до сих пор не женился? Он ведь так тебя просил! Зачем ты привел в дом меня, – безродную, подозрительную особу с неясной репутацией? Но еще и сейчас можно все переиграть! Вот поезжай завтра к леди Амели, попроси прощения и сделай предложение. Уверена: она простит и примет тебя обратно. Я в этом даже не сомневаюсь. И у тебя будет все, чего ты захочешь! И твой отец будет счастлив! Пожалуйста. Счастье отца – только в твоих руках. Я здесь не играю никакой роли. Сегодня я есть, – завтра меня нет. А вот отец у тебя один, и ты у него всегда будешь любимым сыном. Так что выбирай!

Генрих взял Тилли за руку, пытаясь ее успокоить.

– Тилли, пожалуйста, не надо так, милая… Мы так тебя любим. Не надо так с Бобби говорить. Он же любит тебя… Не надо с ним ссориться. Бобби, почему ты молчишь?

Роберт угрюмо молчал, уткнувшись взглядом в стоящее перед ним блюдо. На протяжении всего ужина он не проронил больше ни слова. Тилли тоже сидела молча и ничего почти не ела. Как же ей хотелось оказаться сейчас далеко отсюда, у себя дома, в своей родной хижине, в своем лесу, где ее любят даже деревья… Что она здесь делает? Кому она здесь нужна? И вновь в сознание девушки постучала непрошенная мысль о том, что она совершила непоправимую ошибку, уехав из дому. Ей так здесь плохо, так душно… Такая здесь бессмысленная жизнь, а люди здесь враждебные и злые… Почему она должна оправдываться перед ними за то, что она – не графиня? Почему она должна притворяться кем-то другим, – разве ей самой нечего представить этому миру? Разве она не достойна всяческого уважения и любви и без благородного происхождения? Да она и не испытывала никогда сожаления по поводу отсутствия аристократических корней, – ей это вовсе не нужно! Так почему же теперь она должна гоняться за этими сомнительными привилегиями? Почему она должна испытывать чувство вины за то, что не захотела скрывать свое происхождение? И в чем ее вина? Разве это она требовала от Роберта жениться на ней? Разве она ему себя навязывала? Если он хочет быть с ней, – пусть принимает ее такой, какая она есть, и не заставляет ее изображать из себя нечто иное, чуждое ее природе!

После ужина по распоряжению хозяина вновь заиграла музыка, и гости начали потихоньку расходиться. Однако большая часть публики предпочла остаться в замке, – вероятно, ожидая от этого вечера еще каких-нибудь интересных откровений. Внимание Тилли привлек один внезапно появившийся посетитель, который, войдя в холл, перекинулся парой слов со слугой и быстро направился к какому-то пожилому вельможе с неприятным лицом, напоминающим бульдога. Едва незнакомец подошел к этому господину и сказал ему что-то на ухо, как они тотчас удалились из комнаты, собираясь, по-видимому, поговорить наедине и без свидетелей. Почему-то это обстоятельство заинтересовало Тилли, и она спросила у Генриха, – кто тот господин, что только что вышел из зала.

– Того, кто к нему подошел, – ответил Генрих, – я не знаю. Я никогда его раньше не видел. А господин, о котором ты спрашиваешь, – это сэр Климент Стюарт, граф Норманнский. А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. У меня какое-то странное предчувствие…

– Какое предчувствие?

Тилли не ответила. Она и сама не понимала, что в этих незнакомых людях так ее насторожило. Но, зная о своих мистических способностях, она понимала, что это – неспроста. Она чувствовала, что в этой встрече кроется какая-то тайна, имеющая дурной привкус чего-то вредного и опасного.

Предчувствия, как говорится, ее не обманули. Позднее, когда Климент Стюарт возвращался в зал, Тилли увидела рядом с ним знакомое лицо. Девушка сразу его узнала: это был человек из Братства Дольфина. Они как раз заканчивали свой разговор и прощались, после чего брат Альдхельм быстро удалился. Первым желанием Тилли было побежать за ним и выяснить, что он здесь делает. Но, к счастью, она успела вовремя одуматься. Девушка поняла, что Дольфину очень не понравится, если он узнает, что она видела кого-то из его людей на встрече с сэром Стюартом. Она сразу узрела несомненную связь между ретроградными духовными устремлениями Дольфина и этой тайной встречей его соратника с английским вельможей. Вспомнились и слова богини об Ордене тамплиеров и Сионском Приорате. Возможно, сэр Стюарт имеет какое-то отношение к одной из этих организаций.

У Тилли тревожно забилось сердце, и ей стало немного жутковато. Она вдруг почувствовала, что в эти дни решается какой-то важный вопрос, связанный с дальнейшей судьбой братства тамплиеров. Да и вообще, на нее нахлынула такая мощная волна каких-то глобальных, всекосмических ощущений, словно на восходе вдруг взошел Плутон.

– Может, и взошел, – подумала она.

Часов-то поблизости все равно не было, и она не могла узнать, который сейчас час, чтобы проверить свое предположение, – да это было и ненужно. Свой Плутон она научилась распознавать безошибочно. И сам факт того, что она почувствовала его восход именно в тот момент, когда стала свидетелем подпольной встречи сэра Стюарта с братом Альдхельмом, был для нее явственным знаком, что последствия этой встречи могут быть очень серьезными, – и, прежде всего, для нее. К счастью, по ее радикальному Плутону транзитом проходит сейчас Селена, так что скоро ей, видимо, удастся раскрыть это темное дело…

– Леди Матильда! – окликнул ее кто-то из гостей.

– Простите? – очнулась она.

Тилли вдруг поняла, что попала в неловкое положение: рядом с ней стояло несколько гостей и с подозрением смотрело на нее. Вероятно, кто-то из них ее о чем-то спросил, но она, погрузившись в свои мысли, не расслышала этих слов, и вот теперь ее окликнули уже громче.

– С Вами все в порядке?

– Да, простите… Я задумалась…

– О, это так свойственно молодым девушкам… – рассмеялся сэр Ричард Кар, с удовлетворением отметив, что этой железной леди не чужды и девичьи слабости.

– Да… – изобразила крайнее смущение Тилли и виновато улыбнулась.

– С Вами хотел поговорить епископ Винчестерский.

– Вот как? – изобразила радость Тилли, хотя душа у нее ухнула в пятки.

Тем не менее, мгновенно справившись со своим волнением (в конце концов, это всего лишь епископ, – а ей доводилось общаться с самой богиней!), девушка сразу согласилась поговорить с падре. Взяв ее под руку, сэр Ричард незамедлительно препроводил ее к епископу, который сидел на почетном кресле в глубине зала. Это был пожилой человек, которому, судя по его речи, тяжело было даже говорить. Вступив с ним в беседу, Тилли сразу успокоилась, так как подумала, что столь больной старец не может представлять для нее особой опасности.

– Дитя мое, – обратился к ней прелат, – до меня дошли твои интересные высказывания о святой вере.

В зале мгновенно повисла чуткая тишина: слышно было даже жужжание пролетающих по замку откормленных мух. Все собравшиеся в зале сгрудились вокруг кресла епископа и превратились в абсолютный слух.

– И что же Вас заинтересовало, отче? – смиренно вопросила Матильда.

– Если следовать твоим словам, тогда выходит, что человек должен доверять всем своим чувствам и своим желаниям…

– Да, я понимаю, о чем Вы хотите сказать, отче. Я не совсем верно выразилась. Иногда человек действительно может пойти на поводу у тех своих желаний, которые не доведут его до добра. Это так. Когда я говорила об этом, я имела в виду: руководствоваться теми своими желаниями, которые основаны на любви к ближнему.

– А что для тебя есть любовь к ближнему?

– Я думаю, отче, – Вам не покажется странным, если я скажу, что любовь к ближнему – это то же самое, что любовь к себе.

– А что есть, по-твоему, любовь к себе?

– Следование истинному благу для себя. А благо есть сохранение человеком своей внутренней гармонии. В античной философии существовало такое направление, – эпикурейство. Это было учение о праведной жизни, основанной на стремлении к получению радости и удовольствии. У меня оно вызывает большое уважение. По мнению эпикурейцев, истинное счастье состоит в гармонии и умеренности. Человек должен жить в свое удовольствие, но понимать, что все удовольствия должны быть умеренными, – иначе они превращаются в свою противоположность. Например, если ты любишь вкусно поесть, – ешь, но делай это в меру, так как неумеренное питание может вызвать расстройство желудка. И так – во всем. Никогда не следует превышать ту меру, которая обеспечивает сохранение человеческого здоровья. На мой взгляд, следование таким нормам обеспечивает нам поистине безгрешную жизнь…

– Святая Церковь не опускается до того, чтобы ходить за советами к языческим философам… – прервал Тилли епископ.

– А я и не предлагаю идти к ним за советами. Просто человечество не впервые появилось на земле в момент начала христианской эпохи. До прихода Христа оно существовало здесь на протяжении многих тысячелетий. Люди что-то делали, чем-то занимались, к чему-то стремились, – стремились, в том числе, и к истине, причем ничуть не меньше, чем наши современники. И то, что они так много делали для того, чтобы мир стал счастливее, чтобы в нем прекратились людские страдания, чтобы человек поднялся к мудрости Небес и обрел подлинное бессмертие, – именно это и сделало возможным приход нашего Спасителя. Без усилий множества поколений древних пророков, мыслителей и простых людей человечество никогда бы не смогло заслужить этого нового откровения, которое принес нам Сын Божий.

– Твои слова представляются мне весьма опасными, дочь моя. Разве не Сам Господь послал нам Сына Своего, чтобы Он избавил нас от пут зла, которыми было связано падшее человечество?

– Безусловно, отче. Но просветление человечества – процесс обоюдный. Без нашей свободной воли Господь не стал бы нам помогать. Необходимо наше свободное участие в деле своего спасения. Иначе, – Тилли догадалась, за какую веревочку нужно дернуть, чтобы подсластить для клирика горечь своих слов, – совершенно не нужна будет сама Святая Церковь. Ведь она была создана для того, чтобы люди могли делать какие-то самостоятельные шаги в сторону Господа. Она нужна для того, чтобы вести их вперед. Церковь есть наша помощь в реализации человеческой свободы принятия Бога. Если бы наше свободное волеизъявление было ненужным, то не нужны были бы и церковные службы, посты и ритуалы: Господь нас просто сразу всех бы спас, без всяких усилий с нашей стороны.

Последние слова Тилли несколько смягчили епископа, и он немного успокоился.

– И все же, отче, Вы спрашивали меня о любви человека к самому себе. Я хочу ответить. Любовь к себе – это любовь к своей бессмертной душе, забота о ее благе. Забота о душе есть главная причина того, что истинное благо никогда не измеряется сегодняшним днем. Его нужно рассматривать с точки зрения дня завтрашнего, и, если завтрашний день подтвердит, что это есть действительное благо, – значит, так тому и быть. Мы, конечно, не можем ждать до завтра, если решение нужно принимать сегодня, но мы можем подумать о нем, – о завтра, – для того и дан нам разум, – и рассудить по справедливости. Человеческий разум вполне может осмыслить последствия сегодняшнего поступка и рассудить, не обернется ли он чем-нибудь дурным на следующий день.

– Ну, это все понятно, – ответил епископ. – Речь не об этом. Божественные тайны трудны для человеческого восприятия, и, чтобы разобраться, что есть благо, а что – нет, существует Священное Писание, труды христианских мыслителей. Именно этими работами нам нужно руководствоваться, чтобы не свернуть с праведного пути.

– Но здесь нас подстерегают сразу две опасности, отче. Первая – трактовка как Священного Писания, так и христианских трудов, которая, как Вы сами знаете, может быть весьма разноречивой, – в зависимости от того, кто и с какой стороны берется за дело. Вторая – это то, что как Библию, так и теологические трактаты писали люди. Не ошибается лишь Бог, а человеку свойственно ошибаться. Утверждать обратное есть то же самое, что обожествлять человека, – а это сродни язычеству, к которому у вас, церковных служителей, сложилось такое стойкое непримиримое отношение.

– Ты ошибаешься! – вспылил прелат. – Человек грешен и может ошибаться, но не тогда, когда пишет боговдохновенные книги!

– Почему? – удивилась Тилли. – Где тот механизм, который позволяет человеку, когда ему нужно, переключаться с ошибочной позиции на абсолютно верную? Да если бы такой механизм существовал, то никто, наверное, вообще никогда бы не сходил с правильной позиции.

– Да ты, – что, насмехаешься надо мной, несчастная? Сам Господь не дает человеку ошибиться, когда диктует ему Свою высшую волю! Устами человека говорит Сам Бог!

– Тем самым лишая человека свободы? Да это противоречит самой благодати Господней! Она состоит в оказании человеку помощи, если он захочет приблизиться к истине, но исключает насильственное ее навязывание. И, если бы это было иначе, то само существование зла в нашем мире можно было бы считать следствием деяний Бога. В самом деле, если истину можно было бы насадить, то откуда тогда взялось бы зло? А если оно все же есть, то, стало быть, оно исходит или от Самого Бога, Который навязывает его безвольному человеку, или оно существует по попущению Бога, – как, собственно, и утверждают отцы Церкви. Но попущение зла исключает благость. Знаете, как в законах арифметики: плюс на минус дает минус, причем в умноженном размере. Благой Бог не может соглашаться с существованием зла, и Его не следует подозревать в попущении злу. Пусть иудеи приписывают своему Богу различные злокозненные деяния, – это их право, – но Бог христиан безгрешен перед людьми. Он – само благо, истина и любовь.

Лицо епископа обрело зловещий синеватый оттенок. Губы сжались в тонкую бесцветную полосочку, а голубые глаза стали бессмысленно-прозрачными, как неподвижная вода в подозрительно тихом омуте. Присутствующие в зале люди, казалось, вросли ногами в покрытый душистой зеленью настил пола. Тилли сделала небольшую паузу, готовясь услышать в свой адрес положенные проклятия, но прелат молчал, не находя, видимо, слов для выражения своих взбесившихся мыслей.

И вдруг в этой тягостной тишине раздался отчетливый звук приближающихся шагов. К креслу епископа подошел довольно молодой мужчина, лет тридцати с небольшим, приятной наружности. Это был граф Теобальд, или Тибо Шампанский, – едва ли не самое влиятельное в свете лицо: говорили, что он – один из наиболее реальных претендентов на королевский трон. Увидев его, Тилли почувствовала, как у нее дрогнуло сердце. По шепоту присутствующих она узнала, кто он. Подойдя поближе к собеседникам, граф Тибо, вопреки ожиданиям, не стал вступать в разговор. Остановившись напротив Матильды, он пристально посмотрел ей в лицо, всем своим видом давая понять, что желает ее слушать. Получив от него безмолвное приглашение говорить, воодушевленная девушка продолжала:

– Если человек пишет боговдохновенное произведение, – то это не значит, что он тут же превращается в ангела, равно как и в бессловесное животное. Он все равно остается человеком, – живой личностью с бессмертной душой. Слушая глас Божий, который изрекает только правду, он не всегда может воспринять эту правду в полном объеме. Подобное удалось лишь Иисусу, но мы же с вами знаем, что Иисус был не только человеком, но и Богом! Всем же остальным эту исходную истину Божью усвоить очень трудно: каждый воспринимает ее по-своему. Достаточно хотя бы раз в своей жизни совершить самую маленькую ошибку, – и твои возможности получить достоверные знания значительно ухудшаются. А всплывают последствия таких ошибок тогда, когда приходит время, а не тогда, когда ты к этому готов. Более того: как правило, все наши ошибки обнаруживают себя в самый неподходящий момент, когда мы меньше всего этого ожидаем, – хотя бы только затем, чтобы их последствия воспринимались нами как можно более болезненно. А все – для того, чтобы мы учились на своих ошибках и никогда их впредь не совершали. Я не верю в непорочность людей, пишущих на богословские темы. Да и Вы, отче, на своем веку уже, верно, немало повидали еретиков и сектантов. А они ведь тоже искренне считают, что вещают единственную истину, услышанную из самих божественных уст!

– Что значит: «тоже»? – возмутился епископ.

Граф Шампанский молча смотрел на Тилли и улыбался. Девушка почувствовала необыкновенную симпатию к этому могущественному человеку и сразу подумала, что на нынешнем вечере, наверное, он станет ее небесным щитом. От него исходили такие покровительственные лучи уверенности и дружелюбия...

– Разве я сказала: «тоже»? – позволила себе сыронизировать Тилли, весело поглядывая на графа Тибо. – Ах, простите! Я совсем не это имела в виду… Я наговорила, наверное, много лишнего… И добавлю еще одну, немаловажную мысль: ошибки в Писании могут быть следствием как несовершенства человеческого восприятия, так и совершенства человеческой хитрости. Они могут быть виной недобросовестных переписчиков и переводчиков, изменяющих некоторые положения первоначального текста ради своих каких-то тайных целей, – своих или своего начальства. За руку ведь их не поймаешь! Но я так и не сказала главного. Спасение – дело рук каждого из нас, индивидуально. Слепое следование заветам авторитетных богословов никому не обеспечит спасения, потому что человек не только рождается и умирает в одиночестве. Есть еще один момент в его жизни, – причем самый важный момент! – который он проходит самостоятельно. Самостоятельно он делает свой собственный духовный выбор, и основания для этого выбора он формирует для себя сам. Безрассудный человек, тупо повторяющий слова авторитета, не будет принят на Небо до тех пор, пока не осознает и не откроет все божественные истины и свою связь с Господом своими собственными усилиями, своею собственной работой над собой.

– Так, может быть, ты скажешь, что и Церковь не нужна?

– Нет, конечно, отче, я так не скажу. Я ведь только что сказала совершенно обратное и не собираюсь противоречить сама себе, – какое же доверие у слушателей будут вызывать тогда мои слова? Церковь нужна тем, кто не верит в Бога, – чтобы поверить в Него, получить знания о Нем. А справляется ли она с этим заданием?.. – не об этом сейчас речь. Но Церковь действительно должна нести истину, а не служить политическим целям того или иного государства.

– На что ты намекаешь?

– А Вы на что? – веселилась Матильда.

Чем больше священник гневался, тем больше она входила в кураж, чувствуя безусловное одобрение графа Тибо, который, однако, старался не подавать виду, что он ее поддерживает.

– Да ты еретичка! – воскликнул епископ Винчестерский.

– Ну, не преувеличивайте, отче, – вступился за Матильду граф Тибо и сам обратился к Тилли:

– Так Вы считаете, что Церковь исполняет политическую волю нашего государства?

– Ну, как правило, да. Но в настоящее время все происходит с точностью до наоборот: государство исполняет политическую волю Церкви. И в этом случае я с прискорбием могу сказать, что лучше бы Церковь исполняла волю государства, чем государство – волю Церкви. Потому что последствия церковного произвола куда более разрушительны для человечества, чем последствия произвола государственного. И еще более страшные потрясения принесут они в будущем.

– Что Вы имеете в виду?

– Крестовый поход, сэр. Он разрушителен не только для восточно-мусульманского мира, который потревожили крестоносные воины, но и для нашего, западного мира, для судьбы самого христианства и для каждого из живущих на земле христиан.

– Чем же он может быть разрушителен для христианства? Ведь его целью является как раз освобождение наших братьев во Христе из мусульманского ига!

– Сам дух войны противоречит заветам христианства. В этом походе нарушаются основные христианские заповеди, – «Не убий», «Не укради», «Не прелюбодействуй», и так далее… Нельзя насаждать веру средствами, убивающими эту веру. Крестовый поход порождает самый настоящий атеизм, который еще проявит себя в дальнейшем. Вы не представляете, сэр, что значит совершенно атеистическое государство, где уничтожаются все, кто верит в Бога, разрушаются церкви, отменяются христианские богослужения и праздники...

– О чем Вы говорите? – удивился граф.

– Так будет, сэр! Будет, если не остановить дальнейшее разрушение Церкви крестовыми походами!

– Ну, крестовый поход уже давно и удачно завершился. Мы взяли Иерусалим, освободили от турок наши христианские святыни…

– Думаете, надолго? – саркастическим тоном спросила девушка.

Наступила тишина. В этой тишине внезапно прозвучал чей-то взбешенный голос:

– Да не слушайте ее, она – сумасшедшая!

Эта фраза послужила спусковым механизмом для целой лавины возмущенных выкриков и комментариев. Те, кто так долго раньше поддерживал Тилли во всем, что она говорила и делала, ополчились вдруг против нее, закидывая девушку разъяренными обвинениями.

– Может, она просто спуталась с мусульманами?

– А мне с самого начала показалось, что она откуда-то с Востока! Может, она и сама – мусульманка?

– Да она же дикая! Она не с Востока, она живет в лесу… Слишком много знает… Она – ведьма!

– Точно! Она сама называла себя целительницей. А ведьмы именно так себя и называют.

– Да! Она маленькая и легкая, как ведьма! А сколько она весит? Обратите внимание, господа! Любая метла ее выдержит!

– Точно! У нее вес, как у ведьмы! Разве это – не доказательство?

– Ведьмы предвещают будущее! И она нам тут что-то о будущем говорила!

– Верно, ведьмы смотрят в будущее! Причем это будущее они сами порой и создают! Они способны накликать беду!

– Надо заткнуть ей рот, иначе она тут накаркает!

– Проклятая ворона! Раскаркалась здесь…

– Послушайте, господа, – постарался перекричать сей великосветский базар граф Тибо. – Святые, блаженные и юродивые тоже предрекают будущее. Давайте просто спросим у Матильды, что она имела в виду, когда говорила об опасности крестовых походов.

В зале вновь воцарилась тишина, и Тилли продолжила свою речь:

– Крестовый поход не окончился. Уже готовится следующий, а за ним будут новые и новые походы, все менее и менее удачные. Они заберут сотни тысяч человеческих жизней. Но главное, – полностью подорвут доверие людей к христианству.

– Откуда ты знаешь, что готовится новый поход? – спросил кто-то из зала.

Отныне ее перестали называть леди.

– Я просто знаю, что в нынешнем году произойдет кардинальный переворот в раскладе политических сил восточного мира, после чего нашим героическим рыцарям станет непомерно жарко на востоке и они постепенно будут терять все завоеванные позиции. А для того, чтобы вернуть эти позиции, они будут созывать все новые и новые крестовые походы, которые затем перекинутся с мусульманской мишени на наших же братьев, – христиан православного Востока и так называемых еретиков на Западе.

– Ты умеешь предсказывать будущее? – спросил граф Тибо.

– Наверное, лишь тогда, когда могу в нем что-то изменить.

– Ты думаешь, что можешь что-то изменить?

И здесь впервые девушка растерялась. Она сказала им то, чего ни в коем случае не должна была говорить. Не сейчас, не здесь… Оглянувшись в отчаянии по сторонам, она попыталась отыскать среди гостей Роберта. Но его нигде не было. И только сейчас она поняла, что осталась совсем одна, ведь своего возлюбленного она действительно уже давно не видела. Когда он успел уйти? Да и присутствует ли он вообще в гостиной?..

Немного подумав, она нашла, что ответить на столь опасный для нее вопрос:

– Каждый из нас может что-то изменить. Хотя бы в своем собственном мире, – мире, за который он лично отвечает перед Господом.

Так, хотя бы, можно было выиграть время.

– Да не слушайте вы ее! – очнулась публика. – Гоните ее отсюда! Ей не место в нашем обществе!

– Такие, как она, должны сидеть в темнице! А еще лучше, – болтаться на виселице!

– Смерть ведьме!

Сэр Чарльз схватился за сердце. Несколько слуг подбежало к нему и, поддерживая его под руки, вывели из холла. Вслед несчастному старику неслись возмущенные возгласы, обвинения в организации смуты и требования сдать Матильду как еретичку церковным властям. Испуганная тетушка Анна вышла в центр зала, принесла свои извинения за все, что произошло на сегодняшнем вечере, и объявила, что хозяину дома стало плохо, так что его уважаемым гостям следует расходиться.

Но гости расходиться не желали. Тилли молча следила за их передвижениями по холлу и не могла сдвинуться с места. Она не знала, будут ли ее сейчас арестовывать, или отпустят с Богом. Да и Роберта по-прежнему нигде не было видно. Хотя бы он ее защитил! Взял бы за руку и увел далеко-далеко отсюда, куда-нибудь на край света, чтобы никто их не нашел... Пока Тилли стояла посреди зала, пронизываемая враждебными взглядами почтенной публики, она успела пережить все степени страха, доходящего до ужаса. И в эти болезненные минуты она приняла для себя окончательное решение, – никогда не выходить замуж за Роберта Лаворски, даже если он отбросит все свои иллюзорные привязанности и захочет переехать к ней. Ведь то, что она испытала сейчас, пока стояла одна перед целой толпой разъяренных аристократов во главе с самим епископом Винчестера, она никогда уже не забудет.

Граф Тибо наклонился к епископу и стал что-то тихо ему говорить. Присутствующие с волнением наблюдали за ними, понимая, что сейчас принимается решение о судьбе этой безумной девицы. Было видно, что епископу категорически не нравится то, что говорит ему граф. Они долго спорят, но, в конце концов, по-видимому, прелат смиряется и, пронзив напоследок Тилли уничтожающим взглядом, поднимается со своего кресла и уходит. Вслед за ним разошлись и гости, и девушка осталась почти одна в опустевшем холле. Тетушки удалились, – по-видимому, чтобы справиться о здоровье брата. Александр ушел еще раньше, и никто не знал, где он теперь. Роберт исчез…

И в этот момент чьи-то теплые руки обняли ее, и лицо девушки уткнулось в чью-то широкую грудь. Это был Генрих. Тронутая его участием, Тилли не смогла сдержать своих слез и расплакалась. А Генрих гладил ее волосы, прижимая ее голову к своей груди. Он пытался успокоить девушку, говорил какие-то нежные слова, среди которых она расслышала предложение выйти за него замуж. Он повторял, что, если Роберт откажется жениться на ней, то он сам с огромной радостью на ней женится, он никогда не оставит ее и не предаст, потому что она – самая лучшая девушка из всех, кого ему доводилось встречать в своей жизни… Это было самое настоящее признание в любви, сделанное милым, добрым юношей, почти мальчиком, – такое трогательное, такое прекрасное… особенно после того, как Роберт фактически бросил ее на произвол судьбы.

Роберт… Глотая слезы, Тилли спросила Генриха, где Роберт. Он ответил, что Роберт ушел, как только она начала спорить с епископом. Тилли поняла, что в этом – вещий знак Небес. Несмотря на слова Венеры о том, что Тилли сама должна решать свои вопросы, богиня все-таки приняла решение за нее. Роберт оставил ее именно в тот момент, когда он был ей так нужен…

Это было такое страшное потрясение… в это было даже трудно поверить. Тилли казалось, что любимый ее предал. Ведь ее могли забрать в тюрьму, а его, – человека, который мог бы ее защитить, – не оказалось рядом. Защитил ее совсем другой, – граф Тибо Шампанский. Лишь он один, – хотя он вовсе не обязан был это делать. Что ему до бедной, несчастной девушки из Бирмингемского леса? Она ведь не спасала ему жизнь, не любила его, не проводила с ним волнующих ночей, не стояла с ним под благословенным взглядом Небес в той божественной долине…

Когда Тилли, наревевшись вдоволь, утерла платочком свое опухшее от слез лицо и оглянулась по сторонам, она увидела, что граф Тибо не ушел. Он стоял и внимательно смотрел на нее. Затем, убедившись, что она перестала плакать и успокоилась, подошел к ней и сказал, что она может ничего не бояться: он договорился с епископом, чтобы ее не трогали. Он лишь посоветовал ей впредь быть осторожнее и вести себя в подобном обществе осмотрительнее. И, прежде чем уйти, добавил, что, если у нее будут какие-либо трудности, – она всегда может обратиться к нему и рассчитывать на его помощь.

– Да, и самое главное, – сказал он. – Вы – сильная и мужественная девушка. Я восхищаюсь Вами.

От этих слов графа Тилли почувствовала, что у нее вырастают крылья. Есть ведь честные люди в этом королевстве! Значит, так угодно было богине: отказать ей в помощи одного мужчины и одарить ее помощью другого, еще более сильного и могущественного. Быть может, в данной ситуации лишь граф Шампани мог бы спасти ее от неминуемого ареста. Ведь если бы Роберт попытался защитить ее силой, – что, само по себе, крайне ненадежно, – то граф Тибо одним своим авторитетом обеспечил ей, пусть и временную, но все же неприкосновенность.

Так и окончился этот умопомрачительный, скандальный вечер. Тилли стояла посреди гостиной рядом с Генрихом и молча наблюдала за тем, как слуги убирают со стола, затем разбирают стол и уносят составляющие его доски и лавки. Где-то во дворе загремели цепи, – были опущены подъемные мосты замка. Прозвучали последние сигнальные трубы, и, бряцая оружием, по дозорному пути ровным шагом прошел ночной караул.

По узкой каменной лестнице в стене донжона Генрих провел Тилли на четвертый этаж, в ее маленький солар. Конечно же, Роберта там не оказалось. Он был зол на нее за то, что она перестала играть в его игру и сбросила с себя столь неприятную для нее маску. Но она совсем не считала себя виноватой перед ним. А чего он хотел, в самом деле? Она ведь его предупреждала! К тому же, если б она была другой, разве он смог бы полюбить ее? Вряд ли. Впрочем, любовь Роберта, пожалуй, была последним, о чем она хотела сейчас вспоминать.

Стараясь успокоиться и не думать о плохом, – а Тилли была уверена, что здоровье сэра Чарльза к утру наладится, – она разделась и легла спать. Несмотря на все неприятности дня, девушка была довольна его результатами: теперь она знала, как себя вести и что ей делать дальше. Она приняла последнее, окончательное решение, которое сразу сняло тяжесть с ее измученной души. Пусть и нелегко было Тилли пережить фактическое самоустранение Роберта из ее жизни, зато теперь ей было абсолютно ясно: Роберт Лаворски ей – не пара, и на этом их брачная эпопея бесславно, но благополучно завершилась.