Глава 1.  

 

На широкую лесную поляну выскочил молодой благородный олень и смело направился в сторону сидящей на траве улыбающейся девушки. Подбежав к ней, он доверчиво ткнулся мордочкой в ее плечо. Она залилась радостным смехом, опрокинулась на спину и потянула за собой оленя, который упирался копытцами в землю, пытаясь освободить свою шею из цепких объятий девушки. По всему было видно, что он совсем не хочет здесь падать и дурачиться, катаясь по траве. Наконец, она отпустила его, и он немного отбежал в сторону, остановившись в пяти ярдах от нее, чтобы оценить ситуацию: прошла ли опасность быть опрокинутым на землю?

Сделав вывод, что такой опасности больше нет, ибо девушка поднялась, стряхнула с себя прилипшие травинки и наклонилась, чтобы поднять холщовую сумку, олень радостно устремился к ней, ибо знал, – что там у нее есть в этой замечательной сумке. А в сумке оказалась морковка. Сразу три морковки. Девушка доставала их, одну за другой, и дружелюбно протягивала счастливому животному.

– Милый мой, хороший мой Катберт! Как же я соскучилась за тобой! Прости, что так долго не приходила к тебе. Но ты же не забыл свою Теодхильду, правда? Ты тоже за мной скучал?

Судя по тому, с каким восторгом Катберт поглощал предлагаемое ему лакомство, он действительно очень скучал. Когда лесной приятель съел свои гостинцы, Тьодхильд обняла его сильную пушистую шею и крепко к нему прижалась. Какое-то время они молча стояли, не двигаясь с места, как давние близкие друзья, которые просто давно не виделись.

– Если бы ты только знал, милый Катберт, как я счастлива сейчас, потому что я узнала такие удивительные вещи, о которых раньше и подумать не могла! Как же мне хочется поделиться с тобой этой радостью, все-все тебе рассказать! Ну, почему ты – олень? Хотя… ведь ты же и так меня понимаешь, – правда, солнышко? Ты всегда меня понимаешь лучше любых людей, всегда радуешься, когда мне хорошо, и грустишь, когда мне плохо. Ты – мой настоящий друг. Ты, да еще Ингерна. Кстати, ты не видел, куда она запропастилась? Что-то я ее уже четыре дня не видела. Давай-ка мы с тобой вместе ее поищем. Ингерна!

Девушка с оленем, как два хороших приятеля, неторопливо вошли в тень родного леса. Был самый конец весны, май месяц 1119 года. Матильде уже исполнилось пятнадцать лет, и ее внешний облик представлял собой очаровательное сочетание детской угловатой непосредственности и мягкой грациозной женственности. Прекрасные каштановые волосы, давно не знавшие заколок, свободно струились по ее плечам. Уже с девяти лет она никогда не заплетала кос, предпочитая держать свои волосы в естественном милом беспорядке. Она лишь постоянно расчесывала их своим любимым талисманом, – старым гребнем, подаренным когда-то друидессой Медлан.

Тильда вообще стремилась выглядеть попроще. Одевалась, как правило, в легкое голубое блио со шнуровками на груди и на локтях. Оно плотно облегало грудь, живот и бедра, подчеркивая стройную фигурку девушки. По длине туника достигала середины голеней и практически не стесняла свободы движений. На поясе Мэт красовался плетеный кожаный ремешок, одним оборотом охватывающий талию, другим – бедра. Длина завязанного ремешка превосходила длину блио. Мэт завязывала его двумя узлами: первый узел крепился на талии, второй – над нижней частью живота.

С некоторых пор маленькая точеная фигурка девушки и ее милое полудетское лицо стали привлекать нескромное внимание мужчин практически всех возрастов и сословий. Ей было приятно такое повышенное внимание к своей персоне, однако как же она радовалась тому, что над ней не висит дамоклов меч обязательного замужества! Многие ее приятельницы под давлением родителей или тяжелых жизненных обстоятельств были вынуждены выйти замуж без любви. Они научились притуплять свои чувства, чтобы не так болезненно воспринимать те меркантильные деловые соглашения, которые сплошь и рядом ложились в основу любого современного брака. Вместо этого им приходилось скрупулезно оценивать выгоды той или иной брачной сделки, чтобы обеспечить себе благополучную супружескую жизнь.

Не ведала подобных проблем одна лишь Матильда. Она давно знала, что удачный брак – не для нее, и была свободна от подобных предрассудков. С малых лет девушка готовила себя к иной судьбе, – более трудной, быть может, но намного более интересной. Она знала, что ее не коснутся болезненные проблемы современного общества, ибо она существовала практически вне своего времени и вне социальной жизни. Все заботы и желания своего поколения Тьодхильд воспринимала как ничтожные, не достойные внимания уважающего себя человека. Она никому ничего не была должна, потому что исполняла более высокий долг, – не социальный, а реальный, – долг духовного лидера.

Девушка подолгу беседовала на эту тему со своим любимым учителем Дольфином. Он посвятил ее в сакральные знания их древних предков друидов, а также поведал тайну ее духовного рождения. С малых лет она изучала волшебную науку о звездах астрологию. Дольфин помог ей построить свой собственный гороскоп и разобраться во всех его таинственных хитросплетениях. Она знала, что живет в системе духовных домов, а также, – что родилась под звездой Минтака, расположенной в поясе Ориона, ибо в момент ее рождения эта мистическая звезда была точно на восходе.

Минтака – пророческая звезда, связанная с предсказаниями и ясновидением. Рожденному под ее покровительством человеку она дает очень серьезную духовную поддержку. Тьодхильд всегда чувствовала, что эта звезда ведет ее по жизни. В ее радиксе все эпигоны Минтаки, – Солнце, Нептун и Венера, – были связаны друг с другом аспектами, – а значит, поддержка звезды ей была обеспечена.

Своей самой главной планетой Тьодхильда считала Венеру. Эта планета была как самой сильной, так и самой аспектированной в ее гороскопе. Девушка знала, что сила Венеры, проводящей энергии Минтаки, рано или поздно проявится в ее жизни во всей своей полноте. Венера опекала девятый дом ее гороскопа, символически связанный с ее солнечным знаком Стрельцом, и акцентировала внимание на духовном учении, которое предстояло создать Тьодхильде, чтобы повести свой народ за собой. Это учение, о котором она еще мало что знала, базируется на гармонической силе Венеры, – планеты истинной красоты и любви.

Венера у Мэт находилась позади Солнца и, будучи его возничим, наполняла его своей мягкой, гармоничной энергией. Она формировала личность девушки, основой которой, с подачи Венеры, была тема любви. В своем радиксном положении в Козероге Венера наделяла Мэт большой собранностью и умением концентрироваться на эстетических вопросах и вопросах любви. Положение Венеры в гороскопе Мэт изначально сформировало в ней высокую требовательность в отношении любимых людей, стремление даже в чем-то ограничивать их свободу и знания. Как человеку с Венерой в Козероге, Мэт был свойствен аскетизм и склонность к монашеской жизни, а также внешняя сухость и холодность при общении с близкими, сдержанность и скрытность в своих чувствах, которые для нее чрезвычайно много значили.

Венера в Козероге давала возможность Тьодхильд держать свои чувства в узде, контролировать их усилием воли и разума. Ее привлекали мужчины постарше, и особенно, – ее духовный учитель Дольфин, к которому она испытывала некое подобие первой детской влюбленности. Что поделать: Венера – в девятом, учительском доме, – а это – и высокие идеалы в любви, и любовь к философии, к религиозным ценностям и святыням, а также любовь к человеку издалека. С такою Венерой Матильда была просто обречена на любовь к своему духовному учителю, которая легла в основу всей ее дальнейшей духовной работы. Любовь вдохновляла ее на новые открытия, на еще большее расширение области доступного ей знания. А Дольфина, так же как и свою вторую маму Медлан, Тильда считала самым лучшим человеком на земле. Она восхищалась его умом и эрудицией, его поистине нечеловеческими способностями, его потрясающим магическим искусством. Казалось, что этот человек может все, и рядом с ним она чувствовала себя окрыленной и способной с легкостью справиться со своим великим космическим заданием.

Теодхильда привыкла считать, что выполняет духовную миссию «женского» начала, – и это только лишний раз подтверждалось силой и обширными связями ее радикальной Венеры. В гороскопе девушки достаточно сильной была и Луна, находившаяся в Рыбах. Она одарила Матильду богатым внутренним миром, пророческими снами и видениями, глубокой интуицией и богатым воображением. Наделенная мягкой и чувствительной душой, открытой для всего нового и необычного, Мэт органично воспринимала все глубинное, скрытое и таинственное. Она очень любила уединение, тихую красивую музыку, помогавшую ей обрести душевное равновесие.

Несмотря на всю свою нелюдимость, Тильда часто посещала народные гуляния, где звучала кельтская музыка, перед которой она просто не могла устоять. Девушка приходила туда лишь затем, чтоб послушать волшебную музыку и потанцевать, а с парнями знакомиться ей никогда не хотелось. Впрочем, она любила, когда ее приглашали на какой-нибудь танец, но с неменьшим удовольствием и без всякого смущения она танцевала и сама. Это было, наверное, тем немногим из сферы народного быта ее современников, что она очень любила. К музыке и танцам она относилась с таким же трепетом, как и к своим духовным занятиям. Ей нравилось слышать за спиной восторженные возгласы мужчин, восхищавшихся ее необыкновенной грациозностью и отточенной пластикой. Когда же сельские танцы заканчивались, Мэт старалась незаметно ускользнуть с места общего веселья, отвергая по ходу все ухаживания деревенских парней и их настойчивые предложения проводить ее домой.

Просто девушка точно знала, что среди безумного ярмарочного угара она никогда не встретит свою любовь. Ее любовь была возвышенна, целомудренна, скромна и невинна. В детстве она думала, что ее любимым мужчиной станет Дольфин: стоит ей только подрасти, – и он увидит, как она прекрасна, как она умеет любить… И тогда он просто не сможет устоять перед ее яркой красотой, умом и обаянием… Но само время внесло в эти детские мечты свои мудрые коррективы. Догадавшись о том, что его юная воспитанница испытывает к нему чувства, несколько иные, нежели те, что подобало ей испытывать к своему духовному наставнику, он решил с ней сам поговорить, – но деликатно, чтобы не травмировать хрупкую детскую душу.

Зная гордость и скромность Мэт, а также ее невероятную скрытность, касающуюся дел сердечных, Дольфин решил не говорить, что догадался о ее невинной влюбленности. Он просто рассказал ей о кельтской Доктрине Разделения, согласно которой для достижения наилучших результатов в искусстве магии друиды решили не смешивать мужскую и женскую энергии. По этой причине, – как сказал девочке Дольфин, – в древние времена в Британии были образованы два духовных центра, где сконцентрировались противоположные половые энергии. На острове Англси поселилось мужское Братство Друидов, а на острове Авалон – женская Сестринская Община.

Мужское и женское, – говорил Тильде Дольфин, – не должны смешиваться между собой, иначе они утратят свою подлинность и станут нейтральными, а, значит, – бессильными. Ведь когда некая сила встречается со своей противоположностью, – они просто сливаются и тем самым взаимно уничтожают друг друга. Происходит своеобразное хаотическое перераспределение энергии, обеспечивающее единство обеих сил, – и это останавливает любое движение. Это, как считал друид, – совершенно недопустимо. Для творческой работы необходим так называемый конструктивный дисбаланс, приводящий систему в движение, – причем, в направлении той силы, которая на данный момент является более слабой и по этой причине нуждается в большей работе. Удовлетворенность внутренней гармонией, по мнению Дольфина, вредит духовному развитию мира, а потому мужская сила должна оставаться на одном полюсе, а женская – на другом.

Даже христиане, – говорил друид, – давно поняли эту простую истину и повсеместно организовали свои мужские и женские монашеские общины, члены которых свято блюдут свою девственность. Это и помогает им в духовной работе.

– Ты должна помнить, – наставлял девочку жрец, – что существует одно незыблемое правило: в физическом мире противоположности притягиваются, а в духовном они отталкиваются. Поэтому связь между мужчиной и женщиной может быть оправдана только в мире физическом, – в целях рождения детей. Это – удел лишь «непробужденных» душ, погрязших в духовной темноте и слепоте. Для таких же, как мы, исполняющих духовную миссию людей, плотский контакт с противоположным полом крайне вреден и разрушителен. В раздельных друидических общинах, – как мужчин, так и женщин, – их половая энергия не пресекается, а, напротив, многократно усиливается и создает эффект космического резонанса, помогающий им более эффективно достигать своих целей. Накладываемая друг на друга и умноженная половая энергия обретает невиданную действенную силу, которую можно с успехом направить на творческую, созидательную работу.

Эти жестокие слова, как обухом по голове, сразили бедного подростка. Ведь Тильда ждала большой и чистой любви, какого-то ответного чувства от этого магнетического человека, а он рассказал ей о таких вещах, в подлинность которых она не хотела даже верить. А как же тогда любовь, зачем же тогда Венера, чью миссию она была призвана исполнять на этой земле? И неужели вся земная любовь ограничивается лишь банальным плотским влечением, обеспечивающим продолжение человеческого рода, – а за пределами этого влечения вовсе и нет никакой любви? Ну, уж нет, – что-то здесь не то! Даже мама ей как-то рассказывала о своих отношениях с ее отцом. И Мэт была просто готова поклясться, что у них была самая настоящая любовь, какая только возможна между двумя половинками одного целого. Слушая трогательный рассказ своей матери, девочка дала себе слово, что у нее тоже когда-нибудь будет такая любовь и она никогда не выйдет замуж без любви.

Внимая столь неприятным словам своего любимого учителя, Тильда чувствовала, как в глубине ее сердца, – в первый раз за все время ее знакомства с друидом, – зреет тайное возмущение. Вот тогда она впервые и скрыла от Дольфина свое истинное отношение к его словам. Ведь прежде у нее никогда не было тайн от него, поскольку она всегда живо реагировала на его поучения, – то искренне соглашаясь с ним, а то и вступая с ним в отчаянный спор. Теперь же она рассудила, что спор здесь будет совершенно бесполезен, ибо Дольфин всего лишь передал ей основы друидической религиозной доктрины, – в которой не Тильде же что-то менять!.. Надо просто создать нечто иное, свое, – что будет ближе к истине, чем затвердевшие законы друидов, – и ради этой высокой цели, как подумала вдруг Тьодхильд, она, по-видимому, и пришла на эту землю. Она откроет новую реальность из сферы жизни Венеры и передаст эту мудрость людям. Более того, – нахлынул на девушку новый поток предположений, – может статься, что мудрый друид все давно уже знает и твердит ей теперь столь ужасные вещи лишь затем, чтобы вызвать в ее душе волну возмущения. Ведь взрыв внутреннего возмущения подобен моменту творения мира, – он способствует созданию чего-то нового и ускоряет творческий рост человека.

– Он просто испытывает меня, – решила про себя Теодхильд, – потому что знает меня и уверен, что я этого так не оставлю. Я никогда не успокоюсь, пока не опровергну это сомнительное духовное положение. Я ведь чувствую, что здесь что-то не так, хотя внешне все выглядит как будто разумно и целесообразно. И я обязательно разберусь с этим непотребством!

Но главное, что девочка твердо усвоила, – так это то, что ей никогда не суждено будет стать возлюбленной Дольфина. После этого убийственного разговора все ее детские мечты разбились в прах. Нет, она по-прежнему любила его, но теперь уже, – как учителя или старшего друга. Подобно любящей дочери, стремящейся видеть в своем избраннике черты своего бесценного отца, Тьодхильд представляла своего будущего возлюбленного очень похожим на Дольфина. Он должен быть сильным и мудрым, благородным и гордым, честным и очень уверенным в себе. В нем должно присутствовать чувство собственного достоинства и большое личностное мужество. Хорошо, если это будет ученый, философ или теолог, – и такие показания действительно существуют в ее радикальной карте, где связанная с брачными и партнерскими отношениями точка заката находится в знаке Стрельца, а управитель этого знака Юпитер – в партнерском знаке Весов, да еще и в пятом доме. Знание своих астрологических данных вселяло в девушку уверенность в том, что она выйдет замуж только по любви и ее партнер по браку будет именно таким человеком, который достоин ее уважения и восхищения. Ее огорчало только то, что радикальный Юпитер был самой злой ее планетой, нередко исполняющей функции «подателя смерти», – но до этого было так далеко и так «неправда», что на эту тему она предпочитала даже не думать.

Знак Стрельца был самым сильным в радиксе Тьодхильд. В нем находились три ее планеты: Солнце, Меркурий и Сатурн. Последний был даже дорифорием Солнца. Сильнейшая Венера в знаке его управления, – Козероге, – а также сам Сатурн как реализатор солнечного, духовного начала Тьодхильд, были ответственны за ее склонность к аскезе, – вплоть до того, что она могла вести монашеский образ жизни. Она была очень строга и требовательна к себе, а ее изначальные задатки помогали исполнять ту работу, которой она решила посвятить свою жизнь. Дорифорий Сатурн как управитель восьмого дома, находившийся в самом конце шестого, указывал на профессию мага-целителя, носителя определенной религиозной традиции. На это же указывал и заполненный планетами шестой, целительский дом, где были Марс, Селена, Меркурий и Сатурн.

О большом таланте целителя и алхимика говорил и знак Девы, в котором у Тьодхильды находились правитель этого знака Прозерпина и Северный Узел, – но здесь уже в силу вступал и один неблагоприятный фактор. В соединении с Прозерпиной в радиксе девушки находилась Черная Луна, омрачающая своим злотворным присутствием чистые энергии знака. Поэтому с целительской хварной было не все так однозначно: с одной стороны, – Лилит в Деве, – а, с другой, – Селена в соответствующем шестом доме. Третий кармический показатель, Северный Узел, тоже находился в Деве, и там же, причем в соединении с самой Прозерпиной и Лилит, был мужской вариант Стража Прошлого времени Приап. Все это говорило о том, что профессия знахаря пришла к Тьодхильд из прошлого, – в частности, из возможной прошлой жизни.

Такое положение кармических планет сообщало Тьодхильд, что когда-то она занималась научной или целительской практикой и сохранила за собою ряд талантов в сфере искусства врачевания или приготовления алхимических составов, однако не всегда правильно использовала свой духовный дар. Поэтому в своей новой жизни она получила изначальные способности в сфере целительства, на которые, однако, ей слишком полагаться не стоило из-за возможной опасности совершить серьезную ошибку. В то же время, такая явная взаимосвязь носителей света и тьмы с шестым домом ее гороскопа говорила о том, что борьба добра и зла должна была в полной мере проявиться, в первую очередь, в динамике ее алхимического, врачебного или научного творчества. И в этом смысле подобная практика была очень для нее полезна. Вот эту-то духовную силу идущего на землю ребенка очень точно распознала знахарка Медлан, которой почему-то захотелось приготовить для малютки алхимическое средство, способное предохранить его от всевозможных бед.

Проводник светлых сил Белая Луна в радиксе Тьодхильд оказался в Скорпионе, – что дало Мэт магические способности и умение устанавливать связь с иным, потусторонним миром. Кроме того, магия Минтаки и ее проводницы Венеры придавала магическим свойствам девушки совершенно необычную окраску. Она была носителем магии иного порядка, с которой не имели дела прежние друиды, и ее учитель Дольфин сразу высоко оценил это свойство. Он хотел воспользоваться магическими возможностями Теодхильды в целях реализации своих собственных идей, о которых самой девушке пока еще не было известно. И друид не желал даже думать о том, что она могла появиться на свет вовсе не для того, чтобы слепо реализовывать его замыслы. А, между тем, у нее были свои, действительно нехоженые пути для самореализации, и их прокладывание было лишь делом времени.

Из всех космических стихий наибольший вес в космограмме и гороскопе девушки имели огонь и земля, – и это давало ей как огромнейшие творческие силы, так и реальную возможность для воплощения своих идей в жизнь. Она была близка к природному миру и ощущала свое единство со всей природой. К любвеобильной девушке тянулись братья наши меньшие, которые чувствовали в ней огромную душевную теплоту и нежность ко всему живому. Даже двое ее самых лучших друзей были ни кем иным, как лесными обитателями, – олень Катберт и лиса Ингерна.

Катберта, тогда еще маленького пятнистого олененка, Мэт подобрала когда-то раненным в лесу. В него попала чья-то стрела, пробившая мякоть бедра животного, не задев его жизненно важных органов. Когда Мэт увидела его, в бессилии лежавшего на боку в колючем кустарнике, он потерял уже много крови и совсем ослабел. Девочка взяла несчастную зверюшку на руки и отнесла домой, где провела свою первую серьезную хирургическую операцию по извлечению стрелы и очищению мягких тканей своего маленького пациента. После удачно проведенной операции Божья тварь сразу пошла на поправку, а, когда к маленькому оленю возвратились природные силы, Мэт отпустила его на волю. Однако животное так привязалось к своей доброй спасительнице, что нередко навещало ее хижину, где ему оказали такую бесценную помощь. Девушка знала, чем она может побаловать своего лесного приятеля, и всегда угощала его сочной морковкой, которую он безумно полюбил.

Почти такой же была история знакомства Тильды с Ингерной. Около года назад девушка нашла лисенка возле лисьей норы, у трупа его погибшей матери. Неподалеку лежал еще один, умерший от голода лисенок, да и живой находился практически на последнем издыхании. Делать было нечего, и Тьодхильда забрала малыша с собой, вылечила и выкормила его, и он (собственно, это оказалась девочка) стал жить у нее, совсем как кошка или собака. Лисичка окрепла, выросла и стала все чаще уходить из дома. Видимо, Ингерна сама научилась охотиться, но, когда она возвращалась к хозяйке, ее всегда ждала вкусная лисья еда.

Вот и сейчас ее рыжая подруга куда-то запропастилась. И где это можно так долго гулять? Ведь этим летом Ингерна свободна, как птица! У нее нет никаких материнских забот. Все дело в том, что нынешней зимою ей так и не удалось завести себе пары, – поэтому деток у нее еще нет, – и вот чем это можно так долго заниматься? Прогулявшись с Катбертом немного по лесу и не обнаружив нигде даже следов Ингерны, Тьодхильда немного заволновалась: мало ли что могло с ней случиться?

Олень проводил ее почти до самого дома, затем постоял немного у края леса, провожая девушку внимательным взглядом до самой хижины, и, только когда Матильда закрыла за собой дверь, повернулся и ускакал обратно в лес.

Тьодхильда жила теперь в доме Медлан. У нее больше не было матери. Знахарка оказалась права: уже с детских лет в жизни Тильды стали проявляться темные, разрушительные силы. На обращении Черной Луны в ее четвертом, материнском доме произошла самая страшная трагедия, какая только может случиться в жизни маленького ребенка, – погибла ее горячо любимая мама.

…Это случилось в конце сентября 1112 года, когда Тьодхильде не исполнилось и девяти лет. С тех самых пор при каждом новом воспоминании о том ужасном событии у нее болезненно сжималось сердце и на глазах выступали слезы. Ей казалось, что в гибели любимой мамы есть и ее вина. Она просто не должна была допустить той страшной трагедии! По многу раз прокручивая в памяти увиденную когда-то ужасную картину, Тьодхильд всегда надеялась, что в следующий миг она сможет остановить движение времени и изменить, переиграть произошедшие события. Но чуда не происходило, и в душе Теодхильды по-прежнему зияла огромная рана. Так еще в раннем детстве она потеряла самое ценное и дорогое, что только могла иметь на этой бренной земле.

В тот страшный осенний день Мэт выбежала из дома очень рано, чтоб побродить по разноцветным лугам и предгорным пастбищам. Осень была уже в самом разгаре, и на дворе было довольно прохладно, а потому девочка наспех надела теплую шерстяную накидку и выскочила во двор, где ее догнал растерянный мамин возглас:

– Тильда, постой! А завтрак?

Тильда послушно вернулась в дом, взяла со стола пару ржаных лепешек и кусочек овечьего сыра, отпила немного молока и, опустив лепешки с сыром в холщовую сумку, выскочила на улицу. Как же она жалела потом, что даже не взглянула на мать, не обняла ее на прощанье! Так они и не простились тогда, а потом... потом произошло нечто непоправимое.

Целый день девочка проносилась по полям да пастбищам. Хотела зайти к Медлан, но вспомнила, что знахарка уехала куда-то в другую деревню лечить одного больного. Когда наступили сумерки, Тьодхильд почувствовала какое-то смутное беспокойство. Ей стало не по себе, и она поспешила домой: почему-то ужасно захотелось увидеть маму и прижаться к ее теплой груди. Уже на выходе из леса Мэт услышала очень странный шум, доносящийся из деревни, и тут же почувствовала сильный запах гари. Заподозрив неладное, она побежала быстрее. И вдруг ее сознание, словно молнией, прорезала испуганная мысль: мама…

Выскочив из леса, девочка увидела всю окраину селения пылающей. Вокруг горящих домов, как безумные, носились какие-то оборванные люди. Они крушили, громили хрупкие крестьянские хижины, выносили из них нехитрую домашнюю утварь и закидывали ее на свою запряженную парой телегу, сгоняли скотину из крестьянских дворов и, – что самое страшное, – били пиками и топорами людей, насиловали женщин.

Хижина Тильды тоже горела, и что-то подсказывало сердцу девочки, что ее мама уже мертва, что ей уже ничем не помочь… Не в силах пошевелиться от охватившего ее ужаса, малышка стояла и смотрела на то, что осталось от ее родного дома, и понимала, что где-то там осталась ее дорогая мама, которую она могла бы взять с собой, если бы знала, что произойдет сегодня вечером. Она должна была это почувствовать, – ведь у нее всегда была такая сильная интуиция, такая замечательная способность предвидеть многие события... Почему же на этот раз, когда ее природный дар был так ей необходим, он безжалостно молчал? Мэт видела в этом только свою вину, свое безразличие к маминым делам и заботам. Ведь, если бы она была повнимательнее к самому родному человеку на земле, – она бы обязательно предвидела грозящее несчастье.

Не в силах сдвинуться с места, бедный ребенок стоял и смотрел, как догорают последние угли его родного жилища, а потом его сознание поглотила глубокая темная бездна. Тьодхильд нашли лишь несколько часов спустя, уже поздним вечером, когда сбежавшиеся из соседних домов крестьяне стали подбирать оставшихся в живых людей, чтобы оказать им первую помощь.

Девочка очнулась на следующее утро, в доме бывшего маминого поклонника и работодателя, богача Эдгара Уоллиса. Вокруг нее суетились какие-то люди. Местный врач Альфрид Смит, которого она сразу узнала, что-то обеспокоенно говорил Эдгаровой жене Колетт. Вспомнив, что произошло прошлым вечером, Матильда заметалась головой по подушке и зашлась в глухих рыданиях. Она никак не хотела возвращаться к жестокой реальности, не хотела верить в произошедшее. Ей снова хотелось забыться спасительным сном. И пару минут спустя она вновь потеряла сознание.

Когда девочку привели в чувство, она резко поднялась на кровати и изумленным взглядом посмотрела в пустое пространство впереди себя. На светлом фоне противоположной стены перед нею стали разворачиваться какие-то бурные военные картины. Она видела, как многочисленные армии бросаются на штурм стен какого-то красивого города и понимала, что это – Иерусалим. Тьодхильд видела что-то еще, – чему она просто не находила определения, – какие-то полутемные комнаты, в которых странно одетые люди проводят непонятные ритуалы. Она никогда не слышала о таких ритуалах и была очень напугана. Ей было жутко, словно она соприкоснулась с чем-то страшным, грязным, зловещим и отвратительным.

Жестокие картины кровавой бойни раскрывались все дальше и дальше. Вот схлестнулись в непримиримой схватке две могучие волны вооруженных воинов. Одни из них были смуглолицы и вооружены кривыми саблями, а в других она узнала западных рыцарей, отправившихся когда-то на Святую Землю. Битва сопровождалась взрывами, криками, стонами; вся земля была залита кровью, и над всем этим витал дух бессмысленности, тупой и бездумной жестокости.

Поистине, случилось невероятное, немыслимое чудо. После пережитого тяжелого душевного потрясения девочка прозрела и обрела способность к ясновидению. Она не только ясно видела картины будущего, но и понимала, что происходит в это же время на Небесах. Ей открылся дар видеть истинную картину происходящего, – не то, что отражается на земле, а то, что осуществляется на Небе.

Придя в себя от страшного видения, в полубредовом состоянии Тильда стала повторять одни и те же слова о том, что крестовые походы не нужны, что они очень опасны, потому что впускают в наш мир огромные полчища темных сил и армии служителей зла. Они дают возможность злу воплотиться, чтобы уничтожить весь благой мир. Это зло возникло в самом христианстве и собирается поглотить его, стереть с лица земли.

– Не надо! Остановитесь! Вернитесь назад! Вы погубите себя! Вы погубите нас! – кричала несчастная девочка, и боль страданий за все человечество заглушала в ее сердце боль личной утраты.

– У девочки жар, – беспокоились сердобольные женщины и накладывали ей на голову лед.

К ее словам никто всерьез не относился. Мало ли, что скажет в бреду больной восьмилетний ребенок. Крестовые походы в ту пору составляли предмет гордости всех западных христиан. Это был как раз тот недолгий период, когда крестоносным солдатам буквально все на Востоке удавалось. Тринадцать лет назад был взят Иерусалим, над которым стало развеваться христианское знамя. Армия воинов Христа практически не знала поражений, и католическое общество было свято уверено в том, что победную ее поступь гарантирует Сам Господь, ибо армия эта вершит на земле лишь Богу угодное дело.

– Что она такое говорит? Каркает, как ворона… Не накликала бы беды… – перешептывались некоторые поселяне, возмущенные грозными предсказаниями Тьодхильды.

– Тоже мне, Кассандра…

Лишь на первый взгляд казалось случайным то, что прорыв ясновидения, спровоцированный глубокой душевной травмой Тильды, вызвал к жизни картины из истории христианских крестовых походов. Но случайности здесь нет. Ведь девочка родилась девять лет спустя после знаменитого выступления Папы Римского на поле Клермона, основавшего эру крестоносного движения. Стало быть, ее рождение произошло на первом обращении Черной Луны в гороскопе этого памятного события, когда пожинались первые спелые плоды зла, заложенного в самом начале этого несветлого процесса. А на следующем обращении Лилит, когда девочке должно было исполниться девять лет, Тьодхильда получила свой первый сильнейший удар со стороны темных сил, – что и помогло ей увидеть и раскрыть всю их подноготную. Она сразу разглядела то зло, которое было заложено в программе крестоносного движения, поскольку и сама стала жертвой этой жестокой, разрушительной стихии.

Об ужасном происшествии, случившемся на окраине Бирмингема, много и долго говорили по всей округе. Поселян удивляло то обстоятельство, что налетевшая на деревню банда головорезов явилась, как будто, из небытия. Ведь в окрестных селениях таких происшествий давно не случалось. В небытие же она и исчезла. Странно все это… Ведь, если такие разбойничьи шайки испытают однажды вкус легкой победы, то на достигнутом, как правило, они уже не останавливаются. Почему же тогда у этих отъявленных мерзавцев после столь удачного набега так неожиданно пропала охота продолжать свои грабежи? Им ведь ничто не мешало совершать их и дальше, а более чем скромного разбойничьего улова (они ведь ограбили всего лишь какой-нибудь десяток небогатых домов) надолго им все равно бы не хватило. И как так получилось, что для своего налета разбойники избрали именно Бирмингем и обошли стороной намного более богатые деревни, где действительно было чем поживиться?

Вопросы, вопросы, вопросы… После этого трагического случая Матильда очень изменилась, стала еще более скрытной и замкнутой, ибо в сердце у девочки навсегда поселилась глубокая, затаенная боль. Она почувствовала себя совсем одинокой, брошенной на произвол судьбы в этом суровом, безжалостном мире. И никто уже не мог ей помочь, – ни Медлан, не отходившая от нее ни на минуту, ни Дольфин, пытавшийся привить ей умение стойко держать удар темных сил. Никто не мог заменить ей потерянных родителей.

Когда все полагающиеся в таких случаях траурные процедуры были совершены, встал вопрос о дальнейшей судьбе ребенка. Семья Эдгара Уоллиса вызвалась взять Матильду к себе, – и это было бы, конечно, наилучшим для нее исходом. Все поселяне были «за», а несколько сердобольных женщин даже прослезилось. Все были уверены, что девочка обрадуется такому предложению: Уоллис был очень богатым землевладельцем, – и сытная, благополучная жизнь была бы Матильде обеспечена. Эдгар даже хотел удочерить ее, а чуть позже, когда она вырастет, – найти ей хорошего жениха и дать приличное приданое.

Слушая этих милых и заботливых людей, девочке хотелось выть от тоски, как будто она была волком, которого потчевали солеными огурцами. Она знала, что такая жизнь – не для нее, и у нее не было иного выбора, кроме как отправиться к знахарке Медлан. Когда она сообщила свое решение, весь поселок был буквально потрясен. Впрочем, удивлялись граждане недолго:

– Ведьма, – она ведьма и есть… Что с нее возьмешь?

– Быть по сему, – решил местный совет и отправил Матильду на ее новое место жительства.

Один лишь отец Анастасий рвал и метал, уверяя всех в том, что девочка отправляется прямым ходом в геенну огненную и никто не хочет ей помочь, остановить ее духовное падение. Вот была бы его воля, – он бы запер строптивицу в холодном подвале и тяжелой плетью учил ее жизненной мудрости.

Попав к знахарке, чью хижину Мэт уже давно считала своим вторым домом, девочка немного повеселела. У Медлан она попала в абсолютно органичный для себя мир, – быть может, даже более органичный, чем мир ее родного Бирмингема. Друидесса всеми силами старалась заменить ей мать, баловала девочку изо всех сил и не отказывала ей почти ни в чем. С Дольфином Мэт стала видеться значительно чаще. Он нередко приезжал к ним в гости, да и она частенько ездила к нему. Долина Змей через некоторое время стала для нее таким же родным и близким местом, как и лесная поляна Медлан. А ее духовное обучение стало намного более интенсивным и интересным.

Вот так, на первом обращении планеты зла, Матильда сблизилась с друидом и с его помощью принялась за освоение новых, уже более серьезных наук. Черная Луна в четвертом доме девочки совершила свое первое коварное злодеяние, – забрала из жизни ее мать и лишила Тильду родного пристанища. С этого момента она нигде уже не чувствовала себя дома, везде была чужой, приемной, неродной. Она прекрасно знала о проблемах своих скандинавских предков по отцовской линии: древние викинги всегда славились своей звериной жестокостью и немыслимым коварством. Они нередко нападали на мирные английские поселения, грабили, убивали ни в чем не повинных людей и уносили с собой богатую добычу. Но закон космического воздаяния таков, что когда-нибудь за все приходится расплачиваться. Дети несут ответственность за преступления своих родителей. И Тьодхильд привыкла считать, что она просто расплачивается за грехи своих давних предков-викингов.

С таким глубоким сознанием греховности своего скандинавского рода она и пошла по жизни дальше. Ей прежде казалось, что со столь любимым ею миром природы она всегда была связана некими кровными узами. Но в самый ужасный момент своей жизни, о котором она предпочла бы забыть, Тьодхильд вдруг почувствовала, как эта живительная нить внезапно оборвалась. И девочка осталась совсем одна, с ощущением такой роковой неукорененности на своей земле, словно она была неким космическим пришельцем, искусственно пересаженным на эту прекрасную земную почву.

Да, она была изгоем в благополучном человеческом обществе, у нее никогда не было близких подруг, – что, конечно же, с точки зрения Мэт, было вполне закономерно и совсем ее не пугало. Но теперь появилось нечто новое, – какое-то острое чувство временности своего пребывания на земле, как будто она лишь проездом попала в сей чудесный край, предназначенный для жизни других людей, более достойных, быть может, чем она. Почти физически Тьодхильда ощущала, что это – не ее родной мир, не ее земля, и ее пребывание здесь временно. А скоро и вовсе придется отсюда съезжать…

Когда Матильда переехала к Медлан, знахарка решила, что настало время раскрыть девочке ее тайное имя. И, несмотря на настоятельные предостережения своей доброй покровительницы, Тильда тут же сообщила это имя Дольфину. Ведь она не имела от него никаких секретов и полностью ему доверяла. Девочка лишь очень удивилась, когда Медлан отреагировала на это известие с каким-то неистовым возмущением. Тьодхильда просто не могла понять: что страшного в том, если ее духовный учитель узнает ее истинное имя? Ее вообще порой удивляло такое двусмысленное отношение к Дольфину Медлан, которое, – нет-нет, – да и прорвется во взглядах или высказываниях женщины в его адрес.

Между ними явно когда-то что-то было, – рассуждала на досуге Матильда, – но это вряд ли любовь, потому как Дольфин совсем не ценит это чувство между мужчиной и женщиной. Впрочем, быть может, с Медлан в свое время произошла такая же грустная история, какая недавно случилась и с ней: она влюбилась в Дольфина, а он ей так же деликатно изложил систему своих однонаправленных жизненных интересов. От этой мысли Тильда густо покраснела. Теперь уж она ни за что не попадет впросак и не станет влюбляться в того, кто этого не ценит. Не больно-то и хотелось. А если и влюбится когда-нибудь, то ни за что не признается в любви, даже виду не подаст. Будет держать свои чувства глубоко внутри и хранить невозмутимый вид холодного спокойствия.

В искусстве врачевания и целительства Тьодхильда делала большие успехи. Медлан просто не могла на нее нарадоваться. С течением времени девушка уже сама начала зарабатывать на жизнь лечебной практикой. Медлан только немного настораживали те рискованные алхимические опыты, в которые вдавалась эта отчаянная девица. Знахарка всегда говорила, что живой организм – создание очень хрупкое и никогда не прощает слишком вольного с собой обращения. Но Мэт ее не слушала, всецело захваченная могучей волной познания, на гребне которой она стремительно неслась вперед, и ее уже было не остановить.

Любимейшей наукой Теодхильды была астрология. Девушка находила в ней какие-то новые закономерности, которые не были известны астрологам прежних лет. Она делала в астрологии свои собственные открытия и часто приставала с ними к Медлан, желая поделиться с ней своими маленькими радостями. Друидесса лишь отмахивалась от таких разговоров: она была едва знакома с азами этой сложнейшей науки, а уж о высших ее материях и подавно рассуждать не хотела. Она предпочитала довольствоваться теми знаниями, которыми владела сама, и ей их вполне хватало на всю оставшуюся жизнь.

Дольфин подарил Тьодхильд астролябию, со многими астрологическими таблицами и картой звездного неба, – и девушку уже невозможно было оторвать от этой новой хитроумной игрушки. Глубокой ночью, когда знахарка смотрела десятый сон, Мэт любила выбраться тихонько на свежий воздух, чтобы поработать немного с этим астрономическим прибором в ночной тиши сияющих звезд. Основанием прибора являлась разделенная на 360° круглая бронзовая плита, которую Мэт устанавливала на небольшом пригорке у своего дома. Девушка использовала астролябию для определения звездных широт и долгот, а также для измерения времени из расчета высоты наблюдаемых через фокус астролябии звезд.

Математика, астрономия и механика вообще вызывали огромнейший интерес необычайно пытливой и одержимой манией познания девушки. Ее не смущало, что эти, да и многие другие сферы человеческого знания, являются достоянием исключительно мужской части человечества. Такое вопиющее положение дел ее, как женщину, глубоко возмущало. Ей трудно было понять, что так упорно отвращает милых дам от занятия серьезными науками. В самой себе, например, она решительно не находила того «приличествующего» благовоспитанным девицам скудоумия и познавательного равнодушия. Стало быть, его нет и в других. Тогда как сами дамы допускают, чтобы о них бытовало столь превратное мнение, – вот на этот вопрос гордый разум Тьодхильд, как ни рыскал, не мог одержать ответа.

Когда-то христианство получило в наследство от древнего иудаизма неизбывную дремучую патриархальность. В патриархальном христианском обществе женщинам приходилось играть по мужским правилам, ибо физическая сила в те времена решала все. Правда, мужчины называли ее силой разума. Традиционно женщина должна была изображать из себя бессмысленное существо, не способное не только разобраться в вопросах научного порядка, но даже в своих собственных желаниях и интересах, а потому все решения за нее принимал мужчина, бывший для нее чем-то вроде хозяина или, как говорили в те времена, господина. Обладающий кошачьей гибкостью ум женщины легко приспособился к таким условиям существования, иначе всему женскому роду грозило бы полное вымирание, причем, – не от силы мужского разума, конечно. Но ежели какая-либо женщина, – быть может, слишком прямолинейная, а, может, слишком бесшабашная, – набиралась наглости демонстрировать наличие ума под осуждающим взглядом мужской аудитории, то подобная самонадеянность оборачивалась для нее большой бедой. Если что, – так сразу «ведьма», а разговор с «ведьмами» у бдительных христиан был всегда короткий.

Очень сильное впечатление на Тьодхильд произвел рассказ друида об ученой женщине по имени Ипатия, жившей в Египте в конце IV – начале V века христианской эры. Судя по всему, Ипатия немного не сориентировалась в новых христианских реалиях и не учла того, что родилась женщиной. А в отношении женщин в христианской среде работают несколько иные законы, нежели те, что приняты для мужчин. Хотя вполне вероятно, что она прекрасно все понимала, но была больше предана законам божественным, чем законам людским.

Ипатия была универсальным ученым, как и многие другие в те времена. Она развивала философию неоплатонизма и одновременно занималась точными науками, в частности, – математикой и астрономией. Наиболее значительные ее работы связаны с алгеброй и геометрией, а также с механикой и техникой. Ипатия создала несколько научных приборов, в том числе плоскую астролябию, помогающую определять положения Солнца, звезд и планет.

Тьодхильд очень гордилась тем, что в истории науки была столь выдающаяся женщина. Однако Тильда прекрасно знала, как эта женщина закончила. Сорвав с Ипатии всю одежду, ее растерзала дикая толпа фанатичных христиан, обвинивших ее в приверженности колдовским языческим культам. Так представители религии любви на протяжении многих веков «любовно» разбирались с представителями религий знания. Мэт это прекрасно понимала и морально готовила себя к тому, что подобная участь может когда-нибудь постигнуть и ее. Уж слишком много общего находила она у себя с этой замечательной египетской язычницей. Девушку ужасал подобный конец, но, с другой стороны, он ее чем-то манил и притягивал, представлялся ей каким-то облагораживающим, возвышающим человека, до последнего дня своей жизни преданного делу истины.

Нет более благородной и героической смерти, – считала Тьодхильд, – чем смерть за свои убеждения, за бескомпромиссное отстаивание божественной истины. Даже смерть на поле боя при защите родной страны не столь прекрасна и возвышенна, ибо родная страна отнюдь не всегда бывает невинна. А потому вполне заслуженно навлекает беду на свою безрассудную голову. Ведь нередко бывает, что полчища дерзких врагов, захвативших ее территорию, являются ни кем иным, как обиженными ею же давеча бывшими партнерами. В то же время, находящийся на поле боя воин неизменно сеет смерть. Иными словами, даже защищающий свою землю благородный рыцарь, – вольно или невольно, – становится кровавым убийцей. Но когда человек погибает за истину, то он погибает за Бога, ибо Бог есть истина. Его героический подвиг не омрачается нарушением закона космического равновесия, ибо мыслитель никогда не обагряет своих рук кровью. Его единственное оружие – слово истины, а, значит, – Слово Божье.

Вот и получается нередко так, что носители религии Слова сражаются с собственной религией Слова, являющей себя в практических действиях людей, отстаивающих свое право на истину. Будучи христианами на словах, они нередко оказываются куда более чуждыми Христовой вере на деле, нежели яростно обличаемые ими «суеверные» язычники.

Христианство вызывало у Тьодхильды двойственные, противоречивые чувства. Иногда девушка наведывалась в местную церковь и слушала надрывные проповеди отца Анастасия. Тильда не сожалела о том, что ее в свое время не крестили, и глядела на христианство свысока, считая его слишком наивной и несовершенной религией, полностью лишенной какого бы то ни было разумного смысла. Но какая-то неведомая сила неизменно влекла ее в церковь, особенно когда в ней было тихо и пусто.

К своему удивлению, Тьодхильда обнаружила, что под тихим сводом церковного здания она чувствует себя совершенно, как дома, как в своем родном лесу. Может, даже еще лучше, роднее и ближе. И девушке стало казаться, что христианская Церковь – это нечто иное, нежели то, что под ней привыкли понимать верующие-христиане, под чутким водительством своих проповедников усвоившие не самые лучшие образцы христианской мысли. Сама Церковь казалась Мэт несравненно выше своих служителей, ибо ее чистый дух, незримо витающий над церковными иконами и алтарем, наполнял сердце девушки глубоким душевным теплом и неизъяснимым божественным светом.

Тьодхильд никогда не отмечала церковные праздники, но их подавляющее большинство совпадало по времени со многими праздниками кельтской традиции, – и девушку это радовало. Она чувствовала, что, по существу своему, христианство не враждебно ни языческим культам, ни вере человека в истину. Оно тоже стоит на страже божественных законов, отраженных в годовых циклах существования величественной и прекрасной земной природы. А вот проповедники христианства, как считала Тьодхильд, порою и сами не знают, с чем они имеют дело.

Эта мысль вызывала у девушки какую-то неясную радость. Она даже чувствовала, что ей что-то тайное известно о христианстве, – что не открылось еще и самим христианским служителям. Тьодхильду немного пугала та упорная мысль, что задача ее земного воплощения как раз и состоит в передаче этих знаний самим христианам. Ведь ей не очень хотелось иметь хоть какое-либо отношение к христианской религии, тем более что, – как она полагала, – такой поворот событий совсем не понравится ее духовному учителю.

Чем больше Матильда взрослела, тем больше она сознавала себя не ограниченной пределами какой-то конкретной конфессии. Словно некими тонкими, незримыми нитями она была связана сразу со всеми традициями. Она считала себя проводником одной-единственной достойной ее уважения и любви религии, – религии истины. А потому ей были близки не внешние формы той или иной религиозной доктрины, а именно духовная наполненность последней, ее бесценное смысловое содержание.

Как не ощущала она себя привязанной к своей родной земле и к своему родному дому, так не находила она в себе и привязанности к своей родной доктрине друидизма. Нет, друидизм ей был довольно близок, поскольку она очень любила мир живой природы, самыми светлыми представителями которого она считала деревья. Так же думали и древние кельты. Потому они и создали столь величественную и бесконечно красивую религию, основанную на культе самых безгрешных существ на земле, коими в представлении человека всегда были деревья. Что бы ни происходило в этом безумном мире, – они всегда оставались спокойными, неподвижными и невозмутимыми. Стояли себе на месте, хранили космический закон и никого не трогали, – лишь наполняли наш отравленный воздух божественным дыханием жизни.

С высоты своей древнейшей мудрости, достигающей, наверное, не миллионов, а миллиардов лет, они снисходительно взирали на тщедушные потуги этих маленьких несчастных человечков завоевать себе весь белый свет. Видимо, такое олимпийское их спокойствие объясняется тем, что они давно уже знают, кому этот свет в действительности принадлежит. Еще с незапамятных времен они получили право на истину, право никогда не грешить и не совершать ошибок. И разве они теперь не боги? Тьодхильд высоко ценила мудрость своих предков-кельтов, которым хватило ума понять, в чем заключаются истинные ценности мира. И она всецело одобряла их духовный выбор.

Тем не менее, Тильда ощущала какую-то самостоятельную ценность и других религиозных конфессий. Было в них что-то не менее важное и значительное, чем в откровениях доктрины друидов. Да и что ей было привязываться к отдельному духовному учению? Все религии – лишь более или менее удачные формы, «мехи», в которые заливается вечно «молодое вино» единого и неделимого духа. Нет смысла в споре о «мехах». Они не стоят такого пристального внимания, какое уделяется им сейчас, – в эту странную эпоху. Более того: отстаивая ценность лишь своих «мехов», многие религиозные фанатики проливают порою «вино», теряя божественные крупицы подлинного разума.

Свой непонятный интерес к другим религиям, и, в первую очередь, – к христианству, – Тьодхильд решила записать себе в загадки, которые ей предстояло разгадать. Но одно она знала наверняка: ей никогда не следует отмахиваться от того, что неожиданно начинает привлекать ее внимание. Ни один интерес не возникает у нас случайно. Он лишь направляет нас к тому, что при новых обстоятельствах, по какой-либо новой причине, для нас становится актуальным. И Тильда благодарила высшие силы за создание такой обширной почвы для ее новых размышлений и за расширение ее познавательных горизонтов.

Когда-то в детстве она устремлялась к краю земли, чтобы раскрыть те невообразимые тайны, что скрывались за видимой полосой, ограничивающей, как ей казалось, земное пространство. Теперь она стремилась проникнуть за такую же линию, но на этот раз ограничивающую другой мир, – мир наилучшей, по ее глубокому убеждению, духовной традиции, к которой она имела честь принадлежать. Тьодхильда просто чувствовала, что за этой разделительной полосой скрывается иное познавательное пространство, иная, более высокая реальность. И это новое для нее учение будущего представлялось ей куда более значительным и нужным не только ей самой, но и всем остальным, кого она могла бы, как в детстве, повести за собой. Помнится, тогда такие дальние походы неизменно пресекались строгими родителями ведомых ею малышей. Удастся ли на этот раз? Пойдут ли за нею дети, – теперь уже взрослые, но, по сути своей, – те же дети, не искушенные в тонкостях духовного знания?

Постепенно Матильдой овладевала совершенно новая для нее мысль о том, что учение, которое ей предстояло создать, каким-то образом будет связано с малоубедительным и неразумным, на ее просвещенный в науках взгляд, учением христианства. Тьодхильда верила, что рано или поздно она сойдется с христианской религией лицом к лицу. И тогда она сделает все, чтобы из жестокого и безжалостного врага, каким христианство прочно зарекомендовало себя перед своими конфессиональными оппонентами, оно превратилось в доброго и любящего друга, бережно относящегося ко всем положительным духовным завоеваниям своих мудрых предшественников.