Эпизод 3.

Тема Воскресения
в двух мировых традициях.

 

Тема Воскресения и Второго Пришествия Спасителя, выводящего нашу мирокосмическую систему на новый духовный виток, с появлением «нового неба и новой земли» и выключением времени, возникла впервые в христианском богословии. Как мы могли убедиться, это – результат преемственной связи между религией Зороастра и христианством. Аналог христианскому Воскресению можно найти в зороастрийской мифологии, в сказании о четырех космических эпохах, начало каждой из которых всегда сопровождается кардинальным переворотом во всем мироздании. Воскресению здесь соответствует космическое включение знака Весов и эпохи Разделения, когда добро будет отделено от зла и зло навсегда исчезнет из нашего светлого мира.

Христианское Воскресение тоже окончательно и бесповоротно, ибо это событие происходит в динамике осевого времени, которое движется в одну сторону и никогда не проходит одни и те же участки пространства. Свое «малое» Воскресение имеет и круговое время, и его ежегодное торжество отражается в соответствующих языческих ритуалах. Это – так называемое имманентное Воскресение, то есть явление, органически присущее бытию. Материальное Воскресение как новое возрождение природы, происходящее в полном соответствии с законами физического мира, есть символ, внешний отпечаток того подлинного и окончательного Воскресения, за которым никогда впоследствии уже не придет смерть.

Выше я писала о гиперборейской концепции Г. Вирта, которой придерживается А. Дугин. В работе «Философия традиционализма» на рисунке круга, символизирующего круговое течение времени дохристианского мира, Дугин изобразил момент Великого Юла, или зимнего солнцестояния, в виде маленького отверстия в нижней точке этой фигуры. Если же воспользоваться изображением зодиакального круга, место Севера окажется вверху, в начале Козерога. Поэтому изображение круга с точкой внизу, на мой взгляд, выглядит несколько некорректно и производит ощущение «перевернутости» не только рисунка, но и самой духовной концепции, которую он иллюстрирует. Но не об этом сейчас речь. Автор рассматривает трансформацию временных ритмов как процесс размыкания этого круга в точке смерти и возрождения, – точке Великого Юла.

Дугин обращает внимание на то, что в дохристианском сонме мировых религий, отражающих единую парадигму кругового времени, завелись, так сказать, две «паршивые овцы», – иудаизм (авраамизм) и зороастризм (маздеизм). Об иудаизме речь уже шла: это чрезвычайно противоречивая в своих духовных основах религия, представляющая некий конгломерат двух кардинально противоположных временных парадигм. На мой взгляд, в «линейности» в иудейской традиции можно заподозрить разве что иудейских пророков, но ведь для пророков и закон не писан: они живут вне времени. Другое дело, что удельный вес пророческого компонента в иудаизме на несколько порядков превышает тот же компонент в других, параллельных иудаизму религиях. И дело известное: иудаизм растил в себе будущее христианство и, возможно, его единственная миссия состояла лишь в этом. Иудейское учение выполняло роль своеобразного сосуда, в котором на сакральном плане смешивалась кровь голубой и белой рас, альфы и омеги всего человеческого сообщества. Сама природа Иисуса представляла собой единство семитского и арийского народов. Мать его Мария была родом из Галилеи, а, по данным Ю. Каныгина, Галилея – арийская страна, родственная с Галичиной, которая находится на территории современной Украины. Воспитывался же Иисус в семье еврея Иосифа, мужа Марии, из рода Давида и Соломона, в духе иудейской религиозной традиции. Кроме этого, он успел освоить еще несколько других духовных учений, в том числе учение Зороастра, которое можно назвать самим воплощением арийского духа.

Зороастризм тоже был религией кругового времени, но, как и иудаизм, с некоторым «линейным» уклоном. Поэтому я могу сказать, что эти две доктрины, с одной стороны, отдавали дань господствовавшему в дохристианском мире закону кругового времени, а с другой, они готовили себя к завтрашнему дню, к осуществлению главного в истории всего мироздания духовного переворота. Религии, постулирующие борьбу со злом, в рамки круговой парадигмы уложиться никогда не смогут.

А. Дугин считает иранскую традицию маздеизма-зороастризма разрывом в едином индоевропейском комплексе религиозных традиций. «Можно сказать, – пишет Дугин, – что зороастризм (и маздеизм) является определенным шагом в сторону от полноценного гиперборейского мировоззрения к тем проблемным и очень специфическим традициям, которые обычно принято называть «религиями» («авраамической традиции») и которые связаны с таким явлением, как креационизм… От райского безразличия, фатализма индусов метафизическое сознание в иранской традиции перемещается в сферу подозрения о том, что что-то где-то все же глубоко не в порядке. Если индусы считают, что нынешний беспорядок мира просто свойство Кали-юги (и возмущаться этим – все равно, что возмущаться, что пожилой человек в старости теряет зрение или плохо ходит), то иранцы чувствуют определенную драму, уходящую своими корнями вглубь метафизики, в пред-тварные, божественные реальности. И там, в этих пред-тварных мирах, существует некоторая тень, которая касается беспечальных миров Абсолюта, и она-то и дает о себе знать впоследствии – в некотором болезненно угадываемом нестроении вселенной» (10).

Дугин отмечает разность отношения к суровой действительности у индийских и иранских последователей арийского учения. Как иранцы, так и индийцы видят, что этот мир насквозь пронизан злом. Однако индийцы относятся к этому факту равнодушно, полагая, что так оно и должно быть и не в человеческих силах здесь что-либо менять. По их мнению, несовершенство – имманентное свойство материи, и не о чем здесь больше говорить. Иранцам же далеко не все равно, что здесь происходит. Они пытаются доискаться до причины такого вопиющего нарушения мировой гармонии и находят ее в изначальном вторжении в благой мир чужеродного агента из мира небытия. Проникая в истоки этого явления, они ищут возможности для устранения «неполадки», для «проведения ремонтных работ», исправления мира и возвращения ему его первичного благого состояния.

Позиция индуистов и буддистов пассивна, позиция маздеистов и зороастрийцев активна. Первые более органично вписывались в окружающий мир, поскольку им более близка была «женская» психология, действительно прекрасно резонирующая с дохристианским временным периодом. Активность зороастрийцев «мужская», в большей степени наполненная духом, «неплохо сохранившимся» в этой группе последователей Авесты, и поддержанная соседней семитской пневмологией, во главе которой стоит придающий силу духа Бог-Отец. По этой же причине в зороастрийской традиции, в сравнении с остальными манифестационистскими традициями, значительно ослаблена тематика циклов (циклы символизируют собой женскую природу). На второй план в зороастризме отошла циклическая бессмысленность и в полный рост поднялось представление о смысле. Вот что пишет по этому поводу Дугин: «Такое впечатление, что зазор между концом и началом, между старым и новым годом здесь осознается несравнимо более проблематично и катастрофически. Это более не просто сакральная, праздничная точка, где одно исчезает, а другое рождается, не просто момент, выявляющий общий закон непреложной пульсации Божества… – Здесь впервые возникает серьезная озабоченность тем, почему одно кончается, а другое возникает. Почему то, что кончается, кончается, и вообще, что за этим стоит? Понемногу оформляется некоторая догадка о том, что можно назвать «телеологией бытия» (10). Телеология – это учение о цели, задаче, перспективе мирового процесса. Известное дело, в манифестационистских традициях ничего подобного нет и быть не может, поскольку в них нет представления о конце, конечном итоге всего происходящего. В круговом мире ничего никогда не меняется и не возникает то, чего не было прежде.

«Сознание иранской метафизической традиции видит общую картину мироздания и, соответственно, проблематику циклов, времени и цели бытия гораздо более трагично. Здесь возникает подозрение, что в некоторой точке, точке разрыва цикла, скрыт важнейший вопрос, важнейшая и неочевидная вещь, которая постепенно перемещается в центр метафизического внимания индоевропейской традиции. Если говорить грубо, то отличие иранской традиции в том, что она дуалистична, так как она предполагает в Божестве некоторое темное начало, Ахримана (Ангроманью), некоторую темную мысль, которая исподволь вредит и приводит к полному нестроению космоса. Эти нестроение, дисгармония, зло, которые существуют в мире, не являются аналогом «плохой погоды», игры приливов и отливов Абсолюта, но сознательной и разрушительной акцией какого-то особого центра, который вполне ответственно и с очень серьезным стратегическим замыслом стремится подорвать основы нормального бытия… Так возникает драма, метафизический конфликт: мы приближаемся к креационистскому мировоззрению и к креационистскому, драматическому пониманию специфики воскресения», – пишет Дугин (10).

Зороастрийский Страшный Суд, или Фрашегирд (Фрашкарт) является прообразом христианского Суда и Воскресения. Однако полного совпадения здесь нет и быть не может. Христианский вариант есть усовершенствование первоначального зороастрийского (даже маздеистского) варианта, потому что создавался он уже в начале иной, соответствующей этому духовному событию андрогинной эпохи. Зороастрийский сценарий предполагает непорочное зачатие и рождение «последнего Заратустры», который в конце времен соберет свои полки и поведет их на последнюю битву с полчищами Ангра-Майнью. Силы зла будут разбиты, без шансов на восстановление, а Ахриман окончательно будет низвергнут в бездну. Силы света восстановят все благое творение, которое так долго пребывало в искаженном состоянии. Нормальное же состояние для всех живых существ в этом мире – состояние андрогина. Зороастрийское воскресение есть восстановление андрогинной целостности всей живой природы.

Христианский сценарий Суда и Воскресения детально еще не известен. Тем не менее, уже сейчас можно предположить, что нового непорочного зачатия и рождения Спасителя уже не будет: христианские события не повторяются. В противном случае это было бы профанацией христианской идеи. Поскольку Христос воскрес, обретя бессмертие, родиться снова он уже не может (иным проявлением этого закона является бездетность Иисуса, вызывающая сомнения разве что у материалистически ориентированных людей). На мой взгляд, в зороастрийском описании Фрашкарта, согласно которому «последний Заратустра» родится от непорочной девы, речь шла о Христе, который уже реализовал первую часть этого предсказания, родившись непорочным образом две тысячи лет назад. Вариант нового рождения будет уже явной нелепостью, поскольку для того, чтобы родиться, нужно сначала умереть. А прийти осуществить христианский замысел вместо Иисуса не может уже никто другой, – ведь Он обещал своим ученикам, что вернется сам. Это нужно хотя бы для того, чтобы человечество получило окончательное подтверждение того, что Он действительно бессмертен. Потому и появиться Он должен таким образом, чтобы ни у кого не возникало сомнений относительно того, что это именно Христос.

Как я полагаю, лишь один вариант Второго Пришествия мог бы выглядеть достаточно убедительно в глазах всех людей: прийти Он должен прямо с Неба. Собственно, нечто подобное Он и говорил своим ученикам, когда они спрашивали Его о следующем Его появлении на земле: «…как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого… И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою» (Мат. 24: 27, 29-30). Так же ясно и однозначно.

Интересно, что в этом отрывке Евангелия от Матфея в качестве символа Второго Пришествия нашего Спасителя упоминается молния, связующая восток и запад. Подобно тому, как ветхозаветный Екклезиаст, изображая бессмысленность мирового круговорота времени, писал о символизирующей его связке севера и юга, таким же образом новозаветный Евангелист пишет о линейном времени, выводящем человечество в пространство Воскресения, используя ассоциативную связку запада и востока. Молния здесь – знак эры Водолея, в которую, по-видимому, и будут происходить все ожидаемые апокалиптические события. Новое пришествие Спасителя, судя по всему, произойдет в момент солнечного затмения.

Зороастрийская традиция сообщает нам также то, чего нет в Новом Завете и что будет достоянием уже второго явления нашего Спасителя, а именно: Воскресение станет восполнением андрогинной целостности всех благих творений Ахура-Мазды. Андрогинность будет возвращена как человеческому телу, так и сознанию. Христианское таинственное утверждение о том, что в новом мире никто уже не будет ни жениться, ни выходить замуж, объясняется очень просто: все мы станем полноценными, самодостаточными андрогинами и институт супружества самоликвидируется, отомрет за ненадобностью. Ведь брак есть всего лишь символическое восстановление андрогинной целостности. К сожалению, по сей день в брак вступают в подавляющем большинстве случаев вовсе не истинные половинки одного андрогинного целого. Иначе в мире никогда бы не случалось разводов: любовь андрогинных партнеров не умирает никогда. Подлинная любовь вечна, ибо она отражает андрогинное притяжение между частями единого целого, являющееся основой жизни. Разрушается только неподлинная любовная связь, когда истина несоответствия партнеров друг другу неожиданно перед ними раскрывается.

Фрашегирд зороастризма предполагает некое окончательное сражение с силами зла. Однако христианство утверждает, что единственным оружием, способным победить любое зло, является любовь. В каком свете тогда следует рассматривать христианское Воскресение? Может ли это быть какое-либо кровавое сражение, многочисленные примеры которого мы могли наблюдать на протяжении всей мировой истории? На мой взгляд, еще одна подобная война исхода дела не решит. Любая агрессия порождает новую агрессию. Зло будет существовать до тех пор, пока будет существовать желание подавить это зло силой. Безусловно, в материалистически ориентированные зороастрийские (и иудейские) времена зло всегда объективировалось, принимая некий воплощенный вид. Функцию зла выполняли условные враги, – люди из иного племени, угрожающие жизни или благополучию тех, кто считал себя выступающим от имени сил добра. Добро и зло в этом случае действительно представлялись довольно относительными понятиями. Добром считалось то, что хорошо для данного племени, а то, что для него плохо, даже если оно хорошо для другого племени, представлялось злом. Другое же племя видело ситуацию по-своему. Добро – это всегда «наше», зло – это «чужое».

Теперь же, по истечении энергий эпохи Смешения, пришло время для принятия абсолютных характеристик добра и зла. Добро – это то, что направлено на любовь, зло – это то, что направлено на нелюбовь. Стало быть, окончательное поражение армиям зла можно нанести только одним оружием, которое самим своим появлением сразу исключит возможность «переигровки», устройства «матча-реванша» для полчищ зла. Это оружие – любовь. Вот об этом ничего и нет ни в зороастрийских, ни в христианских источниках, повествующих о конце времен. Христианский же Апокалипсис, являющий собой реальное пророчество о предшествующих второму приходу Христа обстоятельствах, не описывает главного. Речь в Апокалипсисе идет о торжествующих конечных проявлениях деспотии Антихриста, о последних человеческих страданиях, но не сказано о том, каким же образом и за счет чего будет разбито и уничтожено зло. Есть только очень туманная фраза о том, что зло будет повержено оружием Слова Божия. Но что это за Слово, о чем оно, читателям Нового Завета понять затруднительно. Не может же это быть простой призыв к любви: к ней и так почти бесплодно призывают вот уже на протяжении двух тысячелетий все христианские священнослужители. Но это мало кого впечатляет даже из них самих. Скорее всего, это Слово способно раскрыть человеку сущность его собственной души. Победное Слово Христа – это весть о каком-то открытии, – знаке водолейской эпохи, – освобождающем человечество от власти лжи и зла. Это – не внешнее слово, а слово «внутреннее», – свое для каждого человека. Это – Слово, в котором человек узнает себя.

Рассказ Апокалипсиса практически повторяет историю распятия Христа, но все законы логики и интуиции, вместе взятые, взывают к нашему разуму, убеждая нас в том, что новое появление Спасителя должно быть гармоничным. Во Втором Пришествии Христа не должно быть места страданию: Он придет в свете и славе, и победа Его будет светлой и радостной. Достигнута эта победа может быть лишь совершенно особым, нетривиальным образом. Внешнее появление Христа «на облаке», равно как и внешнее воскресение Его сторонников, не может служить достаточным основанием для принятия веры Христовой заблудшими человеческими душами. Христос побеждает не внешним авторитетом, а авторитетом внутренним, – Христовой любовью, которая рождается (или не рождается) сама в сердце каждого человека. Это – добровольный процесс, при котором человек с радостью и любовью принимает Христа всем своим сердцем. Под влиянием Христовой любви человек познает самого себя, тайну своей собственной страдающей от одиночества души. При этом вскроется не только кармическая, но и изначальная, андрогинная память человечества, которая и станет основой для построения наших тел воскресения. К сожалению, именно об этом, – о главной составляющей этой конечной мистерии, – не сказано ничего ни у зороастрийцев, ни у христиан.

Воскресение, описанное в зороастрийской традиции, происходит в результате разгрома армий дьявола Ангра-Майнью воинством бога Ахура-Мазды. При этом как бы подразумеваются и жестокая резня одних людей с другими, и потоки человеческой крови. Это – то, что могли увидеть люди материалистической эпохи, да им и «нечем» было видеть что-либо иное. История «объективного» мира творится какими-то сверхчеловеческими надмирными силами, и человек в ней выступает всего лишь пассивным оружием в руках ахуров и дэвов, – добрых и злых духовных существ. В этой истории человек фигурирует как объект, основной характеристикой которого является телесность. Он еще не в состоянии что-либо решать, что-либо менять в этой ситуации. От него здесь ничего не зависит. Для борьбы со злом он может предоставить только собственное тело, поскольку сакральная глубина жизни человеческой души в нем еще не проявлена. Битва со злом в «объективную» эпоху осуществляется извне, за пределами души человека. Человек практически не участвует в ней, потому что не участвует его личность, – главное, определяющее его сущность начало. В дохристианскую эпоху человек практически не был еще человеком; он был только формой человека, не раскрывшей своего содержания. Потому и Фрашегирд в зороастрийских текстах предстает в своем «объективированном» выражении. Зороастрийцы увидели не сам Фрашегирд, а лишь символ его, его материальный эквивалент. Материальная же составляющая к моменту нового прихода Спасителя будет уже полностью отодвинута на второй план.

С момента христианской андрогинной революции вся духовная борьба между добром и злом переместилась в сферу человеческой души, и человек получил возможность самостоятельно управлять событиями. Он уже не является слепой игрушкой в руках безличных сил и сам в состоянии разобраться в том, что же, в конце концов, здесь происходит. Последняя битва света и тьмы в христианский период не ведется больше во внешнем, объективном мире. Все происходящее вокруг нас – это еще не битва, а лишь подготовка к ней, преддверие ее, «разведка боем». Окончательная битва добра со злом будет происходить в душе, в самом сознании человека. Разум победит незнание и ложь, и тогда, словно из темницы, на свет Божий выйдет изначальная человеческая любовь, символизирующая сущность человеческой личности, которая приближается к совершенству божественного Абсолюта. Человек осознáет свою собственную природу и поймет, что он есть не материя, и даже не дух. Он есть любовь и неразрывное единство духа и материи, идеи и воплощения. Он есть творец, как Творец есть Отец наш Небесный.

 

Есть воскресения и Воскресение. Материализованное, или имманентное воскресение манифестационистских традиций, – это лишь символ подлинного Воскресения. Этот символ используется человечеством в ритуальных целях лишь для того, чтобы энергетически приблизить эпоху настоящего Воскресения, с присущим ей свойством восстановления глубинной человеческой памяти. Все локальные смыслы есть частные проявления одного великого Смысла, творящего вселенскую историю. Все воскресения, происходящие на материальном плане жизни, предвосхищают осуществление одного великого общекосмического Воскресения, выводящего человечество на иной, в большей степени соответствующий человеческой природе, план его существования. Пассивная человеческая история превращается в активную. Из ведόмого безличными космическими силами существа человек превращается в ведущее, меняющее весь объективный мир творческое существо. Из пассажира корабля человек, влекомый по волнам жизни, становится его капитаном. Естественный эволюционный процесс перерастает в революционную мировую драму.

Общим в идее Воскресения у зороастрийцев и христиан является окончательность и бесповоротность этого значительного события, исключающие какое бы то ни было возобновление этой истории. Описывая процесс трансформации архаического циклического времени в осевое, Дугин отметил, что зороастрийская традиция включает в себя нечто среднее между ними: «Это и не циклическое время, и не осевое время. Отсутствие представления о воскресении как об имманентном (циклическом) воскресении в какой-то мере отводит нас в сторону от гиперборейской метафизической модели. В манифестационистском гиперборейском комплексе статус разрыва реальности в точке Нового Года минимален. Акцент падает на преемственность, континуальность нового по отношению к старому… Чем более архаические слои Традиции мы берем, тем мягче описывается метафизический переход этой точки от одного к другому, тем более циклично (почти замкнуто) время. Следующий шаг – зороастрийская традиция. Здесь внимание сосредоточено именно на зазоре в общей ткани непрерывности, на несовпадении начала и конца, на разведении двух базовых онтологических полюсов. Поэтому именно в ней мы впервые встречаемся с некоторым отходом от циклического времени. В зороастрийской циклологии есть четко выраженный телос («цель»). Это еще не однонаправленность, но уже драматизм развертывания времени в каком-то особом, чрезвычайно важном и уникальном направлении. Точка Нового Года отчетливо двоится: зазор между Бундахишн (творением) и Вичаришн (разделением) приобретает значение вопроса и ответа, старта и финала, задания и исполнения его. Это серьезно контрастирует с мерным дыханием адвайто-ведантистского циклизма» (10).

Следуя же дальше за разворотом круга в линию, Дугин приходит к феномену иудаистской традиции. «Авраамическая традиция делает в этом направлении совсем радикальный шаг: она берет два конца цикла, дистанцированные в зороастризме, и разгибает разомкнутый круг в отрезок, в прямую линию», – пишет Дугин (10). Следуя своей «циклической» логике рассуждения, он не может увидеть никакой идеи воскресения в осевом времени. Оно ему представляется почему-то бесконечным и никогда не переходящим во что-то иное.

Подлинно линейным стало время христианства. Однако эту религию сейчас исповедуют преимущественно представители белой расы, потомственные арийцы, против которых Дугину, разумеется, сказать абсолютно нечего. Поэтому он меняет местами фрагменты религиозной истории и всю «вину» за изобретение однонаправленного времени взваливает на тех же многострадальных семитов. Видимо, ему показалось мало того геноцида, который еще не так давно обрушился на голову этого несчастного народа с «легкой руки» Гитлера и его нацистской команды, – так надо их еще и в «сломе времен» обвинить. По-гитлеровски параноидально звучат слова Дугина о том, что весь современный мир фатально поражен иудаизмом: «…язык современности метафизически представляет собой последнюю и самую радикальную стадию развития ультракреационизма и гипертрансцендентализированного авраамизма (вероятно, чем длиннее слово, тем крепче ненависть. – О.Л.). Можно сказать, что это наиболее последовательный «иудаизм», полностью очищенный от всех архаических и эзотерических пластов. Здесь торжествует концепция однонаправленного необратимого линейного времени без каких бы то ни было поправок и оговорок» (10). Просто ужас какой-то… Мы, оказывается, живем под диктовку иудеев. А дальше следует наполненный мрачной эсхатологической поэзией Дугинский литературный пассаж: «Язык современности основывается на абсолютизации однонаправленного времени, на отождествлении всего бытия с временным аспектом. Если бы мы не воспитывались на языке современности, если бы наше миросозерцание не было построено на этой парадигмальной базе, мы бы, наверное, должны были ужаснуться кошмарной перспективе такого чудовищного смертельного нигилизма, того «некрореализма», который заложен в наших румяных современниках, что преспокойно бродят по улицам, живут, отдыхают, работают, голосуют, произносят звуки, напоминающие человеческую речь, являясь при этом (на языковом фундаментальном уровне) носителями столь нигилистической, экстравагантной, ядовитой метафизики, исполненной черных бездн безвозвратного уничтожения реальности, безысходно изматывающей саму себя, свои потоки, льющиеся через людей и вещи, в обреченном временном курсе… Видимо, это особая хитрость, ирония Ахримана, – заставлять их с румяным видом провозглашать смертельно нелепые вещи, не беспокоясь о последствиях» (10).

Иными словами, «Мама, папа, спасите мир!» Поручиться не могу, но, по-моему, приблизительно такими же фразами и неудавшийся «спаситель» чистоты арийской расы обосновывал в свое время свою решительную «коррекцию» населяющего Землю «человеческого материала». Ретро-стиль 30-40х годов, конечно, всегда выглядит романтично, вот только одно дело – романтика, – и совсем другое дело, когда какой-то там «эстет» вдохновляется подобными романтическими «изысками» всерьез. История уже расставила все по местам, так что говорить здесь больше не о чем. И я никогда не думала, что мне приведется еще в начале XXI века осуждать, казалось бы, уже давно улегшуюся в гроб и накрывшуюся крышкой идеологию фашизма. Да и в самом деле: если уж «великое дело» фюрера не удалось, – не знак ли это небесный? Если «гиперборейские» боги не поддержали своего «пророка», – может быть, и не боги это были вовсе, а обычная инфернальная шантрапа, которой хватило разве что на непродолжительный, с точки зрения ее исторического существования, фейерверк из костров и взрывов второй мировой войны? На большее она, как видно, рассчитывать все равно не могла. Поэтому, немного «побузив», она просто вернулась в свои низшие сферы, надеясь на новых глупцов, которые смогут предоставить ей новые возможности для проведения развеселого бесовского «пикника на природе».

Следуя за ходом мысли Дугина, вконец разочаровавшегося в духовных приоритетах своих сограждан, «подпавших под тлетворное влияние» представителей иудейской нации, с узумлением наталкиваешься на лелеемую им «идеальную» альтернативу сему печальному положению вещей. Речь идет о несостоявшемся «государстве всеобщего благоденствия», коим в свое время щедро обещала стать Германия Третьего Рейха, – правда, только для своего «истинно арийского» народа. Кто бы тогда бродил по этим улицам, – вернее, кого бы носили на себе несчастные «унтерменши»-славяне, к коим, судя по всему, сам Дугин себя причислять все же не собирается (от остальных «второсортников» «великая раса» вообще «освободила» бы нашу голубую планету). И подобная альтернатива, как я погляжу, уж никак не может выглядеть предпочтительнее той, которая досталась человечеству в результате ликвидации фашизма и сталинизма. Более того: логику какого исторического процесса ни возьми (во всяком случае, в пределах христианской духовной парадигмы Запада, потому как о буддийско-индуистском Востоке на этот счет я вообще судить не берусь), все пути неизменно приведут к одному, давным-давно известному итогу, – торжественной презентации Господина Вельзевула в его «свете и славе». Так что, каков бы ни был путь, – результат один. И дело вовсе не в евреях, – дело в каждом из нас. Поэтому вслед за писателем-юмористом М. Жванецким мне придется повторить его знаменитую формулу: «Так может быть, что-то там еще в консерватории было не в порядке?»

Не спорю: наша современность очень далека от высших образцов духовного целомудрия своих представителей, – затерявшихся в бешеной гонке за призрачным успехом «деловых» людей. И ничего удивительного в том нет: мы приближаемся к «концу времен». Мир действительно пронизан злом, но корень этого зла – не в однонаправленности времени. Утверждать подобное – значит то же самое, что утверждать, что причина болезни – не в воспаленном нарыве на теле, а в ноже хирурга, который взялся удалить этот нарыв, чтобы последний не перерос в заражение крови и не стал причиной смерти человека. То же самое можно сказать и о двух формах времени. Циклическое время (а все мы знаем, что вечных двигателей не бывает: в самом двигателе всегда заложена идея прекращения его движения) – это такой нарыв на теле, который поначалу человека не очень беспокоит. Человек, конечно, подозревает, что не все ладно, но эта болезнь его особенно не донимает и он спокойно может жить с ней и дальше (а кажется, что и всегда). Но болезнь прогрессирует и становится все более и более опасной для человеческой жизни. Теперь без хирурга уже не обойтись. Операция есть большой стресс для человеческого организма, но после ее успешного завершения рана затягивается и наступает выздоровление. Жизни человека уже ничто не угрожает, и он продолжает жить дальше, но уже без нарыва: прежний, вызванный им дискомфорт, устранен. Так вот линейное время выполняет функцию этого хирурга с ножом, который приходит вовремя и устраняет причину болезни нашего мироздания. Линейное время завершается «концом истории» и обретением человеком своего нового, просветленного тела воскресения.

Не люди в этом мире являются злом; зло есть чужеродный, противоестественный элемент, проникающий в сознание людей и проявляющий себя в их агрессии, ненависти и презрении к другим. Поэтому как еврейский, так и немецкий, нацистский абсолютизм не являются божественными и справедливыми. Единственный критерий святости человеческого духа – любовь. Все остальное не имеет никакого значения: ни генетика, ни группа крови, ни правое или левое полушарие, ни линейность или цикличность мировоззренческих духовных парадигм. Человек – не животное, детерминируемое своими физическими и физиологическими признаками. Он способен на поступок, на активное, нетривиальное решение своих собственных проблем. Пока есть свобода, – есть человек. И никакие физические детерминанты не в силах помешать ему выйти к свету, если он захочет это сделать. Разум сильнее крови. Будет разум, – будет и все остальное, будет жизнь вечная. Всегда надо отделять грешное от праведного. Человек – это прежде всего Образ Божий, это самое святое, что в мире есть. И уже вторичны по отношению к этому священному правилу наши разбирательства на предмет того, что этот Образ вобрал в себя. Проводить их, конечно, сколько угодно можно, но ни в коем случае не с целью уничтожить самого человека, а с целью освободить от возможного вредоносного влияния поработивших его агентов мирового зла.

Теперь мне хотелось бы сказать несколько слов о самой теории, предложенной Дугиным в его труде «Философия традиционализма». Я нахожу в этой работе ту самую классическую ошибку материалистически ориентированного сознания, которую всегда совершают соответствующие ученые всех времен и народов. Дело в том, что линия и круг – это совершенно разные понятия, хотя и имеют один и тот же источник. Одно не замещает собой другое. Существование и развитие одного вовсе не мешает существованию и развитию другого. Линия не убивает круг, как считает Дугин, поскольку материал линии не совпадает с материалом круга. Линейная история происходит параллельно с историей круговой, и одно с другим не пересекается. Иначе придется заподозрить мир в том, что с некоторых пор прекратилось суточное и годовое движение Земли, нет больше восходов и заходов, смены времен года и других физических эквивалентов циклической истории.

Линия с кругом пересекается только в двух местах, поскольку линия эта – диаметр самого круга. История циклическая, связанная с течением настоящего времени, происходит в мире физическом. Сюда же относятся и все циклы мироздания, циклы всех природных процессов и явлений, а также циклы функционирования человеческого тела. История же линейная, связанная с динамикой настоящего и будущего, происходит лишь во внутреннем пространстве нашей души, которое в христианскую историю излилось, объективировало себя наружу. Наше внутреннее я как бы переместилось вовне, и мировая история стала представляться нам однонаправленной. На самом же деле однонаправленностью обладает лишь наше сознание. А учитывая его творческую активность и направленность на изменение этого несовершенного мира, а также его неуклонный рост, толчок которому был дан христианским духовным переворотом, уже не приходится удивляться тому, что мы движемся все быстрее и быстрее по векторной линии вперед. Циклическая же история, ввиду ее сегодняшней неактуальности (мы уже осознали, что в Космосе не все в порядке, и мы поняли, что в наших силах это исправить), отошла на второй план, поскольку «главную скрипку» в современном мире играет уже «андрогинная», а не «материальная» история. Когда христианская революция получит свое гармоничное разрешение, наша жизнь уже не будет регулироваться мировыми циклами. Не будет времен года, часов суток: мы будем существовать иным образом, и весь мир будет пространством нашей души. Сегодняшняя цикличность есть дань системе зла, осквернившей наш материальный мир. С его очищением циклов больше не будет, или же они будут функционировать как-нибудь по-другому.

Вероятно, знаком духовного упадка человечества является выведение душевного мира наружу, проекция осевого времени вовне, в однонаправленную мировую историю. Однако следует помнить, что мы вступили на путь трансформации, на путь любви, объединяющей два разрозненных мира, – мир духа и мир материи. Материалистичность мышления не только Дугина, но и многих других исследователей не дает им до конца осознать, что линейная история по определению не может быть материальной, вещественной, – последнее есть прерогатива круговой истории. И в самом деле: разве все, что с нами происходит в материальной жизни, не есть постоянное тиражирование одних и тех же событий, принципов и явлений, которые присутствовали на всем протяжении мировой истории? Разве современные войны или терракты представляют собой что-либо новое, по сравнению с подобными образцами использования человеческого досуга в былые времена? А традиционный характер развития человеческих отношений? Разве здесь хоть что-то изменилось? Думаю, нет. Где-то я даже слышала о том, что психологи обнаружили существование ограниченного количества различных сценариев любовных историй (где-то около 50, но в цифре я могу ошибаться) и, что бы там ни случилось, у нас может проиграться только один из этих известных науке сценариев. С нами никогда не может произойти ничего иного. Так разве мы по-прежнему не живем в круговом, повторяющемся бытии? Все, что с нами происходит «извне», происходит в круговом времени. Так что охота на «линейных» ведьм ведется не там, где они действительно обитают. Линейность – в нашей вере в новое, вере в нашу возможность изменить, исправить этот мир, в ожидании и предвосхищении Последнего дня земной истории, после которого все циклы прекратятся и наступит вечная жизнь. И паника по этому поводу сейчас может быть объяснима вовсе не в рядах простого люда, который хочет себе простого человеческого счастья, а в лагере демонических сил зла. Вот где производится «обработка мозгов» тех «клиентов», которые в свое время «продали душу» дьяволу и теперь не в состоянии адекватно оценивать себя и окружающий мир, чтобы понять, что здесь происходит. Их-то старательно и убеждают, что на мир надвигается нечто ужасное, грозящее его безопасности, а потому, учитывая относительность добра и зла, надо принимать безотлагательные меры, чтобы не допустить никаких переворотов в сознании.

Однако жалеть об этом мире, я думаю, не стоит, поскольку в нем сейчас слишком много «чужого», «не от него самого». Отяжеленный человеческими грехами, он находится в состоянии длительной предсмертной стагнации. И не следует думать, что он здоров: он болен, и болезнь его прогрессирует. Это не может продолжаться вечно. Если не пытаться исцелить его, он может разрушиться окончательно, и орудием этого разрушения может стать любое космическое тело, которое «случайно» упадет на Землю. Ведь все космические катастрофы, влияющие на состояние нашей планеты, всегда обусловлены человеческими грехами, накопленными до некой критической массы. Любая катастрофа происходит сначала в нашем сознании (прежде всего, она происходит с нашим разумом) и уже потом «спускается» в область феноменального.

Как было уже сказано, в материальном мире свершается круговая история, в мире человеческой души – история осевая. Когда последняя выходит на первый план, ее внутреннее содержание «материализуется», однако это происходит лишь на фоне общего мирового круговращения. Круг задается числом π и диаметром: π определяет специфику настоящего времени, диаметр – прошлого и будущего. Так что не стоит бояться того, что мировая история потеряет свое круговое движение. Она по-прежнему существует в нем, и по-прежнему в своей бытовой жизни люди решают одни и те же проблемы. Зодиакальный круг зороастрийцев, описывающий взаимодействие четырех космических эпох, и диаметр, обозначающий «субъективную ось» развития творящей личности, есть высший пример того, как в разумном человеческом сознании гармонично соединяются и мирно сосуществуют объективное и субъективное начала, круговая и линейная формы времени, духовно-материальная и андрогинная составляющие осевого развития нашей Вселенной. В объективном бытии дух и материя раздельны и противостоят друг другу, ведя между собой бесконечный диалог. В субъективном – они едины и слитны силой божественной и человеческой любви. Лишь субъективное бытие обеспечивает сохранность нашего мирокосмического комплекса, удерживая связь духа и материи. Без него они бы «разлетелись» в разные стороны и погибли поодиночке. Собственно говоря, без него они бы и вовсе не появились на свет.

 

Зороастрийская мифология знает только один гигантский круг миробытия, в который входят четыре космические эпохи. Этот зодиакальный круг ставит крайние пределы как нашему миру, так и всей мировой истории. Согласно мифу, по завершении создания Вселенной Господь Ахура-Мазда произнес мантру из 22 слов, которой запечатал двери тьмы. Эта мантра защищает нас от «тьмы внешней», о которой говорится в христианских источниках. Большой эпохальный круг следует рассматривать как образец цикличности материальной истории. Он санкционирует производство огромного количества меньших кругов и различных по длительности циклов обращения планет и звезд. Каждое время года являет собой вариант одной из четырех мировых эпох: весна, лето, осень и зима. Человеческая жизнь тоже включает в себя четыре временных периода, символически связанных с соответствующими триадами знаков Зодиака: детство, юность, зрелость и старость. Поэтому мы должны признать, что линейная историческая однонаправленность включает в себя локальную цикличность (без существования циклов мы не имели бы материальных тел).

В основу творения мира, согласно древнеарийской маздеистской традиции, положен Смысл. Смысл выше Бессмысленности и использует циклические ее законы в своих отдаленных целях. Эти цели настолько отдалены от земного «наблюдателя», что последнему, привыкшему тысячелетиями жить в стабильном мире, где практически ничего кардинально не меняется (ведь вся эта размеренная жизнь происходит не далее как в пределах одной-единственной, а потому и однообразной, эпохи Гумизишн), очень сложно поверить в то, что он еще даже не добрался до середины времен. Человек никогда не переживал еще слома эпох, хотя на примере своей собственной жизни, в течение которой он проходит все четыре эпохи, может сам подтвердить, что в жизни это случается. Брак в судьбе конкретного человека – это и есть наступление эпохи Визаришн, когда все коренным образом меняется. Причем здесь даже следует заметить, что эпоха Брака и человеческий брак – это «две большие разницы». Если эпоха Визаришн начинается в жизни человека в 42 года, то это значит, что только к этому возрасту он обретает зрелость и становится готов к полноценному партнерству. К 42 годам человек завершает процесс самопознания и может точно определить, что ему нужно и какой избранник будет соответствовать его духовным потребностям, с кем он полностью раскроет свою творческую сущность и сможет принести большую пользу и себе, и другим. Однако в нашей жизни все происходит совсем иначе. Как правило, человек вступает в брак значительно раньше, чем следовало бы, – в период юности, соответствующий эпохе Смешения. В этом возрасте он и себя еще не знает, и с окружающим миром разобраться не в состоянии. В его жизненных интересах в этот период превалирует биологическая составляющая. Необходимость заключения союза ради произведения на свет потомства и продолжения рода, а тем самым и продолжения материальной истории земли, довлеет над человеком в «юности» и заглушает его желание раскрыть свой духовный потенциал и найти свою половинку, которая выведет его в бессмертие.

Эпоху Брака можно представить как идеальный, самый гармоничный из всех возможных браков, которые когда-либо происходили на нашей планете. Это – брак с идеальным партнером, о котором человек только мог (или даже не мог) мечтать, сулящий ему вечную любовь и счастье. Разве это не прекрасно? Что же нам жалеть о «застойной» материальной цикличности, в которой человек никогда не сможет быть счастлив?

Собственно, не жалеет о ней и Дугин, когда описывает христианское Воскресение. Совершенно адекватно он воспринимает сущность человеческого «тела воскресения», – как «ангелического» тела (добавлю от себя: имеющего андрогинную природу). Более того: в христианском Воскресении Дугин видит прямую аналогию с воскресениями манифестационистских традиций, – и это тоже справедливо. Неправомерна только такая жесткая поляризация и противопоставление позиций христианства (благосклонно сближаемого Дугиным с «гиперборейской» традицией кругового времени) и иудаизмом. Критерием духовной близости между различными учениями Дугин избирает категории синхронности и диахронности. Круговое время синхронно, линейное – диахронно. Несколько сожалея о «преступной» христианской диахронности, в самом христианском Воскресении Дугин находит все же зацепку для причисления этой религии к благодатному синхронному направлению сознания. Рене Генон, на которого часто ссылается Дугин, писал о том, что в конце времен время перейдет в пространство. В более привычном для нас понятийном эквиваленте это можно продублировать раскрытием четвертого пространственного измерения. Опираясь на формулу Генона, Дугин получает основание для того, чтобы «простить» христианство и обнадежить его уверениями в том, что новая жизнь в мире Воскресения, даже если она не будет циклической, по крайней мере, будет синхронной, потому как все в ней будет происходить одновременно: времени больше не будет, а будет только пространство.

Иное дело – «беспросветный» иудаизм, вечно бредущий вдаль, не зная ни отдыха, ни воскресения. Вот что противопоставляет Дугин справедливой христианской традиции. Как бы там ни было, все зависит от критерия противопоставления. И если Дугину хочется «изъять» из благого мира все, что может быть связано с иудейским этносом, он подберет именно такие критерии, которые помогут ему это сделать или хотя бы призвать к тому, чтобы это попытались сделать другие, более привычные к активно-экстремистским способам решения поставленных задач. Кроме того, Дугину хочется верить в то, что иудейские пророчества о появлении Иисуса Христа подразумевали под Христом всего лишь пророка, не имеющего никакой божественной сущности. Стало быть, – ни непорочного зачатия, ни воскресения. Относительно первого могу сказать, что я не исключаю справедливости этих слов. Принять же второе мне мешает следующая фраза из книги пророка Даниила: «И по истечении шестидесяти двух седьмин предан будет смерти Христос, и не будет». Речь идет о смерти, которая одновременно не является смертью. Что это, если не воскресение? А воскресение закономерно предполагает и непорочное зачатие. Поэтому не все так «материализовано», как хотелось бы Дугину, в учении иудеев. Кроме того, содержание Ветхого Завета и то, как его трактовали сами иудеи, могут образовывать значительный «зазор» друг с другом в единой ткани иудейской доктрины. И в любом случае, – как бы свое воскресение иудейские служители ни называли, – если народ длительное время ожидает своего Мессию, он ожидает его с надеждой на выход из этой роковой замкнутой системы, в которой он так долго пребывает. Иудеи ждут чего-то нового, чего не было прежде; ждут освобождения своей земли от полчищ врагов-завоевателей и надеются на окончательное счастье своего народа.

Даже с учетом того, что освобождение мыслится иудеями в пределах одного и того же ограниченного пространства и времени, все равно приход Христа ожидается любимцами Иеговы как единовременное событие, разом снимающее все их проблемы. Ветхий Завет был подготовкой к Новому Завету и по сути своей завершался моментом появления Христа. Дальнейшую историю и план действий должен был изложить уже сам Спаситель, только вот беда в том, что Спасителя-то они и не признали. В качестве причины неприятия иудеями Христа и его последователей, я могу предположить неосознаваемый обеими сторонами внутренний конфликт между двумя антитезами: смешением добра и зла как главным грехом голубой расы и разделением добра и зла как главной духовной целью белой расы. Ведь иудеи по-прежнему считают, что Господь наделяет наш мир как добром, так и злом, а христиане видят в Боге только любовь, – стало быть, христианский Бог, в отличие от иудейского, никаким злом не располагает. И в этом случае иудеям следовало бы принять христианского Господа, – то есть, не совсем того Иегову, каким его видели «неграмотные пастухи», по выражению протоиерея А. Меня, а именно подлинно благое существо, дарящее любовь всем, кто в ней нуждается. Но правоверные евреи же не хотят такого демократичного Божества. Посему они и продолжают жить по прежнему, уже исчерпавшему себя закону, продолжают выглядывать своего «истинного» могущественного Христа-воителя, приходом которого должен закончиться что-то слишком затянувшийся первый этап иудейской истории. Так что представление о конце все же присутствует в авраамической традиции, только, ввиду фатального недоразумения, эта тема еще полностью не разработана. И я могу сказать, что в иудейских духовных чаяниях в свернутом, урезанном, материализованном виде заключена была грядущая великая идея Воскресения.

Об этом же писал и о. Александр Мень в своем труде «История религии». Со страниц его книг звучит гармония высшего человеческого разума, устраняющая многовековую несправедливость глобальных межконфессиональных войн. О. Александр был крайне далек от ультрареволюционных трактовок еврейской истории, которые могут себе позволить, например, такие деятели наук, как обличитель мирового масонства Ю. Каныгин или убежденный антисемит Г. Щекин. Для А. Меня израильский бог Иегова и творец Вселенной Элохим – одно и то же лицо. Это – справедливый и любящий Господь, от имени которого, как от Отца, приходил на землю и Сын Христос. По словам А. Меня, Господь Иегова воспринимал еврейский народ как квинтэссенцию всех народов земли. Через него Создатель намеревался совершить очищение всего человечества. «Ягве не открывает, в чем будет состоять призвание народа, через которого «благословятся все племена и народы земли», Он требует только веры, верности и правды», – пишет Мень (20: стр. 24).

Единоначалие иудейской веры делает эту религию воистину могущественной, поскольку она опирается на творящий дух как первоисточник мировой жизни. Все в мире должно основываться на первоначальной идее, и только в этом – залог спасения и сохранения этого мироздания. Именно с позиции идеи отчетливо проступает несовершенство нашего мира, обусловленного вероломным вмешательством в его жизнь системы космического зла. Иудаизм был преддверием христианства и мог бы гостеприимно принять Христа, но этого не случилось. Собственно, мистерия Христова распятия уже изначально предполагала подобную встречу Спасителя представителями иудейской религиозной элиты. По мнению о. Александра, «дети Иеговы» еще до этого изменили заветам своего Отца и превратили свою религию из потенциально общечеловеческой в узконациональную: «И даже в сфере религии победа воинствующих ягвистов обернулась в конце концов их поражением. Хотя Иегу (один из иудейских царей, живший в IX в. до н.э. – О.Л.) и сделал их религию единственным государственным культом, но сама она была постепенно принижена до уровня грубой национальной веры. Исход и Завет стали пониматься в смысле исключительно внешнего покровительства Божия, а избранничество Израиля свелось к упрощенному догмату: «Ягве – Бог Израиля». В духовном и нравственном отношении это уже почти не отличалось от поклонников Мелькарта. Ведь он тоже был богом нации, таким же, как Ашшур у ассирийцев или Кемош у моавитян. Эти боги тоже считались помощниками своих народов, попечителями их земель, воинами-защитниками, и Ягве стал теперь в глазах израильтян по сути дела таким же народным божеством. Высокий дух Моисеева откровения, запечатленный в Декалоге и Священной Истории, в сознании израильтян был оттеснен примитивной религией, в которой Ягве представал лишь Господином земли и Подателем благ опекаемому племени» (20: стр. 39).

Таким образом, иудейское общество «материализовалось» и влилось в циклическую историю. Лишь пророки (да и то не все) оставались верны своему «осевому» предназначению и своей наднациональной духовной миссии. Пророк VIII в. до н.э. Исайя, о котором пишет А. Мень в своей книге (20), по-иному видел будущее Израильского государства, нежели административно-жреческая верхушка Иудейской теократии: «Прежде всего, они не могли принять мысль, будто Ягве обязался в любом случае обеспечивать Своему народу внешнее процветание. Оно стоит в прямой зависимости от нравственного состояния народа, от «богопознания», то есть верности Богу и любви к Нему... Кроме того, вообще торжество Израиля в будущем было в глазах Исайи чем-то неизмеримо большим, чем просто политическое могущество. Пророк верил, что у Израиля есть иная вселенская миссия. Он станет центром мировой религии и знаменем окончательного торжества правды Божией на земле» (20: стр. 94-95). В стихотворной форме Исайя изложил свое пророчество о великом будущем Сиона. Оно возвещало День Господень, который ознаменует всеобщее единение племен и народов под покровительством Ягве-Иеговы. «Это единение, – пишет А. Мень, – совершится не мечом, а притягательной силой истины:

  Ибо из Сиона выйдет Учение

  и слово Ягве – из Иерусалима.

  И Он будет судить между племенами,

  говорить ко многим народам;

  И они перекуют мечи свои на плуги

  и копья свои на серпы.

  Не поднимет меча народ на народ,

  и не будут больше учиться войне» (20: стр. 95).

По словам о. Александра, Создателю дороги все народы, живущие на земле, даже язычники, чье спасение для Него не менее важно, чем спасение избранного народа. Эта идея красной нитью проходит через всю книгу Ионы. «Иона-Израиль имеет особое предназначение в мире, но из-за этого он вовсе не должен желать гибели иноплеменников, которых создал тот же Бог, что и его самого. Напротив, согласно воле Божией, именно он и обязан послужить делу их спасения… Книга Ионы имела целью, с одной стороны, привить иудеям терпимость по отношению к чужеземным царствам, а с другой – еще раз напомнить им об их долге перед другими народами», – пишет о. Александр (20: стр. 302). Он утверждает, что Библия «говорит о земном процветании Царства Ягве, о конце угнетений и войн как признаках его наступления. Но это лишь краски, которыми писалась эсхатологическая икона. В глубине же своей библейское чаяние обращено к одному: к спасению человека, его приобщению к божественной гармонии и полноте, которое произойдет, когда рухнет преграда между Богом и людьми и метафизическим злом. Это и только это есть предел чаяний человеческого духа. Он никогда не успокоится на внешних переменах» (20: стр. 136).

О духовной связи между иудаизмом и христианством А. Мень говорит следующее: «…Израиль был призван не просто держать в руках светоч Откровения, но быть живым и активным участником богочеловеческого диалога. Для этого он прежде всего должен был созидать самого себя так, чтобы его душа, его характер могли послужить средой для таинства Воплощения. Без этого духовного подвига не явились бы вестники единого Бога, обращавшие прозелитов, и вестники Сына Божия, проповедовавшие Евангелие. Задолго до того, как в народе Божием родилась Дева Мария и апостол Павел, многие поколения, пребывавшие в стенах иудейства, закалялись в верности, стойкости, готовности к служению» (20: стр. 315). А. Мень пишет и о пророке Второисайе, который предвидел появление в Израиле Христа: «Еще Второзаконие предрекало явление в мир нового Моисея, а у Исайи Второго этот Пророк носит к тому же явно мессианские черты. Тот, через Кого свершится спасение, будет Помазанником, Мессией, Христом. Уже Исайя Иерусалимский сознавал, что Мессия должен действовать в Истории иначе, нежели земные цари, а последователь его говорит об этом с ясностью, не оставляющей места сомнениям. Мессия, по его пророчеству, будет совершать свое служение как бы незаметно, в нем не будет и следа внешнего величия… Его миссия не ограничится спасением народа Господня, она охватит весь мир… В то время как Иезекииль и духовенство радели об ограждении Общины, новый пророк, поднимаясь над временным и частным, торжественно провозглашает универсальную цель Израиля и всечеловеческое дело его Мессии. Свет Богопознания, озарявший дотоле лишь избранных, должен отныне стать достоянием всего мира. Но Мессия, как его видит пророк, станет не просто наставником народов. Одними поучениями исцелить греховную болезнь невозможно; для этого нужен особый подвиг Слуги Господня. Кроткий Учитель будет, подобно Моисею, заступником, Ходатаем за человечество… Мессия разделит участь гонимых пророков, и Его страдания за людей таинственным образом принесут им спасение. Как это будет? Пророк не знает, но он видит почти воочию Чистейшего из всех на земле, Который отдает Себя в руки злых сил лишь затем, чтобы стать Искупителем грешников… грядущий Спаситель как бы соберет в Себе все их страдания. Для плотского взгляда это – предел уничижения, но на самом деле страсти Помазанника – Его слава, ибо Он пройдет через них ради людей:

 Он же взял на Себя наши немощи

 и понес наши болезни;

 Думали мы, что Он поражен, наказан и унижен Богом,

 а Он изранен был за грехи наши

 и мучим за беззакония наши.

 (Ис. 53, 4-5)

Это не растерянная, ничего не понимающая жертва, а Мученик, свободно и сознательно приносящий Себя на заклание:

 Он принял на Себя кару для спасения нашего,

 и ранами Его мы исцелились.

 Все мы блуждали, как овцы, каждый своею дорогой,

 но Ягве возложил на Него грехи наши.

 Истязуем был Он, но в муках не отверз уст;

 как агнец, ведомый на заклание,

 и как овца перед стригущими ее – безгласна,

 Так и Он не отверзал уст Своих.

 (Ис. 53, 5-7)

При чтении этих строк кажется, что пророк присутствует в претории Пилата. Еще одно слово – и он заговорит о тайне Креста, о Боге, страдающем вместе с миром и за весь мир… Но этих слов пророк не произнес и не мог произнести. Здесь порог и граница Ветхого Завета. Только побеждающая реальность Воплощения совершила переворот в сердцах учеников Христовых, заставив их перешагнуть немыслимую грань и вместить невместимое» (20: стр. 249-250). Так что иудейская традиция по своему изначальному плану содержала в себе эсхатологические чаяния народа голубой расы, и совершенно неправомерным в этом отношении предстает утверждение Дугина о какой-то нелепой бесконечности линейной истории авраамической духовной парадигмы. Линейная история никогда не может быть бесконечной. Наоборот, она символизирует собой начало конца истории, приближение последней к своему завершению. Бесконечной представляется только круговая история, хотя и эта ее бесконечность, как оказалось, весьма относительна.

 

«Великая, незаслуженная нами, сверхсправедливая жертва Иисуса Христа вносит в мир трансцендентный луч реинтегрированной синхронности бытия, – не сдается Дугин. – Циклизм в такой ситуации обнаруживается как копромисс. Однако чудесность великой жертвы особенно остро, выпукло видится на фоне безысходно линейного времени (линейность Дугиным воспринимается почему-то как отсутствие конца. – О.Л.) – как его наиболее радикальная антитеза. Индуисты, исповедующие циклическое время, неспособны понять уникальности христианской онтологии воскресения, чье трансцендентное качество столь жестко контрастирует с подчеркнуто одномерным диахронизмом однонаправленной необратимой истории, понятой по-иудейски. Единственно, где можно найти некоторые параллели православной онтологии воскресения в традициях циклического типа, это в тех учениях, которые ставят своей первой задачей выход за пределы циклических повторений, разрыв цепи вечного возвращения. Но там это «стремление снизу», христианство же – это открытая сверху из полярных регионов божественной реальности благодатная магистраль» (10).

На взгляд Дугина, Христову жертву мы получили незаслуженно. Божественная любовь при этом просто нисходит на нас сверху, чтобы поднять нас, грешных, к вышним мирам. Это уже попахивает «святым духом» бл. Августина, который считал, что человек – насквозь греховное существо, а Господь просто навскидку одних из нас спасает, а других (по принципу: «Ну не нравишься ты мне!») – нет. Это утверждение может быть справедливо лишь в том смысле, что в образе Христа как Сына Божьего сам Господь спустился с небес на землю, чтобы помочь нам. Но если бы мы сами ничего не совершили для этого, если бы на протяжении тысячелетий человечество не билось над вопросом о причинах зла и не искало способа уничтожения тьмы неведения, спускание Бога на нашу землю было бы невозможным. Если бы в дохристианский период все были «цикличны» и не существовало ни иудаизма, ни маздеизма, ни зороастризма, – откуда, из каких таких корней могла бы зародиться идея пришествия Христа?

Надо сказать, Дугин совершенно честно говорит, что мы не заслужили жертвы Христа, поскольку он говорит это исключительно от имени представителей языческих, манифестационистских традиций. Однако представители остальных традиций вели себя совсем по-другому, все время ожидая чего-то нового и приближая этот освобождающий момент. Не удовлетворяясь реальным, циклическим положением вещей, они проявили свое активно-андрогинное начало и вызвали на землю нашего Спасителя, ставшего живым ответом на вопрос о способе окончательного искоренения зла. Его жертва – не дар, тем более что мы и не смогли им воспользоваться (никто из нас не освободился от уз зла), а инструкция к действию. Христос открыл нам средство для Воскресения, – любовь. Но чтобы это средство помогло, его должны применить к себе мы сами. Любовь не дается извне, не дается даром. Она очень дорого стоит, – так дорого, что у многих из нас до сих пор нет еще средств, чтобы выкупить ее. Любовь стоит всех знаний, которые может обрести человеческая душа за весь период своего скитания по этому или иным каким мирам. Любовь стоит в завершении процесса человеческого самопознания, в конце осевой истории, где последняя пересекается с историей орбитальной. Первое пересечение линии и круга после начала движения из 1гоº Овна – точка 1гоº Весов, где начинается эпоха Разделения. В момент символического включения Космического Суда соединятся координаты линейной и круговой истории. Это и будет «переходом времени в пространство». Материя соединится с духом, и каждая идея получит свое единственное, точное воплощение на практике.

«Конец времен, новый год Вселенной, Страшный Суд и всеобщее воскресение приходятся на тот уникальный момент, в котором разные концы цикла сходятся в резонансе, и точки разрыва малых и великих кругов мироздания совпадают», – считает Дугин (10). На мой взгляд, речь идет не о концах циклов и не о точках разрыва. Это – не новогоднее событие, когда ночь поглощает собой день и в мире царит глобальный зимний холод. Это – событие осеннее, событие равноденствия, чье воскресение является действительно чем-то качественно новым по сравнению с многочисленными воскресениями годовых сезонов. Оно синхронно периоду человеческой зрелости, измеряемой 42 годами, когда человек находится на самом пике своих творческих и физических сил. Он знает, кто он; знает, чего он хочет, и знает, как осуществить задуманное. Это – не сезонная «пассивная» смерть от увядания; это – смерть «активная», жертвенная, добровольная, связанная с личностным человеческим выбором. Она не настигает нас фатально, как смерть и воскресение сезонных времен. Мы можем и отказаться от нее, однако принимаем ее, что называется, «в здравом уме и твердой памяти». Мы умираем не потому, что мы все равно бы умерли, ибо в этом состоит закон жизни в материальном мире. Мы умираем преждевременно, в силе и здравии, поскольку имеем определенную, совершенно конкретную цель, в то время как в ежегодном увядании природы цели нет.

Центральный знак эпохи Разделения, – Скорпион, – определяет внезапную, непредвиденную, трагическую смерть человека. Прохождение через такую смерть Иисуса Христа привело его к воскресению. Я уже писала о принципе «отрицания отрицания», согласно которому смерть для смерти есть воскресение, а VIIIй знак, соответствующий Скорпиону, для VIIIго знака, – это IIIй знак Близнецов, – знак восстановления жизни: знания убивают смерть. Христос принял «осеннюю», добровольную смерть, благодаря чему он воскрес в иноматериальном теле. Что же касается обычной, закономерной природной смерти, то ее определяет уже IV знак, – знак Рака, 1йº которого соответствует началу эпохи Смешения и форме настоящего времени. Именно в этой временнόй точке в сотворенный мир вторгся дьявол, демонизировав его. Настоящая форма времени (и связанная с ней цикличность) символизирует собой смерть, или смертность как закон бытия материального мира. IVм знаком для IVго является VIIй, – знак Весов, включающий эпоху Разделения. Таким образом, закономерное отмирание, прекращение действия закона естественной смерти не может произойти иначе, нежели посредством зороастрийского и христианского Воскресения, обретаемого нами в динамике Страшного Суда. Отмена законов настоящего выводит нашу систему на уровень прошлого, которое наделяет ее бессмертием.

Таким образом, Первое Пришествие Христа было связано с мистерией преждевременной смерти на Голгофе, вслед за которой последовало Воскресение как раскрытие братской любви между всеми членами человеческого сообщества. Второе же Его Пришествие будет сопровождаться уже иного рода смертью, – естественной, но это будет смерть самόй естественной смерти, своеобразная дематериализация, выключение настоящего времени. Для того, чтобы вступила в силу эпоха Разделения, надо сначала отключить действие законов, запускающих человеческую жизнь в бесконечный круговорот рождений и смертей. Эти законы отомрут сами по себе, за ненадобностью, когда человек восстановит в себе свое изначальное бессмертие.

С началом эпохи Разделения в мире включатся новые процессы и тотальная «материальность» сразу начнет отступать назад, в то время как личностные силы человека достигнут небывалого прежде подъема. Вероятно, в течение временного периода, соответствующего зодиакальному участку с 1го по 23йº Весов, будет стремительно нагнетаться критическая ситуация в мире. В это время будет происходить полномасштабное отделение добра от зла. Все вещи станут называться своими именами, потому что никому не будет смысла уже что-либо скрывать. Начнется открытая борьба на самом широком фронте, в которой армия Ангра-Майнью, окончательно уверовавшая в свое могущество и неотразимость, выступит с «открытым забралом».

В 23мº Весов находится точка пятого зороастрийского праздника (гахамбара), соответствующего Пятому Дню творения и пятой чакре вишудха. В этом градусе встречаются точка жизни и точка смерти, которые с момента рождения человека начинают двигаться от начала зодиакального круга (1гоº Овна) в противоположные стороны. Точка жизни (символическая Селена, или Белая Луна) движется по часовой стрелке со скоростью прохождения одного зодиакального знака за 7 лет, точка смерти (символическая Лилит, или Черная Луна) – против часовой стрелки, с 9-летней скоростью прохождения одного знака. Когда человеку исполняется 47 лет и 3 месяца, они встречаются, и этот участок человеческой жизни является самым главным, с точки зрения духовных перспектив данного человека. Добро и зло в его душе сталкиваются друг с другом, разыгрывая между собой символическую окончательную битву света и тьмы. И от того, чью сторону примет человек, чья позиция ему окажется ближе, зависит его дальнейшая, а также посмертная судьба. В этом возрасте человек делает главный духовный выбор в своей жизни, и все последующее уже определяется им.

То же самое будет происходить и в космической истории. Окончательное разделение добра и зла совершится тогда, когда стрелка космических часов достигнет 23гоº Весов. Тогда и будет дан последний бой силам дьявола, после чего Ангра-Майнью со всем своим воинством будет повержен и сброшен в свою темную бездну. Освобожденный ото лжи и зла материальный мир очистится, станет снова благим и светлым. Человек обретет свое долгожданное Воскресение, и воскресшая андрогинная природа его восстановит в нем изначальное божественное состояние бессмертия.