Введение.

 

Конец XI века в Европе выдался на редкость ярким и захватывающим. Невиданной силы чувства и эмоции захлестнули почти все население стран христианского Запада. А началось сие с достопамятного события, перевернувшего весь европейский мир и кардинальным образом изменившего привычный ход мировой истории. Речь идет о пламенном выступлении зачинщика судьбоносного крестового предприятия Папы Урбана II 27 января 1095 г. на поле около французского города Клермона перед толпой клириков и мирян всех возрастов и сословий.

– Братья и сестры! – взывал к почтительно внимавшей ему толпе благодарных слушателей не на шутку разошедшийся воинственный понтифик. – Доколе мы будем терпеть попирание христианских святынь этими злокозненными неверными? Доколе на Святой Земле будут хозяйничать проклятые мусульманские нехристи? Когда прекратятся страдания наших братьев во Христе, обитающих на благословенных землях Палестины? Нет сил больше терпеть эти издевательства, братья мои, и я благословляю вас на священную войну против язычников, оскверняющих наши святыни, благословляю на священный поход в Палестину ради освобождения Гроба Господня и во имя спасения святой нашей веры!

На клермонском поле Урбан II призвал франкское рыцарство дать торжественный обет освобождения всех христиан Востока от мусульманского гнета и отвоевания у проклятых басурман всех христианских святынь, захваченных ими прежде. «Там наши братья, как в аду, в зоологическом саду», – кажется, приблизительно так описывал родственную ситуацию один российский детский классик недавнего времени. И продолжал: «Вставай же, сонное зверье! Покинь же логово свое! Вонзи в жестокого врага копыта, когти и рога!».

Опираясь на постулаты блаженного Августина, считавшего, что все так называемые справедливые войны против иноверцев безусловно оправданы перед Богом, папа Урбан II, ничтоже сумняшеся, издал соответствующую буллу. Эта папская булла заранее снимала все грехи с тех «сознательных» христиан, которые возьмут на себя благословенный труд и священную обязанность отправиться в сей угодный Господу поход. Убийство на этой войне – уже не убийство, а благословенное дело Божие. Одним словом, весь крещеный мир в своем алчущем Царствия Небесного духовном порыве совершил неожиданный крутой разворот и переключился на свою ретроградную версию. Тем самым он успешно вернулся в ветхозаветные иудейские времена, где дела Божьи решались исключительно посредством войн, скандалов и мордобития. И этот резкий поворот стал для него поистине фатальным.

Первым из святейших рук Папы свой крест получил епископ Ле-Пюи Адемар Монтейский, который ради оказания ему такой высокой чести торжественно приблизился к понтифику под дикие крики толпы «Так хочет Бог!» («Deus lo voult!»). Урбан назначил его папским легатом при будущей армии воинов, названных впоследствии крестоносцами. Затем понтифик поговорил еще немного о благотворности принесения добровольной жертвы на алтарь победы светлого христианского начала над темным, беспросветным язычеством и в завершение своей вдохновенной речи возопил:

– Пускай же этот клич для вас станет воинским сигналом, ибо слово это произнесено Богом! Пускай каждый, кто дал сей обет, отныне носит изображение креста Господня на челе или на груди. Тот же, кто пожелает, дав обет, отказаться от него и вернуться назад, пусть поместит это изображение на спине промеж лопаток.

Воинственный клич «Так хочет Бог!» прокатился по клермонскому плоскогорью и «брызгами шампанского» разлетелся по всему крещеному миру. Его подхватили во многих концах христианского Запада с воодушевлением, которого, по-видимому, не ожидал даже сам Папа.

А надо сказать, что покаянные паломничества в Святую Землю существовали и раньше. Но именно в эпоху крестовых походов привычный обет паломничества (votum peregrinationis) был заменен обетом креста (votum crucis). Участие человека в подобном походе (ехреditio) засчитывалось ему как искупление всех его грехов. Движение по «пути в Святую Землю» («iter in Terram Sanctam») ставилось воинам-паломникам в особую заслугу перед Богом и ценилось выше любого покаяния. Подобное положение дел стало причиной многочисленных злоупотреблений и спекуляций. На священную войну нередко шли отъявленные мерзавцы всех мастей, – воры, убийцы, насильники, мошенники, должники, беглые монахи. Таким нехитрым образом этим «перевоспитанным» негодяям списывались все их прегрешения как перед законом, так и перед людьми. Суть проведенной служителями церкви пропагандистской работы лаконично передал хронист Фульхерий Шартрский: «Пусть станут рыцарями Христовыми те, кто прежде были разбойниками» («Nune fiant Christi milites, qui dudum extiterunt raptores»). С тех древних времен, возможно, и перекочевала к творцам популярного ныне фильма «Никита» столь замечательная идея, положенная в основу его сценария.

Абсолютно благочестивые порой намерения доблестных рыцарей, отправлявшихся в «путь на Иерусалим» («iter Hierosolymitanum»), самым причудливым образом переплетались с совершенно иными мотивами, двигавшими новоявленными Христовыми паломниками с нечистой совестью. Многие простые крестьяне, будучи наслышаны о несметных богатствах таинственного Востока, соблазнялись идеей похода в надежде поправить бедственное положение своих семей. Представители же не столь бедных слоев населения шли туда за новыми богатствами и новыми возможностями. Было среди «воинов Христа» немало и авантюристов-экстремалов, выше всего на свете ценивших свободу и богатую рискованными приключениями жизнь.

В поход нередко отправлялись и люди просто любознательные, – с целью посетить невиданные земли и набраться новых впечатлений, которых им, возможно, при иных обстоятельствах не удалось бы получить за всю свою жизнь. Ведь, по сути дела, развернувшаяся крестовая кампания не только не уступала, но во многом даже превосходила высшие образцы современных нам рекламных кампаний операторов туристического бизнеса. В переводе на язык нынешних рекламных законодателей, эта средневековая кампания могла бы сопровождаться такими жизнерадостными слоганами: «У тебя неприятности с законом? Тебя ненавидят все жители твоего селения? Твои дети при встрече с соседями стыдливо прячут глаза? Тебе повезло!!! Прими от пастора святой крест, – и тебя ожидает увлекательное путешествие с друзьями за богатствами таинственного Востока! Сокровища Мертвого моря ждут тебя! Твои дети будут гордиться тобой! А Сам Господь Бог и все Его наместники на земле благословят тебя на этом праведном пути!» и т.д.

Эпоха Средневековья – пожалуй, самое изумительное по насыщенности духовными исканиями время, – время, когда душа человека, как никогда прежде, была устремлена в небесные высоты, навстречу своему Небесному Творцу. А уже к концу XI века накал духовных страстей достиг своего наивысшего апогея. Это был период первого, пока еще символического Апокалипсиса, проводимого под эгидой Западной Церкви, не только не лишенной грехов, свойственных любому смертному, но и наполненной ими практически до краев. Грехи Церкви переливались через край, и ради их искупления она затребовала крови, – крови, разумеется, иноверцев, а также тех христиан, которых она оценивала ниже самих иноверцев. Речь идет не только о христианах, квалифицируемых католической Церковью как еретики, но и обо всех христианах Восточной Церкви, имевшей неосторожность отколоться от «праведного пути» духовного развития, – каким его видели папские законодатели религиозной моды.

Широко известная в христианском мире идея «справедливой войны» (bellum justum), которую нередко приходилось вести европейцам против чужеземных завоевателей, в сознании церковных властей мало-помалу трансформировалась в идею «священной войны» (bellum sacrum) против иноверцев. И в этом случае завоевателями выступали уже сами европейцы. Однако это нелестное для них определение смягчалось тем, что земля Палестины объявлялась по праву принадлежащей Церкви Святого Петра, пролившего на ней свою кровь, – так что, как говорится, – извините-пожалуйста-подвиньтесь. Воинам Христа вменялась в обязанность лишь своеобразная реприватизация этой земли посильными средствами, – огнем и мечом. О земле Палестины говорилось как о принадлежащем христианам наследстве, которое им еще предстояло геройски отвоевать. Во имя этой светлой цели они не жалели своих жизней, ибо им было обещано небесное воздаяние. А потому «…они плотной толпою, обгоняя друг друга, торопились в безмятежное царство небесное, точно в свои собственные жилища», как писал в XII веке в «Истории бриттов» Гальфрид Монмутский, имея в виду другую, но очень родственную ситуацию. Те же, «…чьи тела были растерзаны с неслыханною жестокостью», вообще возносились «…без промедления в мученических венцах к вратам небесного Иерусалима», – опять-же, о другом, но как точно написал этот талантливый средневековый исследователь!

Готовящийся поход рыцарей Христа в святой град Иерусалим воспринимался христианской общиной не только как движение к святым местам, но и как приобщение к святости, как путь не только в пространственном, но и в метафизическом смысле слова. Земной Иерусалим представлялся символом и аналогом Иерусалима небесного, и факт возможного физического овладения им ассоциировался со стяжанием высших благ в раю небесном. А потому сама мысль о том, что «наследие Христово» до сих пор находится в руках врагов христианства, как-то вдруг со всей ясностью предстала перед проснувшимся христианским сознанием и пробудила народные массы к активному действованию. Идея паломничества была объединена с идеей войны против неверных. Эта священная война позиционировалась как война рыцарей Бога (milites Dei) с врагами Бога (inimici Dei), Христа с Антихристом, добра со злом. С началом крестовых походов весь средневековый мир вошел в своеобразный метафизический Судный день.

Согласно апокалиптическим пророчествам, в самом конце времен Небесный Иерусалим должен будет сойти на землю. Тогда же произойдет долгожданное второе пришествие Христа и воскресение из мертвых. Столь соблазнительное для латинян проведение аналогии между Иерусалимом небесным и Иерусалимом земным не дало им шансов пройти мимо замечательной возможности пересечь свои судьбы с судьбами обитателей Святой Земли. Согласно предсказаниям автора Апокалипсиса святого Иоанна, в преддверии конца света все язычники (а сюда относятся не только иноверцы, но и христиане-еретики, коими в глазах католичества были, в том числе, и православные) будут либо обращены в истинную веру, либо уничтожены вместе со своим бригадиром Дьяволом. По этой же причине святые рыцари особо не церемонились с теми же евреями, устраивая погромы и организовывая на них облавы. Сарацины же в церковной традиции вообще считались «присными Антихриста» («satellites Antichristi») и рассматривались как воплощение апокалиптического зла.

Средневековые христиане были искренне убеждены, что перед самым Концом Света Иерусалим будет снова занят христианами. Тогда же ожидается и приход Антихриста. И вот когда произойдет это знаменательное событие, – христианский «император последних времен» возложит на Масличную гору атрибуты своей власти, – корону и скипетр, – чем и будет положено начало Конца. Так что самый канун крестового похода стал временем ожидания христианами грядущего Конца Света и окончательной битвы сил добра и зла, отождествленной с битвой воинов Христа и воинов Магомета.

В средневековом представлении Страшный Суд был уже у дверей. Нехорошие апокалиптические предчувствия христиан инициировали массовое движение покаяния ради спасения бессмертных человеческих душ. Отныне рыцарям Христа надлежало обратиться к добровольной аскезе и послушанию. Именно в это время многие верующие христиане уходили в монастыри, передавая церквям свои земли и богатства ради искупления своих грехов. Глубокое чувство греховности, апокалиптический страх смерти и ада, а также жажда спасения и очищения были очень типичны для современников той совестливой эпохи. Поэтому призыв Папы Римского идти в поход на неверных пал на благодатную почву и воспринимался многими его реципиентами как обещание полного отпущения всех грехов и дарования вечной жизни в раю, – в случае, разумеется, принятия ими обета креста.

Нелишне заметить, что роль церковной власти в эпоху Средневековья на Западе кардинально отличалась от ее роли на Востоке. Восток имел сильную императорскую власть, и восточная церковь смиренно склонялась перед величием властного Кесаря. В то же время, на Западе ситуация сложилась совершенно иная: западные короли чуть ли не в очередь выстраивались на поклон к Римскому Папе и его епископам. Ведь королевская власть в раздробленном западно-христианском мире была чрезвычайно слаба: идеи «liberty», знаете ли, вольнодумство и все такое прочее… Подобные либеральные ужасы и не снились богатому патриархальными традициями и привыкшему к «сильной руке» Востоку.

Свою подлинную легитимность власть на Западе получала только в случае благословения высших иерархов Церкви. Они владели правом как назначать, так и устранять ее представителей, а также самым широким спектром выбора среди ее смиренных соискателей. Посему слово западного проповедника имело невиданную силу и непререкаемый авторитет. И что уж говорить тогда о наивысшем руководстве католической Церкви? Папское слово имело силу абсолютного закона, требующего беспрекословного исполнения. Короли правили Европой, папы правили королями, и не исполнить папскую волю для короля означало то же самое, что получить отлучение от Церкви, – а это, в свою очередь, практически гарантировало ослушнику посмертную геенну огненную. Во всяком случае, христиане искренне верили, что служители Церкви являются носителями подлинной воли Творца, а потому гнев церковников приравнивали к гневу Господнему. Если же представители церковной власти выдавали кому-либо так называемую индульгенцию на прощение грехов, то это воспринималось как поистине божественное прощение, которое позволяло его счастливому обладателю спать отныне спокойно и видеть лишь безоблачные сны.

Надо сказать, что Церковь достаточно надежно охраняла свои духовные и материальные завоевания. За отступление крестоносца от своего обета над ним висела угроза церковного отлучения, которого в те времена боялись больше всего на свете. «Страх апостольского проклятия» («terror apostolicae maledictionis») был основой самых страшных сюжетов для ночных кошмаров. Павшим же на поле боя Церковь обещала венец мученика и вечный рай на небе, как бы они ни вели себя до этого на земле.

Средневековые люди были чрезвычайно религиозны, и природу этого феномена нам, сегодняшним, разгадать очень трудно. Поскольку вся жизнь в Средневековье была сосредоточена в круге храма, то любая человеческая деятельность, – как мыслительная, так и физическая, – становилась тут же и теологической, – то есть, направленной на постижение законов Создателя. Ведь при выполнении любой механической работы человеку необходимо преодолеть естественное сопротивление обрабатываемой вещи, подняться над ее физической тяжестью, а, иными словами, – вознестись. Так что механика тесно переплеталась с пневматикой, а напряженная физическая работа ассоциировалась с духовной работой по спасению души и давала человеку силы для достижения небесных чертогов Святого Града Иерусалима.

Пиковый расцвет средневековой религиозности дал свои закономерные плоды, когда духовная напряженность западноевропейского люда, зашкалив за все возможные пределы, востребовала соответствующих деяний и поступков. Предельный накал христианских страстей материализовался в безудержную воинственность, охватившую почти все слои населения нескольких стран Западной Европы. Произошло как бы смыкание альфы и омеги, – первого зодиакального знака Овна и последнего зодиакального знака Рыб. Ведь знак Рыб и его управитель Нептун символизируют христианскую религию, в то время как знак Овна и его управитель Марс символизируют многие дохристианские религии и учения. Для всемерной эскалации своих духовных идеалов Нептун прибег к помощи Марса, после чего средневековая христианская религиозность перешла в новую, огненную фазу, которую со всей ответственностью можно назвать оголтелым религиозным фанатизмом.

Ох, и нелегкими же были астрологические обстоятельства, которые сопровождали агитационное выступление Папы (27 января 1095 г.), положившее начало эпохе крестовых походов! Солнце в Водолее находилось на вершине конфигурации стирающих аспектов, состоящей из двух ундецилей и одного биундециля. На двух других углах этой конфигурации оказались Юпитер (в Козероге) и Северный Узел (в Рыбах). Они-то и определили специфику события: Юпитер в Козероге – как планета религиозного порыва, ведущего массы вперед, к высокой цели, а Северный Узел в Рыбах – как показатель святого долга послужить христианской идее, не жалея живота своего.

Стирающие аспекты по-иному называют аспектами смерти, аспектами стерилизации, выхолащивания, служения некой единой жесткой системе, обезличивающей всех ее членов и заставляющей их, подобно слепым автоматам, покорно выполнять ее непостижимые разуму указания. Выбраться из этой системы просто нет никакой невозможности. Единожды возникнув, крестоносное движение продержалось довольно долго, – около двух столетий, – и его главным итогом стала кровавая жатва бессмысленных человеческих смертей. На полях сражений между христианами и мусульманами, христианами и иудеями, а также христианами и христианами, полегло огромное количество как христианских, так и мусульманских и иудейских воинов, а также масса мирного населения всех наций и конфессий.

Идея подчинения огромной безличной машине, положенная в основу действия конфигурации стирающих аспектов, принесла свои печальные плоды. Вся дальнейшая европейская история стала напоминать своеобразный часовой механизм, в котором безвольно затерялись несчастные винтики-христиане, вынужденные ценой своей собственной жизни и жизни так называемых врагов оправдывать чьи-то честолюбивые ожидания. Своими мельничными жерновами безжалостная система религиозного производства перемолола всех, кто имел неосторожность в нее попасть, и без сожаления выбросила все ненужные отходы.

Попав на вершину такой жесткой конфигурации, свободолюбивое Солнце в Водолее оказалось в некомфортной для себя обстановке полного лишения свободы. Собственно, сама рассматриваемая система требовала реализации идеи свободы. Речь шла об освобождении несчастных христиан, попавших в когти дьявола в турецком обличье на земле святого Петра, «…где наши братья и сыны в неволе жить обречены», – как сказано у того же детского классика, но, как водится, – по другому поводу. Европейское рыцарство практически лишилось собственной свободы ради возвращения свободы своим замученным собратьям в далекой жаркой Палестине.

Но есть у ундецильных аспектов и иное назначение. Они символизируют веру, способную двигать горами и менять сущность человека, вплоть до полной его трансформации. Проходя через все испытания и претерпевая огромные лишения, человек обретает намного большее, чем до этого он потерял. Отказываясь от тщедушных привязанностей к сомнительным удовольствиям, он перестает питать себя иллюзиями бренных ценностей материального мира и заменяет их совсем иными ценностями, – истинными ценностями мира духовного. Именно этот призыв Папы, – призыв к самопожертвованию во имя великой цели, – и вдохновил крестоносных воинов стать в очередь на эшафот крестоносной идеи, чтобы с гордо поднятой головой умереть за нее и тем самым спасти свою вечную душу.

Северный Узел в христианском знаке Рыб на одном из углов конфигурации гороскопа 27 января указывал на то, что единственным условием освобождения угнетенных христиан Востока является самая решительная эскалация идеи христианской любви на всей оккупированной сарацинами территории. Идея эта была во всех отношениях как нельзя более воинственной: дорифорием, или оруженосцем Солнца был Марс, а возничим – Плутон как высший Марс, пребывавший, к тому же, в знаке Марса, – Овне. Между Солнцем и его возничим находился Северный Узел в Рыбах, что указывало на абсолютную фатальность предстоящей христианской экспансии. Тема управителя Рыб Нептуна тесно переплелась с темой агрессивного Марса, и грядущий мистериальный образ крестовых походов за освобождение Гроба Господня был сформирован.

Ахиллесовой пятой того почина, который так опрометчиво был положен на Клермонском поле, являлась сфера Девы, где находилась на тот момент Черная Луна. Дева – знак девственности, непорочности, скромности, духовной чистоты и послушания, воплощающий в себе все то, чего так не хватало воинам Христа в течение долгого периода крестовой лихорадки. Спору нет: в длительных переходах от города к городу некоторая девственность и непорочность была для крестоносцев неизбежной, но всего лишь вынужденной мерой. Зато они полностью «отрывались», когда судьба посылала на их трудном пути караваны с гаремными женщинами. А какой разгул насилия устраивали солдаты Христа во взятых с боем восточных городах! Насилие над женщинами иноверцев считалось у них святым делом, по непонятной для нас причине угодным Господу.

Крестоносное движение было своеобразным продолжением традиционного христианского паломничества в Святую Землю, только теперь вместо посоха странника новоявленный христианский паломник вооружился мечом. Как и паломничество, поход крестоносцев считался покаянным бегством от бренного мира ради стяжания Царствия Небесного. Однако Церковь пообещала взявшим меч во имя Христа не только Небесный Иерусалим, но и, – для пущей верности, – отнюдь не небесные блага. Именно крестовые походы стали той питательной средой, на которой произросли пышные цветы современного банкового дела. К тому же, спасители христианства на Востоке получили огромные имущественные и социальные привилегии, – так называемые привилегии креста (privilegium cruces). Они были освобождены от уплаты процентов и, частично, – от уплаты долгов, – их имущество перешло под защиту Церкви, они подлежали лишь церковному суду и т.д. Опираясь на гарантии церковной индульгенции, христианские воины беззастенчиво грабили города, а также насиловали, продавали в рабство, а то и убивали их жителей. Одним словом, занимались всеми возможными злодеяниями, оскверняющими знак Девы, а также проводили сомнительные финансовые махинации. Так что ни о каком аскетизме и духовной чистоте в их рядах не могло быть и речи. Ничем не запятнали себя лишь единицы. И какими же уморительными в этом свете предстают слова Папы, воодушевленно взывавшего на Клермонском поле:

– Поход станет искуплением грехов христианского мира, осквернившего себя грабежами, убийствами и насилием!..

Да уж… По прошествии лет мы с уверенностью можем констатировать, что все эти грабежи, убийства и изнасилования до начала крестовых походов существовали лишь в виде многообещающих «цветочков», а вот с началом оных они обратились уже в самые настоящие «ягодки».

Самой активной планетой на небесном склоне во время неподражаемого выступления Папы был Меркурий, образовавший наибольшее количество аспектов. Меркурий – планета человеческой речи, – и яркая, эмоциональная речь Папы сотворила настоящее чудо. Именно эмоциональность речи понтифика вдохновила толпу, и столь неожиданный, вероятно, даже для него самого энтузиазм этой воодушевленной толпы вернул понтифику его собственную энергию, увеличенную тысячекратно. Это и придало ему решимости инициировать христиан на переход от слов к делу, – и дело удалось. Вот что значит удачно и, – главное, – вовремя сказанное «слово Божье».

Христианство, пожалуй, является самой эмоциональной из всех религией, несмотря на постулирумый ею примат Слова. Слово христианства есть слово эмоциональное, основанное не столько на знании истины, сколько на искреннем желании, чтобы оно оказалось истинным, на вдохновенной интуиции. Потому и творческий аспект тридециль Меркурия с Луной в момент папских заклинательных призывов, прозвучавших на Клермонском плоскогорье, да еще в комбинации аспектов с такими показателями фатума, как Узлы и Лилит в соответствующих положениях на зодиакальном круге, творчески и привел к столь неумеренной экзальтации христианских чувств самих верующих. Создалось такое впечатление, что папская крестовая кампания была совершенно не продумана, основана исключительно на эмоциях, не подкрепленных необходимым знанием всех обстоятельств дела. Но, – что поделаешь? – главной проблемой всего христианского богословия является как раз эта самая нехватка необходимого знания и нежелание этот интеллектуальный пробел заполнять.

Проповедь папы Урбана на Клермонском поле произвела неизгладимое впечатление, прежде всего, на простой народ, символизируемый на астрологической карте Луной. Первый крестовый поход имел свою нулевую фазу, длившуюся с марта по август-октябрь 1096 г. В это время осуществлялся так называемый Народный крестовый поход. Покуда рыцари и вельможи готовились к своему славному выступлению и собирали деньги на сие серьезное предприятие, в значительно более оперативном режиме было создано скромное народное ополчение, которое оказалось куда мобильнее и легче на подъем. Ввиду полного отсутствия каких-либо значительных финансовых средств, оно и не было заангажировано интересами серьезных финансовых групп. Поставив своей целью исключительно спасение христианских святынь и вознадеявшись на провидение Божье и русское «авось», свойственное, как оказалось, не только русским, группы Петра Пустынника, Вальтера Неимущего, Эмихо Лейзингенского и других инициативных соискателей Царства Божьего сами дружно отправились на Восток. В своем «святом пути» они грабили проходящие караваны и населенные пункты тех стран, по территории которых им доводилось передвигаться, ибо бедны были и неимущи, сильно нуждались в пропитании.

Знак Рака, в котором все это время пребывал олицетворяющий христианскую идею Нептун, символизирует собою как народный порыв, так и народные упования на спасение и искупление общих грехов при достижении воинами Христа территории Святой Земли. Но уже в августе Нептун перешел в следующий знак, – Льва. Ингрессия Нептуна в этот огненный знак ознаменовалась тем, что вышеуказанный «детский сад» был переправлен греками из Константинополя в Малую Азию, где и был благополучно разгромлен сарацинами. В августе в дело вступили уже «взрослые» силы крестоносцев, возглавляемые аристократами, – подлинными носителями энергий Льва. Среди них можно выделить Гуго Вермандуа, – брата отлученного от Церкви (видимо, за пререкания с Папой) французского короля Филиппа, – а также Годфруа Булонского, Раймунда де Сен-Жилля, Боэмунда де Тарента, Танкреда Апулийского и др. Вот тогда-то и начался настоящий, официальный крестовый поход.

К его началу на астрологическом небе сложилась крайне зловещая ситуация, поскольку податель света Белая Луна (Селена) находился в одном знаке с подателем тьмы Черной Луной (Лилит). Это был знак Скорпиона, – место экзальтации Черной и падения Белой Луны. Стало быть, зло, как мина замедленного действия заложенное в основание Первого крестового похода, было в несколько раз сильнее добра, а потому сие крестовое мероприятие было заранее обречено, – нет, не на неуспех, а на нездоровый, зловещий успех, несущий больше горя и страданий, чем мира и радости как самим воителям Христа, так и населению «освобождаемой» ими местности.

Знак Скорпиона связан с арабскими землями, на которых светлому началу развернуться и, тем более, победить очень трудно. Быть может, потому наш Спаситель и выбрал для своего земного рождения территорию, где малейшие ростки зла приносят самые обильные всходы. Ведь ему предстояло пройти через предельные человеческие страдания и воскреснуть к новой жизни, свободной от зла. Обстоятельства же Первого крестового похода были своеобразной иллюстрацией к книге о войне между силами света и тьмы, в которой последние, к несчастью, победили.

Однако полное соединение Селены и Лилит состоялось лишь в начале Стрельца, – знака религий и дальних странствий, – в январе следующего, 1097 г. Тогда же завершилось и первое обращение Марса, вернувшегося на свое место после первого агитационного выступления Папы Урбана. Полное смешение добра и зла ознаменовалось затяжными переговорами императора Византии Алексея Комнина с главами всех прибывших в Константинополь крестоносных войск. Главным условием содействия греков в переправке латинян на азиатский берег Босфора было требование императора ко всем лидерам крестоносных войск принести ему вассальную присягу. Это непопулярное решение далось латинянам очень непросто, однако для пользы дела они, – кто раньше, а кто позже, – все же согласились, предварительно, по-видимому, сделав пальцами крестик за спиной.

Как видим, взаимоотношения восточных и западных христиан характеризовались изрядным недоверием, причиной которому были как изначальные расхождения в их религиозных взглядах, так и не совсем корректное поведение западных рыцарей на византийских территориях. Речь идет о грабежах и разбоях, сопровождавших тяжелую поступь крестоносцев везде, где бы они ни проходили в своем «очистительном» походе. Император Византии уже и не знал, как относиться к такому «спасению» его подданных от сарацинской опасности, потому как само это «спасение» представлялось ему палкой о двух концах. А в дальнейшем ситуация только ухудшилась.

Однако, – что греха таить? – сама Византия, некоторым образом, и «напросилась» на эту «братскую помощь» Рима. Когда в конце XI века в ее малоазийские владения вторглись турки-сельджуки и с юношеским задором, свойственным адептам молодой благополучной религии, стали устанавливать там свои, мусульманские порядки, сердце главы восточной Церкви дрогнуло. Он подумал, что братья во Христе, какими бы они там ни были, – это, все же, наименьшее из всех предложенных ему зол, – и дал отмашку на проведение западной экспансионистской акции на Востоке. Для Римского же Папы плачевное положение Восточной Церкви было – как бальзам на душу, – ибо он намеревался объединить обе части Церкви в одно могущественное целое, которому никакие турки с печенегами уже не будут страшны. Только объединение сие, согласно хитроумному замыслу Папы, должно было проводиться под руководством Рима, подчиняющего себе блудную Византию. Вот претворение в жизнь этой-то замечательной идеи и было главной целью великого комбинатора Урбана II. Именно ее, лицемерно прикрытую искренним желанием оказать Христову помощь бедной погибающей Восточной Церкви, он, вероятно, и вынашивал долгими зимними вечерами в своей одинокой папской келье.

В результате блестяще проведенного Первого крестового похода дерзкий замысел Папы получил свое наиболее полное воплощение. Этот же поход имел и наибольший военный успех, так как его итогом стало создание четырех государств крестоносцев, из которых главным было новообразованное Иерусалимское королевство.

Битва за Иерусалим началась на рассвете 14 июля 1099 г. и на следующий день завершилась полным успехом. Взятие Святого города происходило на полуобращении Черной Луны после судьбоносной проповеди Урбана II перед слушателями клермонского плоскогорья. И если в момент выступления Урбана Лилит находилась в Деве, – оппозиционном по отношению к Рыбам знаке, – то во время взятия Иерусалима она была уже в Рыбах, в соединении с Северным Узлом выступления, оскверняя при этом саму идею Христа. Это свидетельствует о том, что победа крестоносных сил отнюдь не была светлым деянием в истории христианства. Напротив, она стала основой для его стремительного дальнейшего разложения, в полной мере проявившегося в «светлую» эпоху Возрождения, когда над многими городами и селами христианского Запада повис устойчивый смрад от «священных» костров великой инквизиции.

Начиная со Второго, крестовые походы все более и более отходили от своей первоначальной, провозглашенной понтификом идеи в сторону каких-то экономических и политических приоритетов. Кроме того, они вызвали ответную реакцию вспыльчивых мусульман, объявивших христианам свою собственную священную войну, – «джихад», которая, судя по всему, не прекращается до сих пор. Итогом этой развернувшейся войны стало отвоевание в 1187 г. детьми Аллаха Иерусалима, – что, в свою очередь, стало поводом для организации очередных походов крестоносцев на Восток, – но уже менее удачных, чем Первый.

Один из таких вот походов, – Четвертый (1199-1204 г.г.), – своим конечным пунктом имел уже не Иерусалим. Да Бог с ним, с Иерусалимом, – участникам Четвертого похода больше приглянулся «братский» Константинополь, который они успешно захватили и разграбили. Так была создана Латинская империя (1204-1261 г.г.), – знаменитое государство крестоносцев. По сути дела, независимо от того, о чем думал папа Урбан II, когда призывал цвет западного рыцарства в поход на Иерусалим, подлинной целью этих крестоносных демаршей была лишь победа латинян над конкурентами по общей религии, – византийскими греко-православными, – и подчинение их Римскому престолу. Однако подчинить греков им так и не удалось: крестовые походы лишь углубили пропасть между католиками и православными и еще более утвердили представителей обеих конфессий во мнении, что их оппоненты безнадежно глупы, грубы и далеки от Бога. На византийской земле крестоносцы продержались совсем недолго и под давлением обстоятельств вынуждены были уйти.

Участников последующих походов все меньше и меньше интересовал Иерусалим: они как-то больше специализировались на африканском побережье, восточно-славянских землях и т.п. Ввиду возраставшей мощи исламского мира, Святая Земля становилась все менее доступной для западных рыцарей и, подобно Лисе из басни Эзопа, отказавшейся от винограда, они посчитали ее совсем не привлекательной.

Что ж, «все течет, все меняется». Благодаря дальнейшей эволюции религиозного сознания как-то сама собой отпала необходимость завоевывать исконно христианские земли. Куда более предпочтительной и уже не слишком хлопотной стала восприниматься перспектива обретения небесного Иерусалима в своей собственной душе. Походы на Восток все меньше волновали души западных христиан, досыта «наевшихся» как сомнительными победами рыцарей на Востоке, так и историями о чудесах той далекой земли. Поэтому спустя две сотни лет после своего начала крестовые походы тихо сошли на нет. И когда 18 мая 1291 г. пала Акра, – последний военный оплот христиан на Ближнем Востоке, к которому, по-видимому, у латинян было такое же жалостливое отношение, как у современного человека – к чемодану без ручки, – эпоха крестовых походов с радостным облегчением распрощалась с мировой историей и отправилась на покой в ее безбрежные анналы.

Сие знаменательное событие, завершившее эпоху крестоносного движения, произошло на очередном возвращении Черной Луны в Скорпион, где она находилась во время начала Первого похода. Поэтому можно сказать, что окончание походов было связано с расплатой со всеми долгами, взятыми крестоносцами у темных сил в начале своей «благотворительной» деятельности. Вся темная программа была полностью исполнена, и контролирующие ее добросовестное исполнение силы, оставшись довольными результатами проделанной работы, не видели больше смысла в ее дальнейшей пролонгации.

Белая же Луна оказалась в Деве, в соединении с Черной Луной начала всей этой двухсотлетней околорелигиозной свистопляски. Данный факт как раз и подтверждает то положение, что светлые силы не только не поддержали сие оригинальное паломничество на Святую Землю, но и наказали его участников по всем статьям их основных преступлений, связанных со знаком Девы. Можно даже предположить, что взятие турками Акры стало тем событием, которое, в каком-то смысле, спасло если не самих рыцарей Христа, то хотя бы их несчастные души. Потеря Акры стала для западного мира моментом истины и духовного покаяния, оставляющего надежду на грядущее спасение. А ни о чем ином, разумеется, крестоносцы и не мечтали, отправляясь в столь далекую и манящую Святую Землю…

На момент «смерти» крестоносного движения, связываемый, как правило, с падением Акры, планета взрывов и переворотов Уран соединилась с Селеной начала этого движения, – что подтверждало общую положительную характеристику данного момента: произошел некий переворот, или озарение, включившее изначальный светлый потенциал всей крестоносной программы. Видимо, западные христиане наконец-то поняли, что лучше открывать свет в собственной душе, чем пытаться добыть его с оружием в руках, ибо последний путь бесперспективен. Планета смерти и встречи с иным миром Плутон находилась в Водолее, в соединении с Солнцем и Марсом начала крестового процесса. Она и завершила дни последнего, «выключив» энергетического подателя его жизни, – Солнце. Произошло окончательное освобождение крестоносцев от необходимости что-то там удерживать и что-то там завоевывать дальше: Водолей дал им такую свободу, – вплоть до свободы от самой жизни.

Ну и, в заключение, пожалуй, стоит упомянуть о планетоиде Хироне, управляющем вопросами закона и справедливости. Он в очередной раз вернулся на свое место в Овне, где пребывал на момент начала всех этих волнующих событий. Так что последний бой и поражение от турок носили на себе прозрачный отпечаток грядущего Последнего Суда. Вот уж, действительно: за что боролись…

Так бесславно и завершилась великая крестоносная эпопея. А эстафетную палочку рыцарей Христа умело подхватили религиозные миссионеры, чья мирная работа, направленная на христианизацию «темных» народов, оказалась куда более эффективной, – но это, как говорится, уже совсем другая история...

История крестовых походов неразрывно связана с историей христианского военно-монашеского Ордена тамплиеров. Интересно, что продолжительность существования как самого крестоносного движения, так и организации тамплиеров, являвшей собою практически квинтэссенцию его духовно-идеологических ориентиров, совпала и оказалась равной примерно 196 годам (1095-1291 г.г. – эпоха крестовых походов; 1118-1314 г.г. – время деятельности Ордена). Это очень интересное совпадение, наводящее на мысль о том, что святой Орден Храма был практически отблеском, или спиритуальной проекцией крестоносной кампании в недалекое будущее, – на 23 года вперед. 23 – это число знака Стрельца, ведающего вопросами дальних странствий, – как материальных, так и духовных. В сфере духовной тема Стрельца реализуется в религиозно-философском, или идеологическом ключе, так как область идеального представляется нам неким аналогом самых дальних, трансцендентных и заоблачных земель. Достижение этих земель человеком посредством своей творческой мысли есть такое же, а порою даже еще более дальнее путешествие, чем путешествие по земле. Только осуществляется оно иным образом. «Что на свете всех быстрее?» – спрашивается в одной детской сказке. – «Мысль человека. За короткое мгновение она преодолевает любые, даже самые дальние расстояния».

Знак Стрельца был очень хорошо проявлен в гороскопах начала и конца истории тамплиеров, – о чем речь пойдет ниже. Видимо, этот Орден был действительным смысловым центром всего крестоносного движения. Именно его деятельность и была главной целью крестовой программы. И речь здесь идет не только о постулированных Орденом задачах духовного порядка. Куда больше он прославился своими завидными материальными завоеваниями. Не исключено, что на нем самом отражалось практически все, что происходило с рыцарями Христа в течение их двухсотлетней эпопеи. Да и закончили эти два средневековых феномена одинаково печально.

Число лет этих двух параллельных явлений (по 196) кратно 7 и является кармическим, потому что связано с циклом обращения как Белой Луны (196 / 7 = 28), так и лунных узлов. На полуобращении узлов и обращении Селены завершилась и история крестовых походов, и история Ордена тамплиеров. Когда шел штурм Акры, рыцари Храма оказались последними, кто сдался турецкому султану. Их упрямая башня продержалась еще десять дней после сдачи всего гарнизона. Некоторые крепости, защищаемые тамплиерами, и после падения Акры продолжали обороняться, никак не желая расставаться с эпохой крестоносных завоеваний.

О тамплиерах, – рыцарях Ордена Храма, – у историков сейчас нет однозначного суждения. Кем они были, – со всей уверенностью, пожалуй, не может сказать никто. Мы видим лишь «надводную» часть этого информационного айсберга, а о подводной его части, по-видимому, мало кто знает. Были ли они всего лишь простыми служителями Христовой Церкви, защищавшими мирных паломников на пути в Иерусалим, или же они были отпетыми антихристами-отступниками, предавшими христианскую веру то ли ради Магомета, то ли ради самого Дьявола, как утверждали их обвинители на инквизиторском процессе, – это нам неведомо. Была у них, по-видимому, какая-то «третья» тайна, которую раскрыть теперь уже почти невозможно.

По некоторым дошедшим до нас сведениям, Орден Рыцарей Храма был основан в 1118 г. Гуго де Пейном и Годфруа де Сент-Омером. В один прекрасный день они явились ко двору тогдашнего короля Иерусалима Балдуина II и попросили разрешения охранять паломников на пути от Яффы до Иерусалима. Король подумал, что дело хорошее и отчего же не разрешить? Более того: он решил как-то организовать это благое дело, назначил их исполнителями и выделил им «офисное» помещение в южном крыле дворца, близ Храма Господня. А на том самом месте в прежние времена стоял знаменитый Храм Соломона. Это обстоятельство и дало впоследствии толчок к появлению различных нехороших подозрений, высказываемых целым рядом научных исследователей в адрес рыцарей Храма. Могли-де они там что-то такое интересное раскопать, – вплоть до Чаши Святого Грааля, которая в лихорадочном воображении некоторых современных следопытов оказалась девушкой, к тому же, – давно усопшей.

Спустя 10 лет после своего реального появления на исторической сцене организация тамплиеров обрела свой официальный статус и получила наименование от слова Temple, что по-французски означает «Храм». Полное ее название – «Бедные рыцари Иисуса из Храма Соломона» (по другим источникам – «Бедные братья Иерусалимского Храма»). Это случилось 14 января 1128 г. на соборе в Труа, куда по поручению короля Балдуина II прибыл основатель этой организации Гуго де Пейн. На том соборе Римский Папа Гонорий II утвердил орден Храма и его латинский Устав, назначив Гуго де Пейна Великим магистром ордена.

Параллельно Гуго де Пейн решал кое-какие другие вопросы. Собственно, главным для правителя Иерусалима, отправившего его в 1127 г. в эту поездку, было не утверждение Ордена Храма. Гуго де Пейн получил от него еще более важное задание: он должен был добиться у Папы Гонория II объявления нового крестового похода или, на худой конец, выделения как можно большего числа христианских воинов для защиты Иерусалима от турок. Кроме того, Гуго де Пейну предстояло посетить графство Анжу, где он должен был вести переговоры о свадьбе Мелисенды, дочери Балдуина II, и Фулька V, графа Анжу. Гуго отправился в Европу с рекомендательным письмом Балдуина II к Бернару Клервосскому, где король настоятельно просил святого отца оказать поддержку рыцарям Храма. Выполнив все свои поручения и получив необходимое для своей организации признание высшего понтификата, Гуго де Пейн вернулся в Иерусалим, полный светлых и радужных надежд верой и правдой служить христианскому делу.

Считается, что первые рыцари Храма были бессеребрениками, вели мудрую и праведную жизнь и полностью выполняли все условия своего строгого Устава. Согласно его положениям, вступающие в Орден рыцари одновременно становились монахами, то есть принимали монашеский обет послушания, покорности, бедности и безбрачия. Каждый рыцарь при своем вступлении в Орден тамплиеров отрекался не только от мирской жизни, но и от своих собственных родственников. Питаться отныне он должен был лишь хлебом, а пить ему разрешалось лишь воду. Носить он должен был самую простую, недорогую одежду. Если же после смерти рыцаря-монаха в его вещах обнаруживались дорогие украшения или деньги, то он терял право быть похороненным на освященной земле (то есть на кладбище). Погребенное тело тамплиера могли даже извлечь из могилы и бросить на съедение собакам, если наличие подобных признаков неправедной жизни усопшего обнаруживалось уже после его благополучного захоронения.

И вот с этой точки зрения, мне представляется очень интересным следующий астрологический факт. Большую часть 1118 г., когда была основана организация храмовников, Черная Луна находилась в знаке Тельца. Таким образом, камнем преткновения для тамплиеров оказались так называемые «врата адовы» («porta inferna»), – искушение благами материального мира, грозящее опасностью продажи души дьяволу. Бедность святых рыцарей была главным правилом их жизни, которое им следовало соблюдать, но само наличие Лилит в Тельце в момент основания их организации сделало невозможным соблюдение ими чистоты именно в этой части спектра человеческих интересов.

Если на предполагаемый исходный гороскоп 1118 г. наложить гороскоп официального признания Ордена Храма (от 14 января 1128 г.), получается очень интересная картина: на месте Черной Луны в Тельце оказывается уже Белая Луна. В том-то и беда «бедных рыцарей», что уже в момент утверждения их ордена у них включилась самоубийственная программа расплаты за все свои грехи. И это привело к своему закономерному результату: все их неправедные деяния в сфере, принадлежащей знаку Тельца, становились тут же достоянием всеобщей гласности. Так что более дискредитированного своими собственными силами ордена, чем орден тамплиеров, нужно было еще поискать. Белая Луна постоянно раскрывала все грязные дела Черной, благодаря чему даже складывалось впечатление, что храмовники грешат и тут же сами доносят на себя, наказывая себя за свои злодеяния. Тамплиеры прославились своей жадностью к военной добыче, чувственным развлечениям и винопитию (бытовало даже в народе такое нелестное сравнение: «Пьет, как тамплиер»). При этом они не стеснялись убивать и грабить кого угодно, включая своих собственных единоверцев.

Принадлежность к Ордену храмовников имела свои преимущества, так как тамплиеры находились под личной опекой Папы. Им была гарантирована безопасность и физическая защита. Защита полагалась также их родным, а их имущество бдительно охранялось от произвола соседних крупных и мелких феодалов, особенно в то время, когда сами члены Ордена находились в крестовом походе. Свои финансовые проблемы они легко и непринужденно решали за счет богатой военной добычи. Ведь в те времена Закон был очень слаб и хрупок, а сила была на стороне лишь того, кто сильнее. Короли и феодалы разных стран дарили Ордену тамплиеров свои поместья, села, города, замки, церкви, монастыри, все налоги и подати от которых веселыми ручейками стекались в одну могучую реку, переходящую в океан и называемую кассой Ордена.

И все же наиболее прибыльной статьей доходов храмовников была активная ростовщическая деятельность, принадлежавшая в те времена исключительно к сфере компетенции проживавших в христианских странах иудеев. Смышленые тамплиеры, «переплюнув» в своих финансовых талантах самих признанных корифеев этого жанра, создали гениальный продукт, ставший прообразом современной банковской системы Европы. Когда евреи еще не поднимались выше уровня уличных менял, тамплиеры располагали уже вполне развитой системой кредитования, векселирования, совершали денежные операции высшего пилотажа, – причем не только с использованием золота, но и с использованием ценных бумаг. Поэтому, несмотря на то, что Орден был провозглашен нищенствующим, – его богатство, в полном соответствии с высшими идеалами Лилит в Тельце, стремительно и неуклонно возрастало.

А мир устроен так, что знаком Тельца заведует Венера, – богиня любви и красоты не только духовной, но и физической, – подательница всех земных благ. Для Ордена, ввиду присутствия в знаке Тельца обоих гороскопов его основания, – первичном и официальном, – двух кармических планет, связанных с выбором между светом и тьмой, Венера поневоле тоже стала выполнять кармическую функцию. Посему она внимательно наблюдала за всеми деяниями святых братьев и карала их за все неблаговидные поступки. В гороскопе официального основания Ордена тамплиеров от 14 января 1128 г. Венера находилась в очень сильном положении в Рыбах, на острие напряженной конфигурации под названием тау-квадрат. Помимо самой Венеры, в ней участвовали лунные узлы в Близнецах-Стрельце (это было как раз полуобращение узлов после первичного основания этого Ордена в 1118 г.). Кроме того, она аспектировала Черную Луну в Близнецах, – причем, кармическим аспектом бинонагоном.

Когда спустя почти 200 лет, 13 октября 1307 г., был произведен первый масштабный арест тамплиеров, обвиненных во всех смертных грехах, транзитная Венера была уже в соединении с Черной Луной в Деве, – практически там, где обосновалась Черная Луна в начале крестоносной программы. К тому же, транзитные планеты образовали конфигурацию большой тригон в водных знаках (знаках расплаты) с участием Венеры гороскопа утверждения Ордена. В нее вошли: Хирон в Раке и стеллиум планет в трагическом знаке Скорпиона, – Меркурий, Уран, Нептун и Сатурн. Как минимум, три последние планеты в своем взаимодействии ничего хорошего никому не предвещают. Нептун находился в королевском градусе Зодиака, обозначая тем самым, что происходит некое событие космической важности, имеющее огромное влияние на дальнейшие судьбы христианского мира в целом. Вопрос же о судьбе самого Ордена к тому времени на небе уже был решен.

Королем аспектов в гороскопе ареста тамплиеров был Хирон, – планета суда и судопроизводства. Вместе со скоплением планет в Скорпионе он входил еще в одну конфигурацию, – теперь уже полностью транзитную, – под названием повозка. Сюда вошли также Луна в Тельце и Белая Луна в Козероге. Повозка формирует такое развитие событий, при котором периоды затишья сменяются периодами бури, а внешняя статика ограничивает и подавляет внутреннюю динамику. Под воздействием повозки человек становится скованным в движениях, хотя душа его испытывает огромные муки и терзания. Процесс над тамплиерами затянулся на целых семь лет, в течение которых несчастных рыцарей беспрерывно мучили и пытали, заставляя подписать добровольное признание в таких чудовищных деяниях, какие только могла выдумать воспаленная долгим воздержанием фантазия христианских инквизиторов.

Это знаменательное событие, известное под брендом «Пятница, 13е» (день Венеры!), вошло в историю как символ высшего проявления жестоких превратностей судьбы, внезапных несчастий, неожиданно обрушивающихся на голову ничего не подозревающих невинных бедолаг. Тем не менее, наличие в главной транзитной конфигурации Белой Луны и Хирона свидетельствует о том, что граждане храмовники получили таки по заслугам, и на эти заслуги недвусмысленно намекала Луна в Тельце. Свое официальное осуждение они одержали за некое предательство по отношению к Христовой вере, – и в этой связи невольно вспоминается ситуация с бывшими соратниками Сталина, обвиненными пришедшим к власти вождем всех народов в предательстве дела коммунизма. Но не за это храмовники получили свое заслуженное наказание, – а, прежде всего, за свои непомерные финансовые аппетиты и за то, что соблазняли своим непристойным для бедных братьев Христа богатством «малых сих». Речь, в первую очередь, идет о французском короле Филиппе IV (Красивом), изрядно к тому времени задолжавшем денег этим ростовщикам в монашеских сутанах.

Так получилось, что Филипп Красивый еще в сентябре 1306 г., во время серьезных неприятностей со своими подданными, укрывался в Тампле, – резиденции храмовников. Здесь он, казалось бы, спасался от народного бунта в Париже, однако, увидев и оценив несметные сокровища приютивших его тамплиеров, почувствовал себя еще хуже. Ведь, – что греха таить? – он был очень бедным королем с прохудившейся государственной казной. Жил в долг и даже не представлял, как будет сей долг отдавать. Его пугало финансовое могущество этих кровопийц-тамплиеров, и страх породил в нем упреждающую агрессию. Перед его умственным взором, наверное, промелькнула вся его ничтожная жизнь. И то, что он увидел, ужаснуло его. О, бедный, бедный он король! Причем, бедный – во всех отношениях. Бесконечные распри с феодальными сеньорами и продолжительная война против фламандцев и англичан вконец истощили королевскую казну. Уже не зная, на что решиться, в поисках средств он так низко пал, что выпустил низкопробные монеты, а, по сути, – стал преступником-фальшивомонетчиком. Конфисковал имущество евреев и изгнал их из страны. Но, – увы! – все это мало помогло. Что же дальше? Где найти полмиллиона ливров, которые он задолжал этим злобным братьям-монахам?

Поначалу Филипп пытался решить проблему полюбовно, предложив тамплиерам на пост гроссмейстера в их замечательную организацию своего родного сына. Лучше бы они на это согласились!.. Но кто же знал? В общем, из этой затеи ничего не вышло, а потому король, уже с чистой совестью («Я пытался, – видит Бог!»), приступил к более рискованной, но все же сулившей успех операции. Ведь каждый должен уметь использовать все дарованные ему преимущества.

– Пусть я и бессеребреник, – видимо, подумал Филипп, – но я пока еще король Франции, – а это уже немало, поскольку власть у нас сильнее денег.

План обнищавшего монарха был до боли прост: возбудить против рыцарей Храма судебный процесс под патронатом авторитетной священной инквизиции по наиболее модному в конце средневековья обвинению в ереси и вырвать у них соответствующие признания, – что в те далекие времена было элементарно просто. Было бы желание! Затем, на законном основании сделанных тамплиерами признаний, – конфисковать в пользу королевской казны все их богатства, а самих обвиняемых, как и полагается по всем правилам жанра, сжечь на костре.

Для исполнения такой сложной операции Филиппу следовало еще «прогнуть под себя» Папу Римского, которому эта затея явно не понравилась. «Обрабатывать» Папу король начал уже весной 1307 г., как бы между прочим поделившись с ним некоторыми подозрениями, которые он якобы испытывает в отношении ордена Храма. В ответ на это Климент поначалу выражал свое полное недоверие, сочтя подобные обвинения уж слишком невероятными. Но подозрения короля Филиппа были взяты отнюдь не из чистого воздуха: они базировались на свидетельствах некоего Эскиуса из Флуарака, именовавшего себя слугой французского короля и игравшего роль осведомителя то при арагонском, то при французском дворе. Еще за 7 лет до описываемых событий, в 1300 г., в беседе с королем Иаковом II Арагонским он поделился некоторыми секретами, которые, по его утверждению, выманил у тамплиеров. Оказывается, во время своего вступления в орден они отрекаются от Бога и поклоняются идолу на своих капитулах. А поскольку король Арагонский был тогда в ссоре с магистром Испании, он, хоть и не поверил Эскиусу, но дал ему, с одной стороны, иронический, а, с другой стороны, – обнадеживающий ответ:

– Ежели это будет доказано, я дам Вам тысячу ливров ренты и три тысячи ливров из имущества ордена.

Позже, уже в Париже, Эскиус встретился с фаворитом французского короля Гийомом де Ногаре, которого эта информация очень заинтересовала. Ведь для его шефа Филиппа Красивого она была поистине манной небесной. Так у короля и появилась возможность исполнить свою давнюю мечту, – похоронить под слоем пепла тамплиеров и оставить себе их впечатляющее имущество.

Несмотря на свое полное неприятие поставляемых Филиппом «аргументов», под тяжелым гнетом обстоятельств Клименту V все же пришлось уступить монарху и освятить сей отвратительный фарс. Преданный (а точнее даже, – лично заинтересованный) Гийом де Ногаре взялся обеспечить юридическую сторону дела. Он подобрал необходимых свидетелей для обоснования так называемой публичной диффамации и начал процесс по обвинению в ереси без санкции полномочного обвинителя.

Тамплиеров попытались обвинить в самых гнусных преступлениях: поклонению дьяволу-козлу Бафомету (видимо, это имя является всего лишь искажением имени мусульманского пророка Магомета), отречении от Христа, содомии, черной магии, принесении человеческих жертв языческим идолам. Собственно, та таинственность, которой они окружали свои обряды и процедуры приема новых рыцарей в свой Орден, сыграла с ними злую шутку: их начали подозревать в чем-то нехорошем. А фантазия людская, если дать ей волю, – особенно, если это воля королевская, – способна на великие подвиги и открытия. Человек может придумать любое объяснение и любое обоснование всем таинственным и не понятным ему явлениям.

Ретивые монахи-доминиканцы, составлявшие основной костяк организации Священной Инквизиции, умело используя свой проверенный опытом метод работы с подсудимыми, весьма успешно справились с королевским заданием. Большая часть тех тамплиеров, что выжили после испытания этого метода на себе, признались во всем, – разве что кроме совсем уж абсурдного. Параллельно производилась психологическая обработка Папы, – и это тоже принесло свои плоды: 22 марта 1312 г. окончательно сломленный Климент V объявил Орден Храма безнадежно развращенным, а потому неисправимым и подлежащим упразднению. А уже 12 мая была проведена массовая экзекуция на кострах первой партии тамплиеров, состоящей из 54 человек. В течение нескольких последующих дней число казненных было доведено до 68.

Наиболее высокопоставленных обвиняемых, одним из которых был и последний магистр ордена, печальноизвестный Жак де Моле, казнили лишь два года спустя, – 18 марта 1314 г. Папа Климент оставил за собой право лично судить самого магистра, генерального смотрителя Гуго де Перо, командоров Нормандии (Годфруа де Шарне), Аквитании (Жофруа де Гонвилль), Кипра (он вскоре умер) и камергера магистра Оливье де Ла Пена. Собственно говоря, инквизиторы долго не могли договориться с четырьмя главными тамплиерами и уговорить их дать признательные показания. В конце концов, усыпив их бдительность лживыми заверениями в том, что после чистосердечного признания их непременно простят и отпустят, Климент таки добился своего: хоть и с тяжелым сердцем, но обвиняемые все же сознались в инкриминируемых им преступлениях. Однако впоследствии он предал их, отдав на суд трех кардиналов, которые ничего не обещали, а потому ничего и не были им должны. Этот метод впоследствии был замечательно описан в знаменитой книге «Молот ведьм», – пособии для начинающих инквизиторов. Согласно одной из его инструкций, для того чтобы добиться от ведьмы признания, ей нужно пообещать, что ее отпустят, если она сама признает себя виновной и покается. Когда же ведьма, доверившись чуткому судье, подписывает признание, его сменяет уже другой судья, который якобы «не в курсе». Он и выносит ей «справедливый» приговор. В этом случае и честь инквизитора не пострадает (он ведь не обманывает ведьму, так как не он приговаривает ее к казни), и вопрос будет решен самым благоприятным для него образом.

А кардиналы с чистой совестью осудили всех четверых бальи на пожизненное заключение, – иной раз это бывает даже хуже смерти. Видимо, они не могли себе позволить освободить Жака де Моле и его товарищей, которые «слишком много знали» и выражали намерение, едва лишь позволят обстоятельства, «рассказать иное», нежели то, что они живописали на процессе.

Сей суровый приговор был торжественно зачитан архиепископом Сансским и тремя кардиналами-заседателями, когда обвиняемые стояли на эшафоте, воздвигнутом напротив портала собора Парижской Богоматери. Возмущенные столь коварным обманом Папы магистр Ордена и командор Нормандии отреклись от своих признаний и провозгласили невиновность своего Ордена. Ввиду изменившихся обстоятельств, король и его совет приняли тотчас решение сжечь их обоих как нераскаявшихся еретиков, а остальных, благоразумно смолчавших, – отправить в тюрьму. Перед смертью Жак де Моле помолился и сказал, что проявил малодушие, отступив перед страхом пытки и льстивыми обещаниями Папы и короля. Но теперь-де он раскаивается в своей минутной слабости и готов принять смерть, оставив Господу заботу отомстить за него и его невинных братьев.

Согласно легенде, перед смертью Жак де Моле проклял главных виновников своего осуждения, – короля, Папу, Гийома де Ногаре, – и весь их род до тринадцатого колена. И, – удивительное дело! – проклятие начало исполняться уже через месяц, когда Климент V умер от внезапного приступа дезинтерии, сопровождавшегося приступами рвоты и кровавым поносом. Еще через месяц в страшных муках скончался канцлер Ногаре. А в конце того же года неожиданно умер король Филипп, всегда отличавшийся завидным здоровьем. Затем в течение нескольких лет в мир иной отошли все его наследники, – три сына и внук. Прямая ветвь Капетингов пресеклась в 1328 году, когда погиб самый младший сын Филиппа, – король Карл Красивый.

В те суеверные времена считалось, что проклятый человек не может пережить возраста Христа, – 33 лет. Сие и случилось со всеми наследниками Филиппа. А дальше было еще интересней: после вымирания всех прямых «французских» наследников Филиппа IV на его трон стал претендовать Эдуард III, английский король, как единственный оставшийся прямой его наследник. Когда же французская знать на это не согласилась, разгневанный Эдуард объявил французам войну. Война оказалась Столетней. Так гипотетическое проклятие Жака де Моле перекинулось и на Англию. Для полноты картины можно добавить, что ровно 13 поколений ветви Валуа сменилось на престоле Франции, – и на этом история сего великого рода благополучно закончилась.

Действительно ли здесь не обошлось без действия проклятия, или все эти неприятности с обвинителями Ордена Храма являются лишь простым совпадением, – вот уж, чего не знаю, – того не знаю. Но, как говорится, факты – налицо, – и не нам, грешным, верить в совпадения. С тамплиерами связана еще одна тайна: никому не известно, куда делись несметные сокровища Ордена после их конфискации в пользу королевской казны. Филипп никому так и не дал в них отчета, а прокутить «на мороженное, на газировку» 12 миллионов ливров, которые король, по утверждению некоторых историков, якобы получил, он бы просто не успел.

Предлагаются версии о том, что большую часть своих богатств некоторые успевшие спастись и бежать в Англию или другие страны тамплиеры прихватили с собой. «Есть мнение», что казна Ордена осела где-то в подвалах итальянских банкиров и на них финансировалась весьма затратная эпоха Возрождения. Какая-то часть этих капиталов, возможно, вошла в оборот некоторых, наиболее крупных на сегодняшний день, банков Европы. Но больше всего любознательную душу наших современников греет мысль о том, что после своей официальной гибели Орден рыцарей Храма ушел «в андеграунд» и до сих пор контролирует и умножает свои несметные богатства, решая судьбы мира: то-то в мире так неспокойно, а в Африке, Азии и Латинской Америке вообще люди голодают…

Наиболее популярна версия, в которой все свои духовные и материальные полномочия тамплиеры передали масонам, которые и продолжают ныне начатое ими дело. Якобы в период своего пребывания в Иерусалиме первые тамплиеры наведались в частично сохранившиеся подвалы Храма Соломона, где и нашли все, что было их душе угодно. С этого момента они «юдаизировались» и мало-помалу стали отходить от веры во Христа. А вот на инквизиторском суде им в большей степени инкриминировали исламизацию, так что, как говорится, «кому что больше нравится». Впрочем, в этих двух религиях есть нечто общее, – суровый и безжалостный Бог, «страшно далекий от народа», Бог с психологией дохристианской эпохи. Отсюда – и своеобразная материалистичность обеих религий, темной стороной которой является нелестное отношение к женщинам, – примерно, как к домашнему хозяйству, которое можно купить и продать, а желательно еще и приумножить.

В современном обществе сложилось весьма противоречивое мнение относительно того, что же являют собой «вольные каменщики» масоны. И если они, как считает часть нынешних исследователей, подотчетны Приорату Сиона (который, кстати сказать, по некоторым данным, возник в 1099 г., – в год взятия крестоносцами Иерусалима), то они должны поклоняться женскому началу и петь осанну богине красоты и любви, – как это делал один из предполагаемых магистров Приората Леонардо да Винчи. Но иудейская их сущность ни за что бы это не приняла, ведь иудаизм – это «мужская» религия, ставящая водораздел между мужчинами и женщинами, наверное, не менее глубокий, чем мы его ставим между животным и растительным мирами. Да и сам Леонардо да Винчи, воспевая женское начало «в теории», совсем не жаловал его «на практике», – то есть, в облике конкретных женщин, которые, в качестве эталона красоты, почему-то его совсем не привлекали.

Как бы там ни было, но яркий пример дисгармоничного использования энергий Венеры явили миру возможные родоначальники масонов, – тамплиеры. Взяв за основу своих духовных ориентиров бедность и скромность, они воплотили в жизнь прямо противоположные идеалы, беззастенчиво наживаясь на любых денежных средствах, которые попадали им в руки. Именно это их и похоронило. Возможно, они не были неправы перед Филиппом или Гийомом де Ногаре, которые так жестоко их наказали. Но они были неправы перед своей покровительницей, – Венерой, – чью небесную красоту и чистоту они исказили до неузнаваемости своими богомерзкими деяниями. А она таких вещей не прощает!

Дополнительным знаком того, что завершающий этап жизнедеятельности Ордена Храма курировался силами света, является своеобразная семикратная его цикличность. В частности, в 1300 г. на исторической арене появился Эскиус из Флуарака, подавший свою креативную идею, которая была воплощена в жизнь Филиппом Красивым. Спустя 7 лет, в 1307 г., идею Эскиуса сам король стал внушать Папе, – за чем воспоследовал арест тамплиеров. И, наконец, по истечении следующих 7 лет Орден был окончательно уничтожен: казнены были два самых высокопоставленных его руководителя.

7 лет – это цикл обращения Белой Луны и время движения по одному зодиакальному знаку символической точки жизни. Посему сам факт семикратности временного периода, завершающего историю организации храмовников, наводит на мысль о соучастии в этом катастрофическом для Ордена повороте событий тех сил, которые символизируют светлое начало. Речь идет о Белой Луне в Стрельце, – знаке веры, религии и дальних странствий.

Уже одно то, что данная организация являлась религиозным орденом, а также то, что свой обвинительный приговор она получила на суде святой Церкви, – само по себе указывает на значимость в ее судьбе символики знака Стрельца. В Стрельце же Белая Луна находилась и в момент расправы над последними тамплиерами в 1314 г., и большую часть 1118 г., когда Орден Храма впервые возник на горизонте христианской истории. Одно лишь наличие Селены в знаке паломничества и религии не оставляет сомнений в том, что первые тамплиеры были действительно набожными людьми, искренне желающими оказывать братскую помощь простым паломникам, которые жаждали прикоснуться к христианским святыням. В том же знаке в 1118 г. находились и его управитель Юпитер, и Северный Узел как фактор усиления энергий Стрельца. А потому предназначением этой новообразованной организации было несение света религиозной веры всем нуждающимся в духовном спасении.

Светлым потенциалом Ордена храмовников была искренняя вера и преданность идеалам святой Церкви, темным – нечистоплотность в материальных делах. Когда в момент утверждения Ордена Папой Селена стала на место Лилит его основания, было ясно, что она осветит и раскроет все прегрешения тамплиеров. А тау-квадрат, в котором оказался управитель Селены Венера, свидетельствовал о том, что расплата за возможные ошибки будет весьма суровой. Полуобращение узлов и их участие в данной конфигурации только усиливали значимость Венеры и указывали на неизбежность предстоящей расплаты. Когда же пришла пора ареста, узлы сформировали транзитную крестовую ситуацию с участием Селены и Хирона. А спустя 7 лет, в момент казни главарей этой организации, тау-квадрат гороскопа утверждения Ордена, включающий Венеру и узлы, повторился снова, – причем, в тех же знаках и почти в тех же градусах. Только на сей раз Северный Узел находился в Близнецах, а Южный Узел – в Стрельце, рядом с Белой Луной и Ураном. Здесь Южный Узел символизировал ослабление, стирание с лица земли этой религиозной организации, поддержанное силами света во главе с Селеной. И в этом смысле проведенная нечистым на руку Филиппом Красивым «экспроприация экспроприаторов» предстает уже не просто как обыкновенный грабеж, а как хирургическая операция благих сил по очищению тамплиерских душ от скверны стяжательства. Венера же под конец оказалась в разрушительном градусе, – что, в принципе, вполне закономерно.

На момент утверждения Папой Ордена Храма Лилит находилась в Близнецах, к фактору присвоения чужих денег прибавляя еще и фактор лжи. И если проблема неправедно нажитого богатства (по Тельцу) была изначальной проблемой этой военно-монашеской организации, органически, так сказать, ей присущей, то проблема дезинформации (по Близнецам) была здесь уже вторичной. По-видимому, она становилась актуальной для Ордена при соприкосновении его интересов с интересами социальных институтов, официальных органов управления государством, и, прежде всего, – Церковью. Иными словами, с вопросами ложной информации тамплиерам предстояло столкнуться при общении с высшими представителями церковной иерархии, – в частности, с Папой. В подобных случаях все складывалось так, что или святые братья обманывали его, или он – их, а, скорее всего, это был процесс обоюдный.

В день казни магистра и его сослуживца Лилит снова оказалась в Близнецах, вместе с Северным Узлом, укрепляющим энергию этого знака. Информация так называемых свидетелей на суде была большей частью ложной. Ложными были также слова Папы и короля о даровании магистру Ордена и его подчиненным прощения в том случае, если они признают себя виновными. Именно лживые обещания Папы и короля вынудили их подписать «чистосердечное признание», от которого двое из них отреклись на эшафоте, когда истина была открыта, – что и стало причиной их сожжения.

Таким образом, подобно тому, как взятие турками Акры и завершение всего крестоносного движения ознаменовались возвращением Лилит в Скорпион, где она была в момент начала Первого крестового похода, так и казнь последних тамплиеров и прекращение деятельности их организации произошли на возвращении Лилит в Близнецы, где та пребывала в момент официального утверждения Ордена. Это еще раз подтверждает, что как крестовые походы, так и их зеркало, – движение тамплиеров, – выполняли миссию служения злу, по исполнении которой они были освобождены от своих прежних обязанностей и отправлены на заслуженный покой.

С окончанием истории Ордена Храма связано и окончание всей исторической военно-религиозной эпопеи под названием: «Мы вас научим, как Бога любить». Уникальность последней рассматриваемой астрологической ситуации состоит в том, что сразу по трем кармическим показателям, – Лилит (ее возврат в свой знак после официального утверждения Ордена), Селене (ее возврат после начала его основания) и Узлам (возврат и полувозврат относительно первого и второго моментов соответственно), – происходила уплата Ордена по всем своим векселям. Миссия этой религиозно-финансовой структуры была выполнена до конца и получила свое логическое завершение. Таинственный Орден Храма прошел через суд и смерть и оставил после себя больше вопросов, чем ответов.

Совершил ли Орден грех против христианской веры? Сейчас об этом уже трудно судить. Но положение Селены в Стрельце во время казни тамплиеров можно рассматривать и как знак того, что чрезмерная материалистичность, неминуемо поражающая души тех, кто слишком занят погоней за денежной наживой, уничтожает веру, деспиритуализует и огрубляет ее. Подлинная же вера, особенно если речь идет о вере христианской, всегда основана на примате духовного над материальным. Именно поэтому осквернение знака Тельца, когда оно происходит в среде, патронируемой знаком Стрельца, ведет к осквернению и ослаблению уже самого Стрельца. Постепенная материализация Ордена Храма в конечном итоге могла исказить и саму веру тамплиеров во Христа. А потому они вполне могли склониться к более приземленной вере в Магомета, а то и в иудейского Ягве. Что-то все-таки в этих обвинениях было, – пусть не в буквальном, – так в символическом смысле. И в этом отношении Орден Храма отнюдь не представил миру никаких новых откровений. Уже само по себе развязывание рыцарями Христа «священной войны» против «неверных» было проявлением иудейско-исламистского духа, вероломно просочившегося в христианство. Или он никогда оттуда и не выходил?

 

Об исламистском духе в христианстве мы можем говорить и говорить. На протяжении долгих веков своего существования христианство постоянно боролось со всевозможными ересями, в сумме своей сводящимися практически к одному, – к отрицанию богочеловеческого начала, отрицанию единства Бога и человека. А ведь вера в боговоплощение является основой христианской доктрины. Напротив, мусульманское учение опирается на веру в человека-пророка, транслирующего волю далекого трансцендентного Бога, и не имеет ничего общего с концепцией боговоплощения.

Вера в богочеловечество есть основа христианской любви, смирения и отказа от военных способов решения проблем. Идеальным выражением этой веры является христианский призыв к любви и прощению всех врагов. А христианская готовность «подставить левую щеку, когда бьют по правой», с точки зрения большей части человечества, – вообще, полная несуразица. И соблюдать это странное правило оказалось не под силу духовно слабым мирянам, привыкшим использовать агрессивные методы улаживания конфликтов. Вот этот-то протест безвольной части человечества против непосильных моральных и духовных требований, которые выдвинула перед нею христианская доктрина, и породил огромное число всевозможных ересей.

Все ереси были изначально направлены на снятие большого напряжения, накопившегося в христианском обществе. И с этой целью их креативные творцы прибегли к простому и довольно оригинальному способу: в наиболее сложных и труднодоступных для понимания простых людей пунктах христианского учения они просто восстановили прежние, проверенные временем, теологические постулаты. А уже ислам, как производное от христианских ересей, появился на чуждых христианству арабских землях, где его положения были восприняты как некое откровение, невиданное в прежнем мире. На самом же деле мусульманская религия представляет собой упрощенный вариант христианской, но лишенной своего самого главного постулата, да еще и с подсаженным привоем из элементов некоторых древних материалистических воззрений. Считается, что родоначальник ислама Магомет в юности был учеником христианских гностиков. Это, однако, не помешало ему заявить своим соотечественникам о неком новом монотеистическом учении, снизошедшем к нему прямо с небес.

Христианские ереси были внешним проявлением внутренних конфликтов, происходивших в недрах самого христианства. Преодолеть их изнутри было практически невозможно. А когда они, в виде новых, независимых учений, выходили наружу, – вот тут-то они и попадались, голубчики! Бдительные служители Церкви практически не оставляли им шансов на выживание. Точнее, не оставляли шансов на выживание их незадачливым носителям, пытавшимся всего-навсего осмыслить истину. Само же еретическое инакомыслие нисколько от этого не страдало, продолжая еще сильнее раздирать несчастную христианскую душу. Ведь что нас больше всего раздражает в окружающих? – То, что грызет нас самих изнутри. «У кого что болит, тот о том и говорит». Какие слова мы подбираем для самых сильных оскорблений? – Те, которые наиболее болезненны для нас, – то есть те, которые предательски обнаруживают наши собственные изъяны, тщательно скрываемые от посторонних глаз.

Христианство потому так непримиримо к еретическому движению, что оно раскрывает его собственные недочеты, препятствующие разумному пониманию многих духовных положений. Христианские теологи и богословы не в состоянии были убедить своих оппонентов в полной правоте доктринальных взглядов, потому как сами не были уверены в ней. Не находили (а, собственно, и не искали) они разумных аргументов для отстаивания своей позиции. «Морду набьем!», – это не аргумент. Даже если под страхом смерти кто-нибудь из инакомыслящих и отказывался от своих слов, то он ведь не отказывался от своих мыслей, – а это гораздо серьезнее. В таких случаях уже на смертном одре он мог произнести сакраментальную фразу: «А все-таки она вертится». И уже «эту песню не задушишь, не убьешь». Не победив ересь изнутри, невозможно избавиться от нее физическим уничтожением тех, кто взял ее за руку и вывел наружу, кто взял на себя смелость озвучить то, что тревожит практически всех. Только разум мог бы спасти христианскую доктрину от самоубийства, но с разумом-то у нее как раз и до сих пор еще проблемы...

Для любой религии появление ереси в ее среде есть сигнал о том, что «не все спокойно в датском королевстве». Ересь – симптом болезни, имеющей тенденцию к осложнению, если немедленно не приступить к ее лечению. Правда, так называемая традиционная медицина лечит, как правило, не столько болезнь, сколько ее последствия, не устраняя причин самой болезни. Напротив, так называемая нетрадиционная медицина предпочитает «смотреть в корень» и лечить человека, а не бороться со вторичными проявлениями его недуга, ибо они и сами пройдут, едва лишь источник хвори будет обнаружен и устранен. Вот и христианские отцы, подобно представителям традиционной медицины, боролись не с ересями, а с людьми, через которых эти ереси захватывали себе трибуну, – то есть, не с причинами, а со следствием.

Между тем, по существу своему ереси есть всего лишь индикаторы не проявленных еще вовне духовных болезней, охвативших смысловую базу религии. Ошибкой корифеев христианской мысли было нежелание искать положительный смысл в доктринальных ересях, нежелание искать ошибки в устаревших порой христианских догматах. «Мы, правоверные христиане, безгрешны и всегда правы, и если кто не соглашается с нашими каноническими взглядами, то он – просто враг христианства, подлежащий отлучению, и все тут», – считали они. Уничтожая еретиков вокруг себя, христиане лишь утверждались в своем еретическом состоянии души. Так христианское учение, охраняя свои традиции на словах, постепенно трансформировалось в настоящее еретическое учение на деле. Борьба с инакомыслием методами самого инакомыслия превращала его в ересь, с которой оно так бескомпромиссно боролось. Можно даже сказать, что в своем феноменальном проявлении христианство вырождалось в полный ислам.

Исламистская воинственность и готовность мусульман уничтожать врагов своей веры физическим путем были следствием дохристианского (и христианского еретического) разделения Бога и человека, формирования глубокой и непреодолимой пропасти между ними. Поэтому и христианская крестоносная воинственность (сюда же относятся и войны с еретиками) является ни чем иным, как еретизацией, даже исламизацией и юдаизацией христианства.

Чтобы понять причину такого прискорбного положения дел в самой светлой, по своему изначальному предназначению, религии человечества, достаточно проанализировать природу агрессии. «Юпитер, ты сердишься, – значит, ты не прав». Отчего возникает агрессия? Любой мало-мальски образованный человек без труда ответит на этот вопрос: агрессия происходит из страха. Что есть страх? Страх есть результат неуверенности в своих силах. Откуда берется неуверенность? От незнания. От незнания чего? От незнания самих себя и от незнания основы основ. Что есть основа основ? Конечно, Господь Бог. Знание Господа Бога и знание самих себя как олицетворения искры Божьей есть наша уверенность в своих силах.

Мусульманская агрессивность вполне понятна: Аллах далек от человека и недоступен его пониманию. Но чем объяснить агрессивность христианскую? По-видимому, только одним: отсутствием подлинной веры, а, точнее, подлинного знания Господа Бога. Знание есть синоним близости, богочеловеческого состояния души человека. Ахиллесовой пятой христианства, не позволившей ему стать тем, чем оно должно было стать в человеческом обществе, – является это самое незнание, причем незнание не только Бога, но и человека. Иными словами, христианство не состоялось как христианство, – оно не обратило нас к нашим богочеловеческим основам. Мы элементарно не верим в боговоплощение Христа, ибо слишком низко, по-иудейски низко оцениваем человека.

Августинианское приписывание человеку греховной природы, якобы свойственной ему органично, не дает шансов для соединения его с Богом. Свое единство с Творцом человек может осознать лишь при условии уверенности в своих благих истоках. И не от какого-то там внешнего Бога надо ожидать спасения и исцеления, а от самого себя, ибо Господь Бог находится не извне, а внутри, в сердце каждого из нас. Манихейская сущность фундатора христианской доктрины блаженного Августина чрезвычайно дорого стоила его собственной религии. Постулируемая им изначальная человеческая греховность, с которой человек якобы сделать уже ничего не может, разъединила Бога и человека, разорвала нашу богочеловеческую связь. И простым ли совпадением является то, что инициатор крестовых походов Папа Урбан II, призывая рыцарей на священную войну с иноверцами, свой воинственный настрой черпал из вдохновенного чтения работ блаженного Августина? – полагаю, что ответ на сей вопрос очевиден.

Темнота христианской мысли, не знающей Бога, апелляция к слепой вере, основанной на неуверенности и диком религиозном фанатизме, весьма неудачно компенсирующем отсутствие истинной веры, – вот настоящие причины христианской крестоносной агрессивности. Но если Бога нет в душе, внешним завоеванием какой бы то ни было, пусть даже самой освященной земли этой пустоты не заполнить. Человек есть целый мир, и сам Господь Бог является основой этого мира. Чтобы постигнуть свою основу, открыть Господа в себе, нужен путь в себя, а не во внешний, земной Иерусалим. Да если бы Папа Римский действительно пребывал в Христовой вере, ему бы и в голову не пришло гнать из «земли святого Петра» «чужих». «Мы – они» – это формула древнего ветхозаветного иудаизма. И агрессия христиан по отношению к иудеям или мусульманам есть знак равенства между ними, знак поворота христианской истории назад, в дохристианские ветхозаветные времена.

Что же касается иудейского духа в христианстве, то он пребывал в нем с самых первых веков появления христианства в истории и практически никогда его не покидал. Религия любви возникла в иудейской среде, и первые ее носители были по преимуществу бывшими иудеями. Для иудейской же религиозной группы характерны такие сомнительные духовные черты, как религиозный мессианизм, ощущение своей избранности высшим Божеством и вытекающее отсюда презрение к другим группам верующих. Эти черты, несмотря на полный их диссонанс с постулатами Христовой веры, утверждающей братское родство всех народов мира, по-видимому, все же были перенесены и на христианскую почву.

Известно, что на протяжении трех столетий после своего появления христианское учение подвергалось настойчивым преследованиям со стороны светских властей Римской империи. И иудейская община, чувствуя опасную конкуренцию со стороны новой молодой религии, всячески старалась ей навредить, используя тактику доносов и наушничества. Кроме того, иудеи были оскорблены до глубины души, когда христиане отказались поддержать их в восстании против римских властей. Христиане, конечно, ничего не имели против освобождения еврейского народа от ига римских завоевателей, но они были верны своим изначальным религиозным постулатам и не хотели проливать человеческую кровь. Формула «Богу – Богово, а Кесарю – Кесарево» была для них законом подлинной справедливости: они уповали лишь на свободу Царствия Небесного, – свобода же земная представлялась им пустой тщетой. За такое неуважение к интересам еврейской общины иудеи возненавидели христиан еще больше и уже не оставили им шансов на спокойную, умиротворенную жизнь, о которой они так мечтали. Так что, – куда уж правду деть? – у христиан с иудеями очень давние счеты…

Первые три столетия, вероятно, были единственной эпохой подлинного христианства (насколько, конечно, мы вообще можем говорить о подлинном христианстве в его историческом осуществлении). Затем христианство внезапно попало в фавор к римским властям, сделавшим его своей официальной религией. Ни о каких духовных приоритетах, конечно, речь здесь не шла: такое решение было принято императором Константином исключительно в свете государственных соображений, ради укрепления своей власти и соединения всех частей великой Римской империи воедино. И в этом смысле монотеизм христианства пришелся по вкусу римскому императору, потому как централизм единого Бога с неизбежностью освящает и централизм единого императорского правления. Интересы государства и Церкви сошлись, Церковь получила инъекцию вируса государственности и, видимо, с этого самого момента всерьез и занедужила.

Гонимое и избиваемое в прежние, языческие времена христианство неожиданно оказалось у власти, причем христианские верхи не могли не сознавать, что истинной причиной такого крутого поворота событий является не трогательное обращение императора Константина во Христову веру, а иные, более прагматичные его соображения. Тем не менее, на эту знаменательную для истории всего мира сделку они все же пошли, – что уже само по себе было своеобразным отступлением от учения Христа. И уже вслед за этим закономерно воспоследовали все дальнейшие печальные для судеб христианства события.

Вирус государственности очень близок к вирусу иудаизма, и христианские священнослужители стали подлинными носителями этого замечательного вируса. Религия Христа прониклась ветхозаветным духом и решительно взяла земное оружие в свои руки, ибо в новом своем положении это уже не представлялось ей таким отталкивающим обстоятельством, как прежде. «Вырыв топор войны», христиане первым делом дали бой своим давним обидчикам иудеям, отомстив им по полной программе за все перенесенные в эпоху гонений обиды. Евреям не давали во владение собственных земель, заставляли носить опознавательные знаки желтого цвета, загоняли их в гетто как людей низшего сорта, – в общем, развели «оголтелый расизм». А, по сути дела, новые хозяева жизни стали вести себя с прежними так же (плюс еще немного фантазии), как когда-то евреи вели себя по отношению к представителям других национальных групп. В конечном итоге, став своеобразным рефлектором иудеев, христиане элементарно иудаизировались.

Совершив сделку с Кесарем, христианство утратило свои подлинные черты, потеряла свои жизненные силы и христианская мысль. Руководствуясь преимущественно соображениями государственной безопасности, делегатами Никейского собора, состоявшегося в 325 г., были утверждены основополагающие христианские догматы. Все разумные мысли, которые могли хоть как-нибудь послужить укреплению позиций конкурирующих религий, были безжалостно отторгнуты и выброшены из христианского интеллектуального пантеона. Для фундаторов христианского вероучения важна здесь оказалась не истина, а государственная целесообразность. С позиции доктрины, соединяющей человека с Богом, христианство перешло на позицию доктрины, морально укрепляющей силу и мощь социально-политического образования, руководимого Кесарем. Целью государственного христианства стало не спасение человеческой души, а спасение государственного тела. И можно ли было теперь, после отречения христиан от многих подлинных духовных знаний древности, не заподозрить эту доктрину в утрате веры в Самого Бога?

Знаменитая Тертуллианова идея об абсурдности как главном условии проявления истинной веры («Верую, потому что абсурдно») есть первый шаг на пути к отречению от самой веры. После Никейского собора христианство перестало мыслить. Точнее, перестало свободно мыслить, перестало искать истину, ибо оно ее «нашло». Нет, безусловно, христианская мысль по-прежнему плавала по необъятным просторам интеллектуального моря, только вот делала она это теперь с большой осторожностью. Ибо отныне в сей воде, причем довольно близко от берега, «в целях безопасности» были расставлены предупредительные буйки. Заплывать за них, как говорится, было строго не рекомендовано. Ослушникам грозил отстрел, точнее, – осуждение, отлучение и обречение на всевозможные беды, а гвоздем программы была мучительная смерть на глазах всего честного народа.

Когда человеческая мысль останавливается в своем движении и закрепляется в виде давно просроченных консервов, состоящих из застывших формул и догм, она неминуемо деградирует и покрывается плесенью. Вместо своего развития, предполагающего наполнение новым знанием, она, напротив, поворачивает назад и реанимирует прежнее инфантильное состояние человеческого сознания, восстанавливает былое материалистическое мировоззрение. Именно поэтому христианство стало наполняться всевозможными ересями, содержание которых как будто сошло со страниц книг времен иудейской древности. Слабеющее христианство порождало ереси; ереси, в свою очередь, способствовали еще большему ослаблению христианства. Слабость является основой страха, а страх неминуемо вызывает потребность прибегнуть к защите посредством иллюзорной военной силы. Используя принцип «услуга – за услугу», в эпоху своего раскола христианство обратилось к государству с требованием вернуть прежний долг. И если в IV веке императорская власть ради своего укрепления прибегла к помощи христианства, то в конце XIвека уже самому христианству для укрепления своих слабеющих позиций понадобилась помощь со стороны светской власти, – причем, помощь военная.

По большому счету, крестоносные походы нужны были не европейским королям, а исключительно Римскому Папе, желавшему таким образом овладеть всем христианским миром. И те военные средства, которые он пожелал использовать для достижения своей амбициозной цели, свидетельствовали о том, что понтифик уже не видел никакой разницы между властью духовной и властью светской. Он полностью «кесаризировался» и даже не стыдился этого. Христианские крестовые походы совсем не были христианскими. Видит Бог: они были насквозь материалистическими.

 

В своих увлекательных походах в далекую и прекрасную Святую Землю Христовы воины столкнулись с новым для себя миром, – миром древнего и таинственного Востока, пронизанным чарами непостижимой женской природы. Богатая восточная культура, своей изысканностью на порядок превышающая западную, была основана на красоте и гармонии «мира сего». Эта восточная красота возбуждала воображение западных рыцарей, привыкших к созерцанию однообразных аскетических картин северных краев, и заманивала их в свои чарующие сети. Чувственный мир Востока пьянил, как аромат, горячие европейские головы, одаряя детей Христа все новыми и новыми источниками наслаждений.

В Византии латиняне столкнулись с новым для себя культом Девы Марии. Он совершенно не сочетался с официальным учением Римской Церкви, согласно которому женщина является источником зла. Согласно ветхозаветным представлением, первичное мировое зло пошло от нашей прародительницы Евы. В соответствии с этим, средневековые западные мыслители, как правило, смотрели на женщину как на низшее существо, неспособное к разумному мышлению, образованию и ведению непорочной жизни. Женщина воспринималась зачастую всего лишь как почва, которую предстояло возделать одухотворенному мужчине. Христианский теолог Фома Аквинский, например, считал, что по природе своей женщина «…несовершенна и появляется по ошибке; животворящая сила мужского семени производит совершенное подобие себе, тогда как дефект этой силы или же внешнее влияние, такое, например, как сырой южный ветер, приводит к рождению женщины. С другой стороны, природный мир показывает, что появление женщины нельзя считать ошибкой, поскольку она включается в естественный распорядок, требующий смены поколений». То есть женщине на этой бренной земле последователи женоненавистника апостола Петра отводили функции исключительно детородные.

В вышеприведенных словах данного теолога есть явно выраженный криминал в отношении самого Господа Бога, Которому он так поклоняется, – и это уже никак не дает мне пройти равнодушно мимо столь вопиющего факта. Если женщина, как пишет Фома, появляется на свет по ошибке, то ошибкой было и изначальное творение Евы из ребра Адама, произведенное ни кем иным, как Самим нашим Господом-Творцом. Следовательно, следуя ходу мысли Фомы, самую первую глупость совершил именно Господь, – когда создал женщину. Оставил бы одного лишь мужчину, – и все было бы благополучно, не было бы никакого зла и по сей день. Но если женщина – зло, то как такое зло мог сотворить такой добрый Бог и зачем Он это сделал? А ежели женщина создана для воспроизведения человеческого потомства и, как пишет Фома, смены поколений, то при чем здесь грехопадение как причина этой самой смены поколений? Ведь, по Фоме Аквинскому, получается, что Господь задумал женщину для продолжения человеческого рода, в то время как последнее, в свою очередь, стало актуальным лишь после грехопадения. Вот и выходит, что Господь где-то там договорился с Дьяволом об определенном сценарии мировой истории, а людям теперь за их дела – отдуваться. Так мало того: сии корпоративные дела Бога и Дьявола еще и вменяются всем нам в вину!

Как видим, христианская мысль была насквозь пропитана бредовыми идеями смешения добра и зла, характерными для Ветхого Завета, и мало в чем поднималась над их непритязательным уровнем. Идеология христианства, волею судеб отвергнувшая равнозначную ценность женского начала с мужским, насаждала в народе извращенное представление не только о сущности женщины, но и, как следствие, о порочности самой любви между мужчиной и женщиной. Единственной достойной человека любовью была объявлена любовь к Богу. Брак, как социальный институт, направленный на укрепление государства и умножение населяющих его сограждан, служил исключительно природно-производительной цели, – рождению детей. О любви между мужем и женой в средневековые времена говорить не приходилось. Христианские отцы грозили адскими муками всем тем, кто осмелится погрязнуть во грехе эротической страсти, унижающей божественный лик человека. А посему получение сексуально-эротических впечатлений, даже при супружеском контакте, христианской доктриной не предусматривалось. Отношения между мужем и женой должны были основываться лишь на взаимном уважении, – как это происходит с партнерами по бизнесу. Никакая всепоглощающая страсть не должна была волновать тихую заводь семейного пруда, обильно покрытого благоухающей тиной.

Браки в раннем средневековье практически никогда не заключались по любви. Они походили, скорее, на деловые контракты, благодаря которым обеим сторонам предоставлялась возможность разжиться новыми связями, упрочить свое богатство, социальный статус и власть. Это было настолько в порядке вещей, что девушки, как правило, с легкостью соглашались на замужество, предварительно детально изучив все положительные и отрицательные стороны подобного контракта.

Неразумная же «греховная» и «вульгарная» любовь в глазах добропорядочного средневекового мирянина являла собою яркий пример полного безумия и духовной деградации поддавшегося ей простака. А свойственное истинной любви единство между духовной близостью и близостью физической не сочеталось даже с классическими учениями древности. Ведь в античных трагедиях любовь трактовалась как несчастье, как бедствие, постигшее неосторожного и впавшего в чувственный разврат человека, ведущее его прямым путем к бескрайним душевным мукам, а порою и к смерти. И христианские теологи, не желая отставать от своих античных коллег, усматривали в земной любви лишь слабое и неубедительное отражение божественной истины, скрывающейся в далеких духовных сферах.

Готовящийся в XII веке закон о целибате духовных лиц самым решительным и безапелляционным образом разводил по разные стороны баррикад любовь небесную и любовь земную. Отцы Церкви считали, что любовь к женщине противодействует любви к Богу, ослабляет ее. Или ты любишь Бога, – или ты любишь женщину! Одно из двух. По какой такой непонятной логике женщина может конкурировать с Богом, – сие мне совершенно неизвестно. Возможно, все дело в том, что женщина считалась злокозненным отродием Дьявола, а потому любовь к ней ассоциировалась с любовью к самому Рогатому? Согласно мнению церковного клира, жену следовало не любить, а лишь воспитывать и заставлять ее выполнять свои хозяйственные и детородные функции. Ведь даже Фома Аквинский признал, что рождение детей есть благое дело, – причем, практически единственное благое дело, на которое способна женщина. В то же время, сам процесс зачатия детей, которому неминуемо должно предшествовать взаимное влечение, воспринимался христианскими служителями как процедура греховная. Из этого следует, что созданный Господом благой мир устроен так, что любое рождение новой жизни курируется сначала силами зла, а затем – силами добра, – и они прекрасно ладят между собой. А что это, – как не та же самая манихейско-ветхозаветная традиция богословия, о которой было сказано ранее? Традиция, которая просто ниже любой уважающей себя критики.

Женщина в средневековом христианском обществе считалась существом униженным, подчиненным мужу. Она и относиться к нему должна была, – как к своему господину. Однако с началом крестовых походов ситуация стала постепенно меняться. Когда значительная часть мужского населения Европы отправилась на «священную войну», все домашнее хозяйство было возложено на попечение женщин. Ведь в прежние времена христианское общество никогда особо не полагалось на женщину, ибо ее принято было считать хрупким, инфантильным созданием, остававшимся на протяжении всей своей жизни неразумным ребенком. Теперь же, когда ответственность за ведение домашних дел была возложена на женщину, она получила больше возможностей для своей творческой и социальной самореализации. И потому на нее уже начинали смотреть с невольным уважением, ибо действительность показала, что она вполне способна справляться с возлагаемыми на нее задачами. Окружающие мужчины с изумлением вдруг обнаружили, что неразумная женщина может самостоятельно принимать вполне адекватные решения. Повысив свое самоуважение, она смогла в значительной степени раскрепоститься и начать мыслить самостоятельно. Радикальным образом, конечно, это не повлияло на ее положение в обществе, зато придало ей значимости, расширило ее социальные контакты и подняло ее официальный статус.

Параллельно с повышением роли женщины в западнохристианском обществе, менялось и отношение к женщине у самих рыцарей, отправившихся в поход на Восток. Нежную и восприимчивую душу западного воина, привыкшего к суровым лишениям дальних походов, восхитили мавританские поэты, воспевавшие любовь как облагораживающую силу и женщину как неземную богиню, достойную любви и поклонения. Попав в родную стихию, которой так долго была лишена душа западного рыцаря, эта бедная душа пела и прославляла куртуазную («придворную») любовь, дарившую ей возможность очиститься и преисполниться самого высокого благородства. В грубом и жестоком обществе, где какому-нибудь сыну бедняка почти невозможно было выбиться в люди и сделать карьеру, западные рыцари получали возможность гордиться тем, что стали частью культурной аристократии, открытой для представителей любых сословий.

Считается, что зерно куртуазной любви в эпоху крестовых походов было занесено на Запад из стран Аравии, поэтические образы которых европейские трубадуры аккуратно перенесли на культурную почву своей родины. Появилась мода на куртуазные чувства, куртуазный стиль жизни. Основой куртуазности была недоступность. Недоступность – вот первое впечатление, которое производили на западных рыцарей таинственные восточные женщины (ведь не каждый же день брались города!), обитавшие в богатых гаремах. Красивые, притягательные, практически недостижимые, эти женщины скрывались за высокими стенами, в прекрасных сказочных садах восточного совершенства. Темная чадра внешней бесстрастности, предусмотрительно накинутая на клокочущий вулкан их пылких чувств и страстей, давала большой простор для мужских эротических фантазий. С тем большей интенсивностью европейцы вожделели их, что сами они долгие месяцы и годы не только находились в разлуке со своими женами, но и лишены были порой элементарного женского внимания. Вот эта-то недоступность объекта сексуальных желаний и породила куртуазное отношение рыцарей к любви.

Куртуазная любовь неудовлетворима, запретна и обречена на неудачу в нашем земном бытии. Известный андалузский поэт Ибн-Хазм, стоявший на позиции модного в то время платонического отношения к любви, написал в своем произведении «Ожерелье голубки», что «…единение душ в сотни раз прекраснее, чем единение тел». Согласно Ибн-Хазму, любящие люди больше всего на свете стремятся друг к другу, чтобы стать одним целым. Ведь любовь является союзом душ, заключенным еще до создания мира. Эти души сотканы из той же первоосновы, из которой возникло все наше космическое мироздание. И вот с тех самых первых времен, как говорит Ибн-Хазм, «…души любящих рыщут по свету в поисках друг друга, томятся в разлуке, жаждут встречи, их связывает та же тяга, что заставляет железо стремиться к магниту».

Примеряя нравы строгого исламского мира на чересчур свободную Европу, где женщины отнюдь не столь недоступны, как на Востоке, для воспроизведения удовольствия куртуазности европейскому мужчине нужны были дополнительные препятствия, мешающие его соединению с Прекрасной Дамой. И эти препятствия были успешно изобретены. По сложившейся традиции, вожделенная Дама должна была быть замужней и добродетельной настолько, чтобы не позволить влюбленному рыцарю не только распускать руки, но даже просто приблизиться к себе. Как писала Рэй Тэннэхилл, «…добродетель стала атрибутом, поднимавшим женщину на недостижимую высоту, очищавшим любовь от плотского налета и позволявшим ей парить в духовных сферах. Добродетель явилась европейским аналогом гарема». Рыцари буквально упивались этой добродетельностью дам, все свои силы полагая на ее преодоление и радуясь тому, что плод по-прежнему остается запретным. «Но мучиться жаждой ты всегда любил больше, чем пить…», – как сказано у одного современного рок-классика.

В прежние времена большим унижением для мужчины считалось хотя бы в чем-то уступить женщине. Теперь же ситуация резко изменилась: в эпоху крестовых походов появилась идея укрощения мужской гордыни красотой и лаской женщины. По-видимому, это обстоятельство было результатом духовной реакции на прочно укрепившееся в христианском сознании женоненавистничество, которое не позволяло человеческим душам раскрываться навстречу друг другу во имя взаимной любви. Но как только импульс, полученный латинянами на Востоке, совлек пелену с их утомленных глаз, они полностью отдались этому новому для себя чувству земной любви, поднимающему человека к самим небесам. Именно преданное и смиренное служение Даме своего сердца стало отныне считаться наибольшим возвышением для мужчины. Любое самоуничижение, преклонение колен перед ней преобразовывалось для него в одухотворение, ибо добровольное подчинение Прекрасной Даме стало составлять его новую аскезу, сулящую рай не только земной, но и небесный. Ради своей Дамы влюбленный рыцарь готов был на все. Он совершенствовал свое тело и дух, дисциплинировал свои чувства и разум, усмирял свою гордость и сексуальный голод. Отдавая себя в полную власть своей Даме, он должен был любить, даже не надеясь быть любимым.

Отправляясь на землю святого Петра ради завоевания христианских святынь, крестоносный рыцарь и не подозревал, что сей духовный поход обернется для него походом в сакральный мир утраченной христианством божественной женственности. А потому с несказанным восторгом и упоением западный мужчина сразу ухватился за эти новые правила игры. Смиряя свое мужское самолюбие, он открывал в себе самолюбие новое, – самолюбие рыцарской (или дурацкой, как выразился Шопенгауэр) чести, готовности пойти на смерть ради своей прекрасной повелительницы. Свое вассальное отношение к господину-феодалу он перенес на Даму своего сердца и, подобно служению своему господину, он пристал на службу к ней. Только эта служба уже сулила ему гораздо более приятные мгновения радости и блаженства. Впервые в средневековом обществе о любви стали говорить не как о болезни, а как о чем-то восхитительном, заслуживающем самой высокой оценки.

Что же, куртуазная любовь стала своеобразным бунтом светского мира против Церкви, так долго подавлявшей самое естественное желание человека, – желание любить и быть любимым. Необычная для христианского Запада идея взаимной любви завоевала себе огромное число приверженцев по всей Европе. И это была самая настоящая духовная революция, прошедшая под знаком Венеры.

Рыцарский культ Прекрасной Дамы изначально основывался на восточнохристианском культе Святой Девы, – непорочной матери Христа. Однако в самой Прекрасной Даме было и кое-что еще, – какие-то сохранившиеся в анналах подсознания латинских рыцарей древнекельтские мотивы Белой Богини, языческой Великой Матери. Поэтому поэзия и музыка трубадуров не была простой калькой с восточных музыкально-поэтических образцов. Скорее, эти образцы лишь вовремя упали на благодатную почву и пробудили в европейской душе древние воспоминания из истории родной земли. Само столкновение с исламским миром, не освободившимся еще от дохристианского материализма, по-видимому, и пробудило в европейцах языческие образы из таинственной сферы коллективного бессознательного. Открывая Восток, западные люди открывали самих себя, свое собственное генетическое прошлое. Так тема Венеры причудливо переплеталась с темой Луны, а тайна Востока – с тайной Запада. Женское начало перед изумленным взором нордических воинов Христа переливалось самыми разнообразными красками. Для них, по-видимому, это и был момент истины о «Европе, которую мы потеряли…»

Европейские менестрели и миннезингеры эпохи среднего и позднего Средневековья воплощали в своем искусстве некий синтетический образ, сотканный из восточных и европейских культурных элементов. Доступное в нем соединялось с недоступным. Ведь, несмотря на свой монотеизм, исламский Восток был насквозь материалистичен и проникнут духом плотского язычества. Поэтому на одном полюсе восточного мира солдаты Христа находили прекрасных недоступных дам из высшего света, вызывающих у них платонические переживания, а на другом – женщин «легкого поведения», настоящих мастериц своего дела, с готовностью посвящающих неофитов-латинян во все секреты неведомого им прежде сексуального искусства.

В столь переломный для истории христианства период происходило постепенное сближение профессионального рыцарства и высшей аристократической знати. Замки и дворы знатных феодалов служили местом пересечения нескольких социальных слоев европейского населения и центром всей светской жизни. Именно здесь собирался весь средневековый бомонд, и перед этой аудиторией выступали многочисленные артисты: трубадуры пели свои баллады, поэты читали свои стихи, а литераторы читали романы, посвященные рыцарям Круглого Стола. Благодаря творчеству трубадуров тема любви между мужчиной и женщиной стала самой популярной в литературной среде европейского общества. Зарождался новый культ, – культ союза двоих влюбленных. Новая концепция любви коренным образом изменила самосознание людей и сферу их ценностных ориентаций. И здесь наиболее революционным, надо полагать, можно признать принцип свободы выбора, дающий человеку право самостоятельно выбирать свою судьбу. Его актуализация была равносильна бунту, восстанию против общепринятой морали, отрицавшей свободу человеческой личности.

 

Многие исследователи квалифицируют события XII века как «тихую революцию», произошедшую скрытно, подобно тати в ночи. Тем не менее, несмотря на свою скрытность, она оставила после себя неизгладимые следы. Ее результатом стало формирование новых духовных ценностей, обретших форму так называемого «вежества», или стремления западных людей постигнуть новые для себя знания, проникшие из Греции и Палестины в западную Европу. Закосневшая в своих догматических убеждениях западно-христианская мысль столкнулась на Востоке со многими древними науками, от которых она когда-то открестилась. И от сей «забытой старой» информации у нее просто закружилась голова. Так произошло ее восточное «грехопадение», имевшее свои серьезные последствия для дальнейшего развития всей западной культуры.

Мысль Востока, свободная от диктата Церкви, развивалась намного быстрее, чем заторможенная церковным контролем мысль Запада. Ученость же арабского мира была вообще выше всяких похвал. У мусульманских мыслителей не было таких цензурных препон, в сетях которых задыхались западные теологи. Кроме того, на Востоке в достатке водилось изданий античных и римских авторов, многие произведения которых были переведены на арабский язык и с удовольствием изучались мусульманами. На Западе же, ввиду вполне понятных цензурных соображений, переведенных трудов античных мыслителей было очень мало, а потому большая часть их книг начала попадать туда лишь в «растаможенную» эпоху крестовых походов, с подачи арабов и после вторичного перевода с арабского языка. Уже одно то, что XII век во многом был временем открытия для западного мира древней греческой философии, – дало основание некоторым исследователям называть этот исторический период еще одной эпохой Возрождения, – точнее, Возрождением XII века.

В результате духовной революции XII века мир стал намного более многогранным и усложненным, чем прежде. Революционные изменения коснулись различных сфер человеческого знания: логики и грамматики, канонического права, искусства, архитектуры, а также литературы и поэзии на национальных языках. Значительных преобразований достигла и наука о Боге, которая именно в это время получила свое наименование, – «theologia», вместо «sacra pagina» и «sacra doctrina», – терминов, связанных с монашеским методом «lectio divina». Термин «теология» подчеркивает роль логики для понимания текстов Святого Писания и отцов Церкви. Так назвал эту науку французский мыслитель Пьер Абеляр, судьба которого, словно на заказ, проиллюстрировала основную духовную проблему того непростого времени. Речь идет о кризисе противостояния любви божественной и любви земной, в котором, на первый взгляд, победила первая, а в действительности-то, проиграли обе.

С подачи Абеляра произошел раскол единого прежде философского дисциплинарного знания. Ведь до XII века теология с философией составляли одно целое, именовавшееся собственно философией (первофилософией, или спекулятивной философией). Теперь же теология полностью отмежевалась от философии, сделав предметом своего изучения веру, и оформилась как позитивная дисциплина. Обновленная вера в разум и в Аристотелеву логику привела и к новому осмыслению религиозной традиции. Если до рассматриваемого периода теологией назывались различные мыслительные упражнения, связанные с пророчествами (теологами называли, например, Мусея и Орфея), то теперь в нее были введены логическая и критическая составляющие для формирования различных аргументов против веры с последующими контраргументами. В таком виде теология вводилась в практику школьного (схоластического) обучения. Вот с момента рождения теологии как школьной дисциплины, заменившей собою древнюю идею искусства, и появилась знаменитая средневековая схоластика. Да и сама теология перестала быть простой коллекцией, координацией и систематизацией текстов религиозного Откровения.

Появление дифференцированных дисциплин, разрыв единого прежде знания, дробление средневековых наук свидетельствовало о том, что в так называемую эпоху Возрождения XII века происходило формирование новой идеи знания. Эта новая идея не была уже ориентирована на получение готовых ответов из Священного Писания: она давала широкий простор для самостоятельного мышления человека, способствующий развитию его собственного самосознания. Тот же Абеляр изобрел в науке метод теологической дискуссии и блестяще использовал его как на своих занятиях со студентами, так и на выступлениях на многочисленных соборах, куда его неоднократно вызывали те, кто по-прежнему самостоятельно мыслить не желал.

Новый средневековый гуманизм проявил себя через любовь христианских мыслителей к древнему античному миру и через пробудившийся интерес к человеческим чувствам и их выражению. Как сказал представитель средневекового Возрождения Бернар Шартрский, его современники, в сравнении с древними, выглядят, как карлик на плечах у великана. Они были наивно убеждены в том, что, если в основание их трудов будут положены античные авторитеты, то их мысль уже сама по себе будет развиваться в правильном направлении. Именно это особое уважение, испытываемое многими людьми той эпохи к мудрости древних, и было одним из важнейших связующих звеньев между XII и XV веками, – периодами расцвета двух исторических Ренессансов. Но если вглядеться в этот феномен повнимательнее, станет совершенно очевидным, что обращение христиан к знаниям и идеям как древних, так и своих современников-мусульман, есть ни что иное, как возвращение в христианский мир идеи благой материальной природы, своеобразная реабилитация андрогинно-женского начала, долгое время жестоко подавляемого.

XII век отличился также кардинальным переворотом в архитектурном строительстве, выразившимся в смене романского стиля готическим. Переход от одного стиля к другому был отмечен введением технологических новшеств, новых стилистических элементов и новых соотношений в пропорциях возводимых зданий. С романским стилем обычно ассоциируются массивные постройки в виде огромных церквей, восходивших к римским базиликам. Романские традиции, отражающиеся в закругленных арках, четко выделенном орнаменте и массивности возводимых зданий, сменились готическими традициями, главной особенностью которых являются стрельчатые, легкие и воздушные арки. Для готической архитектуры, ставшей продуктом мусульманского влияния на архитектуру Запада, характерно сочетание высоких сводов и витражных окон, – что производит впечатление большой насыщенности внутреннего пространства собора светом, окрашенным в различные цвета.

Переход к новой архитектурной традиции стал возможным благодаря новым техническим достижениям, а также при содействии опытных мусульманских каменщиков, которые смогли перенести на чужую культурную почву архитектурные элементы своей родной земли. В то же самое время возродилась идея украшения церквей большими тематическими скульптурными группами, – что придавало строениям пышности и великолепия. Это обращение к скульптуре было вызвано возрождением в XII веке различных видов инструментов для работы с камнем, позволявших производить более глубокую обработку скульптуры. Стремительному появлению все новых и новых идей в строительстве и архитектуре способствовало бурное развитие геометрической науки, происходившее параллельно с возрождением интереса к античному геометру Евклиду и внимательным изучением его трудов западными мыслителями.

Известно, что в богословской доктрине X и XI веков доминировала идея предопределения. Сам Господь Бог мыслился в те времена как суровый и всемогущий владыка, стоящий над миром, как строгий Отец и всевидящий Судья. Для личностной свободы человеческого субъекта в этом мрачном учении почти не оставалось места, не оставалось его и для раскрытия человеком своих талантов и способностей. Но уже в XII веке такое положение дел начало быстро меняться. Примечательным для этого периода является возрождение интереса к Иисусу Христу как человеку, все обстоятельства жизни которого у многих граждан христианских стран вдруг стали вызывать неподдельный интерес. Культ Иисуса-человека, вероятно, во многом и послужил стимулом для возникновения у простых мирян неуемного желания посетить его земную юдоль в Палестине.

И, если уж говорить о земной жизни Иисуса, то здесь нельзя не упомянуть замечательную историю, придуманную представителями таинственной организации под названием Приорат Сиона. В этой «истинной истории», призванной раскрыть нам, «слепцам», глаза на настоящее положение дел в жестоком христианском мире, речь идет об абсолютно «материализованной», «приземленной» личности Иисуса, сочетавшегося земным браком с Марией Магдалиной, которая якобы и является истинным прообразом христианской Мадонны. Служители этой сомнительной организации утверждают, что после смерти Иисуса Мария Магдалина родила от него ребенка, а затем бежала куда-то на запад, где и осела, основав французскую династию Меровингов. Эта династия и стала «Святым Граалем», – вместилищем Христовой крови. Хотя, «между нами, сионцами», ну какая она, Христова кровь, святая? – если был он самым обыкновенным человеком, – разве что только царского происхождения. Так что никакого мистического смысла она нести не может, – и потому неясно, из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся. Считается, что вместе с Чашей Грааля (имеются, по-видимому, в виду мощи Марии Магдалины) в неком тайном месте припрятаны также документы, свидетельствующие о подлинности распространяемой Приоратом Сиона информации. Ну, что-то, наподобие: «Подателю сего верить». А информация эта состоит примерно в следующем:

– Люди, вас опять надули. Никакой Иисус не Сын Божий, никакого непорочного зачатия и никакого воскресения не было, нет и не будет никогда. Так что «бери шинель, пошли домой». Мир был, есть и будет таким, какой он есть, и никаких чудесных изменений с ним не предвидится. Да здесь и так все неплохо! Взять хотя бы различные плотские удовольствия. Чем не счастливая жизнь? Берите от жизни все, что она вам дает, ибо после нее останется лишь «плоть, отделяемая от костей», и ничего более.

Ну, и так далее, в том же духе. Идеологи Сионского Приората утверждают, что «истинная информация» о жизни Христа и его боевой подруги давно имела хождение в народе, с самых первых веков нашей эры. Но «наши ученые», в моем лице, считают, что, поскольку такая «материализация» Христа как нельзя лучше соответствует духу времени возникновения Приората (1099 г., год взятия крестоносцами Иерусалима), то, скорее всего, эту романтическую историю, если не выдумали, то уж, во всяком случае, подкорректировали они сами, незадолго до своего появления на исторической арене. Некоторые намеки на нее мы можем найти в гностических текстах первых веков нашей эры.

У самих гностиков, правда, настолько дурная сложилась репутация (о чем, конечно, в первую очередь позаботились их доктринально-христианские оппоненты), что «не знаю, не знаю…». «Правдивая история Христа и Марии Магдалины», по-видимому, была создана сионцами в качестве программного документа их организации для претворения грандиозных замыслов по «материализации» христианского мира в жизнь. Ведь именно «материализация» христианской мысли и привела к походу «вещих Олегов» на Восток, с целью «отмстить неразумным хазарам».

Импульс крестоносному движению был дан, по-видимому, еще в 1054 г., когда произошел известный раскол христианской Церкви на условно «мужскую» (католичество) и «женскую» (православие) части. И этот церковный раскол, уж конечно, не возник на пустом месте. Согласно своей «женской» содержательной природе, христианский Восток всегда стремился сохранять в неизменном виде свою консервативную религиозную систему. Ее главный принцип заключается в коллегиальности управления Церковью в составе пяти патриархов древнейших мировых церквей. «Мужской» же натуре христианского Запада значительно более интересной представлялась идея «монархического» правления, понимаемого как универсальная папская власть, – прямой аналог идеи универсальной императорской власти.

Мужской дух предполагает принцип единоначалия, индивидуализма и (не пугайтесь: да-да!) своеобразной девственности, ибо мужское начало, в отличие от женского, не слишком стремится к объединению с противоположным (женская природа куда более склонна к андрогинному контакту). Когда на Западе возникло так называемое клюнийское монастырское течение (по названию монастыря Клюни в Бургундии), главной особенностью которого являлся невиданный прежде аскетизм и умерщвление плоти, – это было знаком стремительного отдаления духа от материи, резкого исхождения мужской составляющей из андрогинного тела Церкви. Опасность клюнийского движения состояла в его токсичности и заразности: основные пункты монашеской реформы как-то сами собой вдруг стали применяться не только в отношении живущих в монастырях монахов, но и в отношении всего церковного клира. Традиционно монашеский обет безбрачия почему-то стал обязательным и для светских священников, поголовно принуждаемых к принятию целибата. Такая деандрогинизация западнохристианского священничества была настоящей пощечиной женской составляющей Христовой Церкви. Именно поэтому она почувствовала себя глубоко оскорбленной в своих лучших чувствах, – что не замедлило сказаться на взаимоотношениях христианского Востока с христианским Западом.

Еще одним моментом раскалывания христианства на две мировые полярности стала клерикализация Церкви. Если раньше простой народ был отстранен лишь от участия в избрании церковных епископов, то теперь сей запрет распространился и на избрание самого Папы. Это положение значительно углубило разрыв между мирским людом (символизирующим в данном случае материальное начало) и церковным клиром (начало духовное), вследствие чего Церковь постепенно превращалась, – причем как внутренне, так и внешне, – исключительно в Церковь священников, – то есть в Церковь «духа» (не путать со Святым Духом).

Так называемая григорианская реформа (по имени поддержавшего ее Папы Григория VII), проведенная в 70х годах того же XI века, была продолжением и практическим воплощением реформы клюнийского движения. Она еще более отдалила друг от друга две ветви христианской Церкви и стала предтечей самого крестоносного движения. Когда восточные церковники увидели, что «духовно-мужская» часть Церкви, возомнив себя полным Абсолютом, начала «качать свои права», совсем забыв о своих обязанностях быть подателем духовной жизни для ее «материально-женской» части, они просто констатировали свершившийся факт полного отрыва «духа» от «материи», называемый в медицине не иначе как «летальный исход». «Дух» хотел свободы (libertas), – о’кей, – он ее получил. Свобода от общества, от государства, от земной человеческой любви есть свобода от смысла, – от смысла жизни самого духа. Ибо ничто в этом мире не самоценно, даже дух. Подлинный смысл своего существования он получает лишь тогда, когда реализует себя в материальной природе. В противном случае он никому и ничему не нужен, и, тем более, – не нужен себе самому.  

Сраженная грехом духовной гордыни, Римская Церковь поставила себя над государством, а Римский Папа возжелал стать полноправным властителем мира. Свобода – это, в некотором смысле, духовная категория, а вот власть – это уже, извините, категория материальная. И потому заявленные претензии Церкви на управление государственными институтами послужили лишь вящей деспиритуализации самой идеи этой Церкви. Для завоевания и упрочения своего господства Папе пришлось использовать совершенно светские методы. Возжелав стать абсолютным духом, его духовная организация конфузливо материализовалась. Вот что бывает с теми, кто переоценивает свои возможности, проводит разделительную линию прямо по сердцу и начинает верить в свою духовную исключительность, сверхценность и самодостаточность. Попытка установить на земле теократию обернулась прямой зависимостью Западной Церкви от «мира», – от той самой материальной составляющей нашего бытия, от которой она так высокомерно открещивалась, поддерживая духовно-обновленческое движение западных монастырей.

Согласно идеалу прежней, бенедиктинской духовности, монах должен гармонично совмещать в своей жизненной практике молитву, интеллектуальные занятия и физический труд. Подобная перемена занятий настоятельно необходима, – для сохранения сосредоточенного внимания на отдельных сферах деятельности монаха. Долгой молитвенной концентрации, как правило, мешает забота человека о мирских вещах, а потому молитва должна быть по возможности краткой. Заметив свою рассеянность во время молитвы, монаху рекомендуется заняться псалмопением или физическим трудом, который, в свою очередь, обеспечит его материальными средствами к существованию.

А вот со введением клюнийской реформы богослужение, совершаемое в церковном хоре, превратилось в некое подобие непрерывной молитвы. Вследствие этого перекоса восхваление Господа из наиболее почетной задачи монашеской жизни превратилось в самоцель и стало практически единственным занятием монахов. Прежний монашеский идеал соразмерности между умственным трудом и трудом физическим (аналогами духа и материи) был нарушен в пользу труда умственного, хотя, конечно, по большому счету его и умственным-то назвать было нельзя. Напротив, значительное удлинение молитвы в хоре привело к полному отказу не только от физической, но и от интеллектуальной работы. Церковное богослужение, состоящее в продолжительном псалмопении и неадекватно растянутом чтении Писания, просто подменило собой кропотливый интеллектуальный труд и размышления над священными текстами.

С превеликим усердием монахи сосредоточивались на богослужении и чтении Священного Писания как на главных составляющих монашеской жизни. Физический же труд в их глазах стал практически бессмысленным и нерациональным занятием, ибо публичное богослужение уже само по себе сделалось своего рода законным основанием для получения монастырем обильных пожертвований от мирян. Монахам более не требовалось надрываться на огородах и садовых участках, так как они теперь были всегда обеспечены не только хлебом, но и маслом к нему. Идеал бедности, которым так прославилась традиционная монашеская жизнь, после принятия григорианской реформы был решительно и со всей беспощадностью повержен.

Как грибы после дождя, повсеместно стали вырастать все новые и новые монастырские общины и военно-монашеские ордена, провозглашающие бедность, аскетизм, безбрачие и много других радостей дематериализованного бытия. Говорить буду образно: закрывать глаза на несущегося на тебя быка есть не лучший способ самозащиты, а не видеть очевидного – не метод решения назревшей проблемы. Как бы человек ни усмирял свою плоть, она остается плотью и требует своей плотской пищи, – таков закон природы, которая всегда «берет свое». Вот и нищенствующие братья во Христе за счет пожалования им «Христа ради» различных земель и крупных финансовых средств становились все более и более респектабельными и жирели просто на глазах.

Действие парадоксальной магии монашеского жития-бытия дает удивительные результаты: те, кто публично провозглашают свое полное одухотворение и дематериализацию, каким-то дивным стечением обстоятельств лишь материализуются больше прежнего. Кто много кричит о духовности и навязывает ее, – точнее, свое представление о ней, – другим, – тот этой самой духовности лишается. Свободу нельзя навязывать, – иначе это будет уже не свобода. Дух не может насиловать, ибо насилие есть факт не одухотворения, а осквернения, сопровождающего деспиритуализацию духа. Западная Церковь была «духовной» по своему изначальному потенциалу, но впала в сильнейший грех непостулируемого, ноуменального материализма.

К концу XI века тысячи монастырей по всей Европе становились под непосредственное управление аббатства Клюни, а другие просто принимали клюнийскую реформу. Клюнийскую конгрегацию, объединявшую в общей сложности около 3000 общин, можно было даже назвать великой монашеской державой, которая переформатировала весь западнохристианский мир в духе своих новаторских идей. Характер клюнийского движения был универсальным для всего Запада. Объединение монастырей вокруг единой материнской обители в Клюни как нельзя лучше соответствовало духу своего времени, когда стали возникать идеи единства Запада и управления Церкви государством. Централизация монашеского сообщества удачно стимулировала рост универсалистских тенденций в папстве, проявившихся на рубеже тысячелетий. Клюни стал своего рода монашеской Церковью, – единственной, кто представляет в этом бренном мире так называемую правильную форму монашества. За унификацией Церкви стояло будущее, и крупномасштабные дарения в пользу Клюни лишний раз свидетельствовали о большой поддержке в обществе тех идей, которые были положены в основание новой церковно-монашеской реформы.

Лихорадочная централизация и унификация, проводившиеся в западной части Христовой Церкви, свидетельствовали о нездоровой ее одержимости заботами духа, оборотной стороной которой были серьезнейшие проблемы в сфере материальной. Наличие этих проблем она категорически не желала признавать, предпочитая изгонять из своей жизни любое напоминание о них. Но, – увы! – грех материализма не искупается простой апелляцией к духу, ибо зло сжигается только в любви, в андрогинном союзе двух частей Святой Церкви. И на уровне собственного подсознания латинские крестоносные вояки, вероятно, чувствовали, что главным изъяном свойственного им христианского мироощущения является ни что иное, как отсутствие парной противоположности.

Символизирующему мужскую природу западнохристианскому миру катастрофически не хватало женского начала, только он никак не мог сознаться в этом даже самому себе. И двинулись рыцари Христа на Восток, подобно тому как мужская клетка в живом организме в своем безудержно-маниакальном желании рвется навстречу женской. Жажда крестоносцев прикоснуться к святым местам, к материализованным следам Божественного присутствия было самым что ни на есть естественным стремлением вернуть себе то светлое, очищенное от скверны материальное начало, которое ими же когда-то и было повержено. Крестовые походы в Палестину можно назвать движением к Христу, жажда встречи с которым пробудила к активной деятельности «мужской» латинский мир. Но что есть движение к Христу, как не движение в направлении восстановления в христианской душе утраченной природной целостности? И дело здесь даже не в самом Христе, а в той божественной реальности, которую воплощает в человеческом представлении Сын Божий, – в реальности Христова духа.

Кто знает? – быть может, само завоевание «женского» Востока иноверцами в чалмах стало лишь внешним знаком того несправедливого отношения к женскому началу, которое за долгие годы сложилось на христианском Западе? Да так оно и есть! Угроза пленения женской части Церкви представителями религии, само рождение которой было немым укором раскалывающемуся надвое христианскому миру, стало внешним выражением того своеволия, которое допустили иерархи Церкви в отношении искупленной самим Христом женской природы. Они чувствовали свою вину перед Иисусом, подарившим человечеству идею единства небесного и земного, ибо осквернили и покрыли позором это несчастное земное, посчитав его недостойным быть объединенным с небесным. И именно с такой позицией, – позицией презрения к земному, – глубоко солидарна религия ислама, а потому ее исповедники по принципу «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» легко воплотили в жизнь все подсознательные тенденции католической части Церкви.

Сокрушаясь и проливая слезы по своим восточным братьям, христиане Запада в действительности оплакивали себя, свой утраченный рай, который обретается только в состоянии андрогинной гармонии. А потому сам путь в Иерусалим, по существу своему, был для рыцарей Христа не непосредственным движением к Богу, о Котором у них сложилось крайне смутное представление, а движением к восстановлению своей утраченной гармонии. Что, собственно, – одно и то же. Ведь откуда у них появилось вдруг такое неуемное рвение? Только от ощущения своей внутренней утраты, внутреннего обрыва, расколовшего их души. «– Друг, оставь покурить. – А в ответ – тишина…».

Отказ человека от своей парной полярности есть утрата Самого Бога. То, что обезумевшие от изнурительной аскезы западные монахи называли стяжанием Царствия Небесного, «восхитительного и сладостного», – как принято у них его величать, – было всего лишь сублимацией их нереализованной потребности в восстановлении андрогинно-женской природы Венеры, которую они сами вероломнейшим образом и погубили. Крестоносцы ехали к Богу, но при этом они ехали к себе, к своему оставленному в прошлом женскому Эдему, дарующему силы для постижения небесного Отца.

Искренне скорбя и сопереживая братьям во Христе, пребывавшим в лапах мусульманских басурманов на Востоке, латиняне предчувствовали, что этот «колокол звонит» по ним. А потому, прикрываясь благим намерением защитить восточную ветвь Церкви от врагов христианства, они отправились ее вызволять, – вызволять самих себя, свои собственные андрогинные души. Ведь гонения и унижения, которым длительное время подвергалась восточная Церковь, были лишь внешним фактом произвола, творившегося в сердцах ее западных братьев. Ибо что с нами происходит внутри, – то через некоторое время проявляется и снаружи, – таков закон бытия. Крестоносцы хотели вернуть себе поверженную истину, ибо, – что поделаешь? – без парной противоположности «трудно жить, друзья, на свете».

И потому можно с уверенностью сказать, что вся крестоносная эпопея, эта «священная война» против небратских мусульман, была лишь судорожной попыткой христианского религиозного эгрегора восстановить в себе состояние андрогинности, утраченное им с давней утратой христианской любви. Служители Церкви так долго гнобили и изгоняли из «приличного общества» женское начало, что, устав отбиваться, оно просто тихо сложило свои пожитки, привязало их на палочку и ушло на восток, в поисках лучшей доли. Безусловно, оно отнюдь не блистало духовным здоровьем. Обливаемое грязными помоями на протяжении всей предшествующей христианской истории, оно таки действительно стало дурно пахнуть. Поэтому и вернуть его в том идеальном виде, в котором оно, вероятно, пребывало прежде, было уже невозможно. Оно вернулось лишь в виде куртуазной идеи, связанной с неизбывной тоской по невосполнимому прошлому. Однако роковое притяжение смерти, тоска по иному миру, характерные для куртуазного мировоззрения, никогда не смогут исцелить расколотое христианское сердце.

Разрыв между небесным и земным, божественным и человеческим, любовью к Богу и любовью к человеку, положенный в основу куртуазного стиля, аналогичен расколу христианской Церкви на Восток и Запад. Это – следствие нарушения исторической Церковью богочеловеческой связи, расторжения единства божественного и человеческого начал, проявившегося, прежде всего, в унижении женщин. Беда христианства была в том, что Церковь практически запретила любовь душевную, – любовь между мужчиной и женщиной, составляющую основу богочеловеческой, Христовой сущности человека. Она разрешила лишь любовь духовную, – любовь человека к Богу, – и любовь физическую, – сексуальные отношения «без огонька», исключительно для воспроизведения человеческого потомства. Тем самым она разорвала связь между духом и материей, проходящую через человеческую душу, потому что именно любовь души соединяет оба мира, – духовный и физический. Как любовь к Богу есть продолжение и возвышение любви человека к человеку, так и сексуальная любовь есть продолжение и проявление на физическом плане душевной любви. Соединительным звеном между духом и материей служит лишь душа. Божественный дух никогда не проникнет в тело человека иначе, чем через душу, а потому грубое «выключение» из жизни самой души через отрицание человеческой любви делает недоступной и одухотворенную любовь человека к Богу. Именно такая участь и постигла несчастное христианство: оно собственноручно распяло Христа и объявило, что так оно и было. По-видимому, отцы Церкви просто не знают, что творят…

Куртуазность эпохи позднего Средневековья стала плодом христианского раскола и ощущения надвигающейся гибели Христа в душе человека. Романтическая любовь, воспетая в куртуазных романах, потворствовала темному, опасному инстинкту саморазрушения человека. Такое «декадансное» стремление к смерти, характерное для куртуазного стиля, подсознательное желание раствориться, исчезнуть с лица земли, было вызвано бессилием средневекового человека удержать контакт духовного с материальным, возвышенного с земным. В некотором смысле, куртуазность можно назвать знаком смерти Христа, – точнее, знаком его материализации (которая не замедлила сказаться в трудах Сионского Приората), разрыва человеческого духа с отяжелевшей греховной материей. Это было даже символическим убийством богочеловеческой души Иисуса. Нагрузив женскую природу всевозможными грехами, мужской природе запретили без особой нужды контактировать с ней, «чтобы не запачкаться». Посему она и осталась в христианском мире «не у дел», а без нее откуда взяться андрогинному единству?

Как-то все-таки странно переплетается реальная история христианства с услужливо предлагаемой Приоратом Сиона историей о самом происхождении этой религии. И, действительно, разве ситуация с шельмованием и изгнанием из христианского общества женского начала не напоминает приоратско-сионскую историю о соперничестве апостола Петра с Марией Магдалиной и о захвате духовной власти Петром после смерти Христа, в результате чего бедная Магдалина вынуждена была спасаться бегством? Очень даже напоминает. И какие выводы мы можем извлечь из этой поучительной истории? То ли подлинная история Петра и Марии Магдалины, в чем-то созвучная вымыслам масонов, наложила свой отпечаток на всю дальнейшую судьбу христианства, то ли эта история была выдумана ими уже под впечатлением происходящих в христианском обществе событий… Но, в любом случае, что-то в прошлом христианства было нечисто. Иначе не сложился бы такой преступный стереотип греховного женского начала, ставший первым шагом на пути к разрушению андрогинной сущности самой христианской религии.

Я склоняюсь к мысли, что какой-то конфликт между тем же Петром и некой особой женского пола (возможно, даже Марией Магдалиной) все же был. Не исключено, что Петр действительно не любил женщин и презирал их, а при создании Христовой Церкви он нарушил какие-то договоренности с представительницей женского пола или просто изменил духовное завещание Христа. Все может быть. Как ситуация рождается, так она в дальнейшем и воплощается в жизнь. Опираясь на характер течения исследуемого процесса, вполне возможно мысленно реконструировать и момент его начала. История христианства показывает, что зарождение этой религии происходило в не совсем гармоничном для нее ключе, ибо так и не была реализована ее главнейшая идея, – идея единства божественной природы и человеческой.

Своей крестной смертью Иисус искупил грехи человеческого рода, символизируемые природой женского начала, а, стало быть, от этих грехов оно полностью очистилось, став свободным. Именно поэтому произошло Воскресение: физическое тело избавилось от скверны и, в полном соответствии с законом естественной гармонии, соединилось с божественным духом. Лишь благодаря восстановлению богочеловеческого тела Христа и стало возможным достижение человеком бессмертия. Так почему же отцы Церкви, после столь тяжелых испытаний, которые прошел Иисус ради нашего освобождения от тяжести кармических долгов, вновь запустили в бренный мир неактуальную более идею о греховности женской природы? Ведь не секрет, что слово человеческое имеет большую магическую силу, особенно если оно сказано в нужное время. В итоге получилось вполне закономерное: что столпы христианского мира сказали, то у нас и было реализовано. И навлекли они беду на свою грешную голову.

Одним из наиболее парадоксальных свойств человеческой психики является привычка ругать других за то, в чем виноваты мы сами, находить в других такие изъяны, которые в гораздо большей степени присущи нам. Мы ищем соринку в глазу другого человека и не замечаем бревна в своем собственном. То, что причиняет нам порою даже не осознаваемую боль, позволяет нам острее воспринимать подобные недостатки в окружающем мире, потому что они нам уже знакомы и именно на них мы болезненнее всего реагируем. И разве предполагаемое презрение Петра к женской природе не говорит о его собственных проблемах, отсутствии в его душе гармонии между мужским и женским началами? Разве презрение столпов христианства к женскому, материальному миру, выраженное уже хотя бы в их неадекватной озлобленности по отношению к природному язычеству, не есть свидетельство накопления их собственных долгов в этой самой материальной сфере?

Христос искупил наши общие грехи, а Господь нас простил, но многие, – и, прежде всего, это относится к отцам христианской мысли, – еще сами себя не простили. Более того: они стали умножать свои грехи и потому возненавидели женский мир еще больше, – хотя бы лишь за то, что он, видите ли, имел несчастье ввести их в греховный соблазн. Но чья это проблема: проблема «соблазнителя» или проблема «соблазненного»? На мой взгляд, это – проблема того, кто принимает решение, а не того, кто уговаривает это решение принять. Истинная причина всех человеческих бед – не в окружающем мире, а в самом человеке.

Человек – свободное существо, которое никто и ничто не может заставить делать то, чего оно делать не желает. И ежели некий человек впадает во грех, то это может быть лишь результатом его собственного духовного выбора, а окружающий мир здесь ни при чем. Христианское глубокомысленное замечание (христианское ли, или же оно просочилось в Новый Завет из Ветхого?) о том, что «если тебя соблазняет твоя рука, – отруби ее», на мой взгляд, абсолютно нелепо и противоестественно. Потому что дело не в руке, – с рукой-то как раз все в порядке. Рука – лишь органически принадлежащая тебе часть тела, созданного Богом, и менять в нем что-то, корректируя по своему усмотрению, ты не имеешь никакого права, ибо не умнее Господа. Оскоплять, ослеплять себя, заниматься каким-либо иным членовредительством есть то же самое, что нарушать Закон Божий, предписывающий тебе быть человеком, – образом и подобием Божьим. Так что дело – не в твоей руке, а в твоей голове. Видимо, тебе надо что-то «отрубить» в своей собственной голове, и тогда проблем с рукой не будет. Проще говоря, дело – в твоей свободе, в твоем личностном духовном выборе. Не меняя себя, очищения не добьешься, – как бы ты ни уродовал свое тело. И бороться нужно не с ним, а со своими душевными изъянами.

Вот, видимо, такими «удачно» подобранными христианскими «наставлениями» и руководствовались фундаторы религии, когда ломали голову над тем, как, не прилагая особых усилий, победить свою внутреннюю проблему «извне». Какое-то время они даже культивировали экстравагантную мысль о том, что женщина не есть самостоятельное человеческое существо, имеющее свои собственные жизненные цели. Напротив, по их убежденному мнению, она создана исключительно для того, чтобы соблазнять мужчину, и никакой самостоятельной ценности ее существование не несет. Вот как только мужчина отворачивается от нее, – так сразу она и выключается из жизни. А едва лишь он снова поворачивается к ней, – так она и оживает, и расцветает, и вновь начинает свою вредоносную деятельность.

В образе женщин святые отцы, по-видимому, выводили наружу свои затаенные непотребные желания и отождествляли их с самими «дьяволицами». Безусловно, мы все друг для друга являемся объектами, отражающими наши наиболее актуальные на данный момент психологические или духовные черты. Но при этом не стоит забывать, что каждый из нас, в то же время, является самостоятельным живым субъектом, существующим независимо от постороннего внимания или невнимания к нему. А потому не надо скатываться в извращенно понимаемый субъективный идеализм и наивно верить, что известный тезис «все – человеку, и все – для человека» относится лично к нам или лично к одному, отдельно взятому человеческому полу, – ибо это совершенно не так.

Друг для друга мы – лишь Кантовская «вещь в себе». И не стоит отождествлять других со своими собственными духовными проблемами, а затем пытаться от этих других избавиться в надежде избавиться, тем самым, от проблем. Одним лишь внешним устранением окружающих мы не достигнем своей цели, ибо все наши недостатки, если над ними не работать, так и останутся с нами. Если же говорить о силе притяжения женской магии, которая приводила в бешенство «целомудренные» христианские сердца, то ничего в ней преступного нет. Напротив, с точки зрения божественного мироустройства, стремление мужского субъекта к женскому есть абсолютно нормальная вещь. Более того: человеческая любовь есть способ соединения человека с Творцом.

То, что средневековая христианская идеология не принимала «земной» человеческой любви, было настоящим преступлением против Господа и предательством по отношению к нашему Спасителю Иисусу Христу, учение которого кардинальным образом исказили его нечистоплотные последователи. Возможно, что первым, кто приложил к сему руку, был апостол Петр. Это обстоятельство создало предпосылки для того, чтобы в конце XI века, пользуясь отчаянным положением христианства, до которого его довели полубезумные аскеты в священнических рясах, участники масонского Приората Сиона представили миру свою материалистическую легенду, которая могла бы помочь им окончательно уничтожить христианскую религию «как класс».

Говоря по совести, хочу заметить следующее. Если и происходили какие-то трения между учениками и близкими Христа, если старт христианскому движению и был дан с подачи агрессивно настроенного по отношению к женщинам мужчины, – то это вовсе не значит, что изначальная христианская идея была идеей верховенства женского начала, как спешат представить дело члены Сионского Приората. В подобном случае религия Христа по существу своему не предлагала бы миру ничего принципиально нового. Данная позиция Приората, конечно, органично взаимосвязана с другой его позицией, согласно которой Иисус имел абсолютно земное происхождение и никогда не был ни воскрешен, ни вознесен на небо. И вот здесь-то в словах сионцев уже можно найти довольно серьезный криминал.

Основополагающей идеей христианства является идея андрогинности (по-иному, – богочеловечества). Именно она обеспечивает человеку бессмертие. Примат не мужского, не женского, а именно андрогинного начала и является истинной идеей христианского учения. Все остальное – производное от нее. А это значит, что именно любовь, соединяющая две космические противоположности, любовь, а не брачный контракт, между двумя людьми и является основой бессмертия. Любовь поднимает человека, делает его лучше, раскрывает его душу навстречу мировым потокам духовного света.

Невозможно любить дух, если ты не любишь материи, ибо она – производное от духа. Христианские священники призывали свою паству к любви к Богу, но сами лишали ее всяческой возможности воплотить сей призыв в жизнь. Идея андрогинной любви есть незавершенный проект христианства, которому еще предстоит проявиться в истории. В Апокалипсисе сказано, что по окончании антихристовой катавасии и следующего за нею Страшного Суда состоится божественный брак Агнца со своей небесной невестой. И в душе каждого человека, как я полагаю, будет в это же время заключен его собственный брак, – брак с его андрогинной половинкой, который соединит расколотые человеческие души.

Христианство рождалось на культурной почве монотеистического иудаизма, окруженного со всех сторон «проклятыми язычниками», с которыми представителям «избранной» нации под страхом смерти или, на худой конец, иудейского остракизма категорически запрещалось скрещиваться. Ибо, видите ли, кровь еврейская – особенная, а потому никому из евреев строго не рекомендовалось одаривать ею кого попало. Идея крови и наследования по крови есть идея иудейская. Этим религия, основывающаяся на примате мужского начала, поднимает на щит материально-родовые приоритеты, а стало быть, своей оборотной стороной имеет идею гегемонии женского начала, извне старательно замаскированную. Мужской и женский принципы в иудаизме решительно разведены в разные стороны: мужской принцип торжественно провозглашается на словах, зато женский принцип подспудно действует на деле. Не хватает в иудаизме лишь одного, – объединяющего начала, которое могло бы воссоздать из разрозненных мировых полярностей одно божественное целое.

Религией этого самого объединяющего начала было призвано стать христианство. Подлинно андрогинное единство достигается не пустым внешним соединением двух противоположных частей, ибо таким путем действительное единство никогда не будет достигнуто. Единение духа и материи осуществляется только при условии полного очищения материи, так как неочищенная, оскверненная материя от взаимодействия с огненным духом будет просто испепелена. Потому-то и понадобилась жертва Христа, состоящая не в самом прохождении Иисуса через смерть (ибо довольно известный языческий миф о смерти и воскресении Бога связан лишь с годовыми циклами умирающей и вновь рождающейся природы), а в прохождении через смерть с любовью в сердце. Любовью ко всем, в том числе (и в первую очередь) к врагам своим, ибо только любовь способна сжечь в душе человека все накопившееся в нем и терзающее его изнутри зло. Любовь переводит годовой природный круг в эсхатологическую векторную линию, упирающуюся в вершинную точку неба, где пребывает Царствие Божие.

Христианство вывело (а, точнее, пыталось вывести) иудаизм из фатальной зацикленности на узком круге национальных интересов. Иисус Христос был поставлен над нациями и родами, чтобы дарить спасение всем, кто готов свой духовный выбор делать в сторону любви. Кровь его матери Марии не была еврейской: она происходила из соседней по отношению к Израилю Галилеи. Галилея же по завершении всех связанных с миссией Христа событий была стерта с лица земли, – видимо, для того, чтобы никто в дальнейшем уже не мог обольщать себя иллюзией своей этнической исключительности, дающей право именоваться носителем Христовой крови. А все потому, что христианство – не религия крови, а религия души, не религия смертного, а религия бессмертного тела богочеловечества. Такая религия не может опираться на кровно-телесные узы. Сам небесный Отец Христа освободил Своего Сына от земного тяготения, от привязанности к семейно-родовому канону, составляющему основу основ иудаизма. С этой целью наш Спаситель и был рожден в результате непорочного зачатия его матери Марии, а по окончании отведенных ему дней вознесен на небо живым и нетленным.

По этой же причине у Иисуса не должно было быть детей, так как рождение потомства есть утверждение материально-родовых основ нашей жизни. Христос стал воплощенным символом Конца Света, завершения смертно-земной программы человека, а потому не должен был оставлять после себя никаких земных «долгов». Ибо появление детей есть закрепление закона смерти их отцов. В мире, где отцы уже не умирают, дети тоже больше не рождаются. Посему и совершенно исключено рождение Марией Магдалиной «девочки Сары» или «мальчика Иосифа» от Христа, ибо никакого мистериального смысла оно в себе не несет. Утверждать обратное – значит, отрицать революционную сущность христианской религии и отождествлять ее с предыдущими, дохристианскими вероучениями.

Кровь Христа не имеет той генетической ценности, которую ей приписывают тайные масонские и сионские организации (у нее ценность иная, – сакральная), так как сущность Христа иноматериальна, и в этом – смысл его революционного учения. В наше христианское время поведение человека уже не детерминируется его кровью как материальным носителем духовности, имеющим определенный генетический стереотип. Жуткая расистская «Вселенная Германа Вирта», слава Богу, уже давно почила на свалке мировой идеологии. Человек руководствуется лишь собственным свободным духом, собственным желанием достигнуть мировой гармонии, и никакой «зов крови», равно как и «зов предков», не в силах повлиять на его духовный выбор.

Совсем иначе можно оценивать красочные масонские рассказы о связи Иисуса с Марией Магдалиной. Начнем с того, что Христова религия основана на подъеме андрогинного начала в человеке. И здесь возможны два варианта. Первый: по своему генетическому составу Христос не был ни мужчиной, ни женщиной (ведь его зачатие произошло при крайне необычных обстоятельствах), а был вполне самодостаточным человеком-андрогином, не нуждающимся в женской любви. И второй вариант, где-то смыкающийся со мнением участников Приората Сиона: Иисус родился с мужским генотипом и действительно был влюблен в женщину. Ведь известно, что в его общине господствовал дух равенства между мужчинами и женщинами, что уже само по себе говорит о кардинальном отличии христианства от иудаизма, где женщина считалась существом низшего сорта. Дух христианской любви, андрогинного единения, носителем которого был Иисус, вполне созвучен сионской версии о любви двух известных людей, основавших христианскую общину. Возможно, краеугольным камнем Христовой доктрины была андрогинная любовь Иисуса и Магдалины, из которой в дальнейшем должна была произрасти христианская Церковь.

В пользу этой, довольно шаткой версии я могла бы выдвинуть следующее соображение. Если Христос действительно являлся олицетворением богочеловеческого синтеза небесного духа с земной материей, то и на жизнь его могла быть спроецирована все та же идея единения небесного с земным. Это просто следует из астрологического закона притяжения к человеку событий, отражающих его собственную сущность. Будучи субъектом наполовину небесного происхождения, он мог соединиться с земной женщиной, чтобы претворить в жизнь союз духа и материи, заложенный в его генотипе изначально. Не исключено, что христианскую Церковь Иисусу и его возможной супруге суждено было основывать вместе, но после ухода Спасителя что-то в ней все же не заладилось.

А вот затейники из Сионского Приората утверждают, что после казни мужа Мария Магдалина бежала от преследования иудеев, которые хотели убить ее будущего ребенка как носителя королевской крови. Странно только, как евреи могли так ненавидеть своего собственного, кровного мессию, – действительного иудейского царя, как позиционируют его сионцы. На мой взгляд, они могли его ненавидеть, скорее, за то, что он не был их «единокровником», а, напротив, был «проклятым галилеянином», – исчадием языческой скверны. Кроме того, он вовсе не собирался хвататься за меч и вести их в бой за отвоевание дарованных им Ягве земель. Не о таком Спасителе мечтали правоверные иудеи. Ведь, когда они узрели «это несчастье», которое чуть ли не само просилось на крест, они были не только разочарованы, но и оскорблены до глубины своей иудейской души. Реальный же потомок еврейских царей никогда бы их не разочаровал и сделал бы то, чего от него ожидали, в соответствии с высшими идеалами их религиозной доктрины.

Равенство мужчины и женщины, положенное в основу христианского вероучения, никак не могло быть благосклонно воспринято не только высокомерными по отношению к женщинам иудеями, но и некоторыми апостолами Иисуса. А потому вполне вероятно, что Магдалина бежала спасать не своего несуществующего ребенка, а саму себя, – и не только от враждебно настроенных иудеев, но и от некоторых святых апостолов, среди которых разгорелась мышиная возня за Христово наследие. Хотя, конечно, с уверенностью утверждать подобное сейчас уже вряд ли кто-нибудь осмелится. В любом случае, что-то в христианстве пошло не так, как нам хотелось бы. А, скорее всего, оно так и было задумано, ибо религии Христа предстояло пройти через ту же Голгофу, которая грозно возвышалась и на земном пути ее основателя.

Подлинной сущностью христианства, столь долго скрываемой от нас церковнослужителями, является тайна любви не только к Богу, но и к человеку. Быть может, именно она помогла Иисусу воскреснуть и вознестись в небесные чертоги божественного Отца. Историю Христа и Марии Магдалины сионисты проецируют на египетский миф об Осирисе и Изиде. Этот миф повествует о том, как погибший бог Осирис сообщается с земным миром через свою здравствующую супругу Изиду, которая воскрешает его (правда, лишь для жизни в ином мире). Плод их любви бог Гор вырастает и становится на защиту структурированного мира от того злого хаотического начала, которое в свое время уничтожило его отца. Эта прекрасная материалистическая история лишь в чем-то созвучна истории жизни Иисуса. Ведь христианство – не пустой слепок с предыдущих религиозных учений, а шаг вперед на пути духовного становления человечества. Потому и финал Христовой истории несколько отличается от финала древнеегипетского мифа, а христианская доктрина знаменует собой следующий, более высокий этап развития нашего самосознания.

Полное отождествление изначальной идеи христианства с дохристианскими религиозными традициями крайне выгодно для масонов, – членов очень странной организации, в чем-то даже подрывающей устои иудаизма, на почве которого она образовалась. Эзотерически присутствующее в иудаизме женское начало в экзотерическом своем эквиваленте бесстрашно вышло на свет Божий уже в масонстве. И в этом смысле масонство является неким соединительным звеном между иудаизмом и отчаянно им презираемым язычеством. Мировое масонство можно даже назвать своеобразной конгрегацией всех материалистических элементов, существующих во многих религиозных учениях. Возникновение масонства, по-видимому, было вызвано волной протеста, прокатившейся по всему «униженному и оскорбленному» миру, символизирующему материальное начало.

Ущемление интересов женской природы, обильно практикуемое в иудаизме, христианстве и исламе, вызвало ответную ее реакцию, которая вылилась в создание революционно-материалистических учений, охвативших своим реформаторским запалом полсвета. А социалистическая революция в России 1917 г., уничтожившая христианство и на долгих 70 лет заменившая его своей материалистической доктриной, в которой захлебнулось почти все население большей части территории Евразийского континента! Ведь о ней, да, собственно, в равной степени, и о ее предтече, – Парижской коммуне, – говорили как о талантливом креативе мирового масонства. Что поделаешь: именно материализм является основой мировоззрения масонских организаций, – достаточно вспомнить выражение «Плоть от костей отделяется», ставшее сакральным для одной из ветвей мирового масонства. И, как свидетельствует сначала французская, а затем и российская история недавнего времени, справедливое негодование угнетенных народных масс оборачивается кровавой трагедией не только для их угнетателей, но и для самих этих неразумных масс, не способных полноценно заменить бывших хозяев жизни, равно как и элементарно справиться со своими собственными первобытными инстинктами. Все материалистические революции всегда жестоко «неправы», однако в закономерно складывающихся катастрофических обстоятельствах им просто не находится разумной альтернативы.

То же самое, вероятно, можно сказать и о мировом масонстве, и о Сионском Приорате. Ведь если бы в мире соблюдалась космическая гармония между мужским и женским началами, то вышеупомянутым организациям здесь делать было бы нечего. Да их просто бы не было, ибо «от добра добра не ищут»! Их появление стало лишь следствием осквернения материального мира, которому предавались «возвышенные и одухотворенные» религиозные небожители. А потому сложилось так, что тараканы дремучего материализма как идеи оскверненной материи как-то разом вдруг повыползали из неприкрытых щелей всех мировых религий и основали свое собственное братство кирки и циркуля (кажется, так обозначается организация «вольных каменщиков»). И их можно понять. Материальное начало имело все основания восстать против жестоких притеснений, производимых в его отношении повсеместно. Тем не менее, само по себе, оно не способно изменить сей несовершенный мир к лучшему. Ибо истинная победа достигается отнюдь не в противостоянии духа и материи, а в их согласном единении.

Наиболее эзотерической тайной Иисусова учения является тайна благой материальной природы, очищенной в результате Христова подвига на Голгофе. Вот она-то никогда и не была еще раскрыта в христианской традиции. Освобожденное материальное начало после вознесения Христа просто посадили на цепь и запретили ему показываться на свет Божий. А нашему крещеному миру был в полной мере представлен лишь искаженный вариант материальной природы. С самых первых веков возникновения христианской религии масонский дух, коим является не вытесненный до конца иудаизм, смешанный с оскверненным видом язычества и поклонения Великой Матери, всегда был теневой стороной христианства.

Пребывая в состоянии глубочайшего кризиса, Римская Церковь предприняла отчаянную попытку заживить церковный раскол, но, к несчастью, методы для этого выбрала самые неудачные. Результаты мы знаем, и они свидетельствуют о том, что силовым путем дела любви не решаются. Да, собственно, – что греха таить, – христианский Запад и христианский Восток в своем актуальном на конец XI века состоянии не заслуживали еще своего объединения. Зло проникло как в одну, так и в другую части Церкви. Впрочем, чисто теоретически их соединение даже в этом состоянии могло бы стать возможным, но весь казус был в том, что именно это-то их состояние и не позволило им соединиться. Ибо слепы были и двигались в разные стороны. Закон любви есть закон соответствия, которого они не смогли, а, может, и не захотели найти.

То, что получил в результате своей крестоносной операции западный мир, – тоже можно назвать элементом женской природы, ставшим источником вдохновения для многих представителей западной науки и искусства. Но не следует забывать, что эта инъекция состава Венеры была такого плохого качества, что даже при очень большом желании ее реципиенты все равно не смогли бы взлететь в чистые небеса. Общины «вольных каменщиков», создававших прекрасные строения готической архитектуры и включавших в себя большое количество «засланных казачков» из мусульманско-иудейского Востока, конечно, являлись неплохим приобретением позднесредневекового времени. Но в дальнейшем они обнаруживали в себе совсем уже иное призвание и как-то все больше шли в идеологию. Идеология «вольных каменщиков» всем известна и не вызывает в христианской душе особого восторга. Христианам оставалось лишь в бессилии наблюдать за тем, как «внутренняя масонизация» их религиозной общины начинает все смелее выходить наружу. Система европейских банков, наверное, – ценная вещь, – но ведь западнохристианским романтикам хотелось совсем иного…

Хорошо знали, чего хотели, лишь основатели Приората Сиона, – возможные реальные управители Ордена тамплиеров. Полагаясь на большую убедительность идеально продуманной истории о «смертном Христе» и его супруге Марии Магдалине, они знали, в какое место надо бить, чтобы реализовать свою мечту. А мечта у них, как я уже сказала, была из разряда ретроградных: вернуть господство материального начала в мир, перевести время на движение вспять, в язычески-иудейскую эпоху. И ставку они делали именно на период XII века, – уж не знаю, по какой причине он так им приглянулся. Возможно, дело здесь было в предельном ослаблении христианской Церкви, постигшем ее в те тяжелые времена. А, скорее всего, было в этом периоде что-то такое… какой-то элемент бифуркации, разветвления, первичной свободы, из которой могло возникнуть все, что угодно, – важно было лишь умело использовать ее колоссальные возможности.

Судя по всему, члены Сионского Приората были сильнейшими магами, знавшими законы космоса и периодичность смены эпох. Тайны, которые унесли с собой в могилу (если унесли!) тамплиеры, – действительно, намного важнее, чем банальные секреты пропавших тамплиерских денег. Ритуалы, которые они могли выполнять на своих собраниях, были, по-видимому, настоящими магическими процедурами, способными влиять на ход космической истории (вряд ли, конечно, это были поцелуи дьявола в зад: наверняка было что-то и поумнее, и посерьезнее). Параллельно с этим производилось и полное осквернение «бедными рыцарями Храма» энергий Венеры, которое должно было способствовать окончательной деградации основ материального мира. Это была попытка материальных сил дохристианской эпохи взять реванш за свое закономерно-историческое поражение, – для чего необходимо было максимально «утяжелить» материальную сферу Венеры. Ведь если бы в дело вступило благое материальное начало, – это только способствовало бы объединению Запада с Востоком, – в чем совсем не была заинтересована вышеозначенная организация. Дабы материалистическая идеология смогла завладеть миром, необходимо было кардинальным образом разделить дух и материю. А потому масонам требовалось лишь окончательно рассорить две ветви христианской Церкви, чтобы уж точно упаковать в гроб и накрыть крышкой все «недобитые» элементы христианства на земле.

В конечном итоге сила искаженных материальных энергий взяла верх. Король Филипп Красивый стер с лица земли тамплиеров, зато упрочил негласный закон финансовой власти над миром. Ради этого он, в полном соответствии с законами черной магии, инициировал акт человеческого жертвоприношения, в результате которого получил в свои руки большие богатства. И, коль уж в этом грязном деле участвовал и Папа, – данный инцидент можно рассматривать как деспиритуализацию христианского эгрегора, и так уже серьезно отягощенного кармой греховной материализации.

Где масоны, – там и материализм, там разветвленные финансовые структуры банковых корпораций. Масоны – если не реальные, то уж, во всяком случае, духовные наследники тамплиеров и, возможно, исполнители воли Сионского Приората. Я сейчас даже не берусь утверждать, что эта мировая ретроматериалистическая организация называется именно так (так ее называют лишь некоторые исследователи), но то, что она определенно существует, причем активизировалась она именно в эпоху начала крестоносного движения, – представляется мне наиболее вероятным. Возможно, для решения своих задач сионцы используют психогенные методики воздействия на массовое человеческое сознание, а, возможно, это воздействие узконаправленно и адресуется интересующим их харизматическим личностям, способным вести за собою массы. Все это не столь важно. Важно лишь одно: в христианском обществе и раньше-то было неладно, но в канун эпохи, называемой теперь Возрождением XII века, оно вообще подверглось самому сильному суггестивному влиянию за всю свою историю.

Человеческие массы, пожалуй, практически никогда не бывают «бесхозным материалом». Они всегда кем-то контролируются, – кем-то невидимым, но могущественным, обладающим огромной магической силой. Над полями людских кровавых сражений бьются силы зла и зла, а остановить их пытаются силы добра. И никогда не бывало так, чтоб истинными победителями становились те, кто побеждали на физическом поле. Любые физические победы есть победы сил зла, и не надо мне рассказывать об архангеле Михаиле: он действительно поразил дракона, – символического дракона, – но это вовсе не значит, что он пускал чью-то кровь. Меч христианский – это меч истины, меч Слова Божьего. Пускать кровь – удел иудейского представления о победе сил добра, превращающейся в поражение в религиозном сознании христиан.

Возрождение XII века, вместе с возрождением вещественно-телесной античной мысли, определяло возрождение материальной природы, женского начала в христианстве. Поход на земной Иерусалим, где пребывал когда-то земной Спаситель Иисус, – это тоже серьезный знак материализации Христовой религии. Инициируя подобный процесс, сионские мудрецы (будем называть их так) серьезно рисковали. Ведь если бы их план не удался и замысел демонизации материальной природы рассыпался в прах, – это могло бы только воссоединить христианскую Церковь. И тогда ни о какой дальнейшей пролонгации ветхозаветной истории в будущее не могло бы быть и речи. Но уж если они пошли на эту авантюру, то, надо полагать, они очень скрупулезно просчитали свои исторические перспективы. Далеко не все у них получилось так, как им бы хотелось: уничтожить христианство им так и не удалось. Тем не менее, некоторых успехов они все же достигли, поскольку к концу описываемого периода учение Христа превратилось практически в бледную тень самого себя.

В период Возрождения XII века в западнохристианский мир с Востока проникло благотворное женское начало. Правда, его довольно неприветливо встретили, ибо уже в конце Средневековья, по-видимому, ради большего его прославления, по всей территории западной Европы в его честь зажгли знаменитые инквизиторские костры. И дело тамплиеров, состоявшееся на излете Средневековья, стало первым громким судебно-религиозным процессом, давшим начальный импульс всей последующей инквизиционной вакханалии, прославившей эпоху настоящего Возрождения. Если в предыдущие христианские времена женщин просто недолюбливали и всячески унижали, то в «женскую» эпоху Возрождения их стали «реально» вешать и сжигать на кострах.

Немаловажно и то, что подобными «святыми деяниями» отличились лишь католическая и возникшая на ее почве лютеранская Церкви. Видимо, их мужская природа крайне нуждалась в сатисфакции со стороны осмелевшей после крестовых походов природы противоположного начала. Лишь православной Церкви эта беда не коснулась, – ибо не ее это были проблемы. Напротив, отличительной особенностью восточной Церкви являлся культ матери Иисуса, Девы Марии, олицетворяющей собой просветленное женское начало, которого никак не хотели принимать носители духовности Запада. Православие не ударялось в поголовный священнический целибат, как католичество, а потому и не имело особых причин люто ненавидеть женскую природу и видеть в ней лишь «коварную искусительницу». «Охота на ведьм» была преимущественно прерогативой бдительных латинян, ибо в их душах, по-видимому, развелось так много ведьм, что приходилось срочно искать им представительство во внешнем, окружающем мире. И, конечно, оно было успешно найдено в лице все тех же многострадальных несчастных женщин.

Яростная инквизиторская агрессия красноречиво свидетельствовала о возрастающем страхе «целомудренной» части человечества перед крепнущим и поднимающимся с колен «дьявольским отродьем» в женском обличье. Это говорит лишь об одном: после «священных» крестовых походов, имевших своей целью возвращение блудного женского начала в Западную Церковь, с этим самым женским началом у нее не сложилось еще больше. Она не сделала выводов из суровых уроков жизни и опустилась еще ниже на оси своих духовно-нравственных координат.

 

Наиболее активным западным государством в эпоху крестовых походов была Франция. Именно во Франции выступил перед толпою слушателей Папа Урбан IV, призывая рыцарей в поход на Восток. Из Франции снаряжались и первые рыцарские армии, возглавляемые верхушкой французской аристократии. Сам французский король Филипп, получивший, выражаясь современным футбольным языком, красную карточку от Папы, был отлучен от Церкви за брачную сделку (любовь, знаете ли…) и принять участия в походах не мог. Но его брат с удовольствием поддержал святой почин Папы и, преисполненный решимости навести порядок в Святой Земле, собрал мощнейшую армию и, на радость Папе, отправился в дальние восточные края. Принимали участие в крестовых походах и рыцари Англии.

По своему этническому составу Англия – довольно разношерстая страна, причем на тот период времени, когда организовывались крестовые походы, она была уже полуфранцузской, а, точнее, – полунорманнской страной. Причиной тому стало завоевание Англии норманнами, вторгшимися на ее территорию из Северной Франции (Нормандии) под предводительством своего короля Вильгельма Завоевателя. Так что Англии XI-XII веков, как никому другому, были близки все проблемы, волновавшие «родную» Францию. Судьбы Англии и Франции, собственно говоря, всегда были тесно переплетены между собой. Ведь заселялись Британские острова преимущественно выходцами из французских берегов континента.

Считается, что первыми поселенцами Британии были иберы, прибывшие с Пиренейского полуострова в 2500-2000 г.г. до н.э. Немного позднее, а именно в 2000-1600 г.г. до н.э., там поселились пришельцы из Центральной Европы, – представители альпийской расы. А уже около 1000 г. до н.э. наступил наиболее значительный этап в истории Британских островов: честь обитать на этих островах им оказали древние кельты, – наиболее замечательная и таинственная древнеарийская народность на всем европейском континенте. Вот кельты как раз и переселились в Британию из прибрежных областей современных Франции и Бельгии. Их прародиной, по-видимому, была Центральная Европа, точнее, земли в верхнем течении Дуная или регион Альп. Кельты говорили на языках, принадлежащих к бриттской ветви кельтских языков. В Ирландии же поселились кельты, говорящие на гэльском языке. А уже в I веке до н.э. в Британии появились кельтские племена белгов. Постепенно кельты заселили всю территорию островов, уничтожив или ассимилировав все более древнее их население.

Кельтские народы стояли на более высокой ступени культурного развития, чем иберийские, и именно с их подачи на Британских островах появились бронза и серебро, а также некоторые виды домашних животных. Они создали великую и своеобразную цивилизацию. Общественным укладом кельтов было родоплеменное скотоводческое общество, а крупнейшими владельцами стад скота являлись вожди кланов, объединявшие вокруг себя наиболее состоятельных своих соплеменников. В отличие от римлян, кельты не заботились о создании обширной империи, жили по законам родоплеменного общества и потому не оказали значительного влияния на другие народы. В отличие от представителей других арийских наций, родство и право наследования у кельтов определялись не по отцовской, а по материнской линии, – что было особенно значимо в связи с их обычаем отправлять детей на воспитание куда-нибудь подальше от семьи. В результате таких территориальных рекомбинаций дети получали приемных родителей, к которым нередко привязывались значительно сильнее, чем к своим собственным.

С врагами кельты воевали на боевых колесницах, которые даже в Ирландии к I веку н.э. практически совсем уже не использовались. Битвы распадались на множество поединков между вождями враждующих племен и их командами. Как правило, считалось, что вожди имеют божественное происхождение, а потому бессмертны. Их подвиги в своих героических балладах воспевали барды, – представители привилегированного класса кельтского общества, подчинявшиеся только военачальникам.

Хорошо известно, что кельтов была своя письменность (так называемый древесный алфавит «огам»), но существует такое предположение, что они ею вовсе не пользовались. Эта особенность является составной частью их социальной и религиозной культуры. По-видимому, кельтские жрецы, или друиды, запретили людям использовать свою письменность. А потому их огромное интеллектуальное наследие существует исключительно в устной традиции. Кельтская культура богата разнообразными волшебными легендами и преданиями, на протяжении многих веков передававшимися из уст в уста.

Кельтские барды, как и брахманы индийских вед (ведь все индоевропейцы произошли из одного корня), как и древнегреческие и римские поэты, а также норвежские скальды, считали, что миром правят некие высшие существа, напоминающие их собственных вождей и правителей, но только гораздо более могущественные. Любые человеческие чувства, а также любые искусства и ремесла имели своего бога-основателя, куратора и покровителя, и обо всех этих богах слагались поэтические и аллегорические легенды. В их честь кельты воздвигали изваяния и устанавливали в своих храмах и святилищах, где происходили ритуальные мистерии и совершались различные жертвоприношения. Хранителями этих культов выступали друиды, кормившиеся от жреческого алтаря.

Ноуменально друиды являлись самой высшей кастой в кельтском обществе. Они практически управляли светскими властями. Ни одно воинское выступление в те времена не проходило без ведома и благословения друидов. Они точно знали, когда нужно (и нужно ли вообще) выступать в бой, когда этот бой будет сулить успех опекаемой ими военной дружине. Они владели поистине магическими знаниями, в том числе знанием астрологии, – что давало им возможность правильно оценить ту или иную ситуацию и принять единственно правильное решение. Для своего племени друиды были не только жрецами, но и врачами, богословами, учеными, историками, волхвами и прорицателями. В них была сосредоточена вся полнота духовной силы и власти, а в официальной социальной иерархии они занимали второе место после вождей и королей. Даже, в некотором смысле, это место можно было бы назвать и первым, ибо без духовной санкции друида в древнекельтском обществе не могло произойти ни одно сколько-нибудь значительное событие. Друиды не платили налоги, не ходили в военные походы («имели бронь»), – что позволяло им всецело посвящать себя божественному служению. Они считались прямыми посредниками между богами и людьми, а потому были чрезвычайно горды и высокомерны в отношениях с простыми смертными.

В основе слова «друид» лежит единый корень со словами «дерево» и «дуб», – хотя это и не единственная версия, объясняющая происхождение слова, именующего касту кельтских жрецов. Тем не менее, деревья, и особенно дуб, считались у друидов важнейшим элементом их религиозных культов. Более того: деревья почитались ими в качестве самих богов. Ценность дерева в глазах кельтских жрецов намного превосходила ценность человеческой жизни. Их священные дубовые рощи были неприкосновенны. И если какому-либо несчастному случалось повредить или даже, – о ужас! – срубить дерево, то пощады от друидов ему уже не стоило ждать. Они предавали его казни с особой жестокостью. Ходили даже слухи, что они живьем прибивали святотатца к поврежденному дереву, а его кишки обматывали вокруг ствола, чтобы бедное дерево могло наполниться соками его жизни и хотя бы частично «заживить» свои раны кровью своего обидчика.

Самым могущественным среди растений считалась омела, паразитирующая на дубе. По мнению друидов, она пропитывается живительной силой этого священного дерева и тем самым становится замечательным магическим трансформатором его духовной энергии. Согласно преданию, друиды золотым серпом срезают ветви омелы с дуба в самую ночь полнолуния и используют ее в своих священных ритуалах. Недаром Плиний Старший говорил, что Британия «могла бы поучить самих персов магии». Жители Ирландии и Галлии считали эту страну прародиной друидизма и посылали туда свою молодежь, чтобы она могла поучиться у основоположников этого священного учения и пройти стажировку под руководством великих британских жрецов. С этой целью герои и пророки Ирландии совершали паломничества в Альбу и получали там высшие сакральные знания, которые использовали затем у себя на родине.

Одним из главных религиозных догматов друидизма является древнеарийская вера в переселение души после смерти из одного тела в другое. Кельты верили, что это учение способно вдохновлять мужчин на высшие подвиги на войне, ибо притупляет у них страх смерти. Друиды владели значительными познаниями в астрологии и астрономии, передавали своим ученикам знания о движении небесных тел, размерах Вселенной и Земли, основах естественных наук, а также о влиянии бессмертных богов на все происходящее на земле.

В кельтском духовном пантеоне боги разделены на два противоположных лагеря. Подобное разделение характерно для всех арийских вероучений. Олимпийские боги сражались с титанами, брахманские дэвы – с асурами, маздеистские ахуры – с дэвами. В кельтском царстве духов также существуют два враждующих друг с другом небесных воинства. На стороне света сражаются боги дня, мудрости, жизни, плодородия и добра, а на стороне тьмы – демоны ночи, смерти, бесплодия и зла. Первые символизируют созидательные силы природы и позитивные аспекты деятельности человека, вторые – разрушительные силы природы и негативные аспекты деятельности человека. Над первыми начальствует богиня Дану, которой они обязаны своим общим названием «Туатха Де Данаан», – то есть «племя богини Дану». Над вторыми – богиня Домну. В свою очередь, они называются «богами Домну». По-видимому, слово «домну» означает «пропасть», «морская бездна», как и другое известное кельтское слово «фомори», – «подводный мир». Темный подводный мир всегда воспринимался кельтами как символ первобытной древности, пустоты, мрака, бездны, добытийственного состояния мира (зло по этой логике предшествует добру). Кроме того, символизирующий океан водный знак Зодиака Скорпион со своим управителем, князем подземного мира и владыкой умерших Плутоном, уже сам по себе соединяет идею подводного мира с идеей подземного царства смерти.

Подобно лету и зиме, жизнь и смерть постоянно сражаются друг с другом за власть над миром. Таким же точно образом за власть над человеческими душами, согласно древним кельтским верованиям, сражаются добро и зло. Сейчас нам уже трудно судить, был ли друидизм по своему изначальному замыслу манихейской доктриной, – в понимании почитания кельтскими жрецами не только сил добра, но и сил зла. Изначально арийская традиция такого смешения духовных ценностей не предполагала: оно возникло лишь позднее, когда ее носители стали обмениваться своим духовным опытом и перенимать чужой опыт у народов, имевших свои собственные религиозные взгляды. Была ли религия друидов в момент их переселения на Британские острова уже искажена этими чужеродными влияниями, или она подверглась подобной злотворной трансформации при столкновении с учениями этнических групп, обитавших непосредственно на этих островах, – пока нам неизвестно.

Одним из наиболее явных извращений древнеарийского религиозного культа можно считать кровавые жертвоприношения, которыми прославились друиды Британии. Были ли эти ритуалы общеприняты в кельтском обществе, или же ими занимались исключительно жрецы так называемого «левого» направления, параллельно которому существовало и «правое», где подобные зверства не практиковались, – все это необходимо еще выяснить. Иными словами, для нас остается загадкой, были ли все друиды «одинаково полезны», или же леденящие душу рассказы об их изуверских ритуалах относятся лишь к одной из разновидностей друидов, ставшей на сторону богини Домну.

Священные ритуалы и жертвоприношения, в принципе, имели огромнейшее значение для практического сознания древних. С их помощью кельтские жрецы пытались задобрить богов, чтобы получить надел земли побольше или продлить дни своей жизни на земле. Сейчас уже считается несомненным, что друиды приносили человеческие жертвы (но все ли?), поскольку верили, что жизнь одного человека можно выкупить за счет жизни другого и воля богов при этом не будет нарушена. В случае особой необходимости они совершали кровавые жертвоприношения от имени всего народа. Для этого они изготавливали огромные подобия человеческих фигур, заполняли их живыми людьми и поджигали. Есть свидетельства о том, что в древней Ирландии каждый год на заклание отправлялась третья часть здоровых детей. Таким нехитрым способом друиды пытались умилостивить богов, управляющих силами природы, чтобы выпросить у них хороший урожай зерна и трав, которыми питались люди и скот. Вероятно, подобные ритуалы проводились на ноябрьский праздник Самхейн (сейчас – Хэллоуин, «День всех святых»), символизирующий конец лета, когда солнечное тепло заметно ослабевает, а силы тьмы, зимней стужи и подземного царства, напротив, набирают силу.

Государственный культ кельтов относился к так называемому солярному типу. Их восемь основных годовых праздников были привязаны к небесному расположению Солнца в течение года. А весь комплекс, состоящий из двух тетрад праздников, назывался Ритуалом годового колеса, – по циклу полного обращения Солнца. Первая четверка таких праздников связана с длительностью солнечного дня и ночи, а также с астрологическим положением Солнца в 1х градусах так называемых кардинальных знаков Зодиака. Это зимнее солнцестояние (Alban arthan, Солнце в 1м° Козерога) и летнее солнцестояние (Alban heffyn, Солнце в 1м° Рака), весеннее равноденствие (Alban eiler, Солнце в 1м° Овна) и осеннее равноденствие (Alban elved, Солнце в 1м° Весов). Вторая четверка праздников связана с положением Солнца в средних градусах так называемого фиксированного, или неподвижного зодиакального креста. Это – Imbolk (канун февраля, Солнце в середине Водолея), Lugnassad (канун августа, Солнце в середине Льва), Beltane (канун мая, Солнце в середине Тельца) и Samhain (канун ноября, Солнце в середине Скорпиона). Кардинальные и фиксированные знаки являются важнейшими в зодиакальном круге, причем особо значимы именно первые градусы кардинальных знаков и домов и срединные градусы неподвижных знаков и домов: в их энергиях принимаются все значительные космические решения.

Праздник британского эквивалента греческого Аполлона по имени Луг был связан с летним солнцестоянием и отмечался в начале августа (по типу «фиксированного» соответствия «кардинальным» ориентирам). Согласно преданиям, Луга неоднократно видели танцующим и играющим на арфе в знаменитом британском Стоунхендже. Это грандиозное сооружение древнейшей культуры как нельзя лучше совпадает с описанием величественного храма Аполлона, покровителя наук и искусств. В древности Стоунхендж был сакральным религиозным центром, принадлежавшим одновременно всем племенам и народностям Британии. В нем британские обитатели музицировали, играя на арфах, и исполняли песнопения в честь бога Солнца. Правители этого храма и самого города, где он расположен, носили название «бореадки», – что является возможным аналогом слова «бард».

Бардами называли особый разряд друидов, связанных с искусством. Они носили голубую одежду, под цвет чистого неба, гармонии и правды, и владели музыкальными инструментами, искусством магического песнопения и рассказа, а также другими изящными искусствами. Знали поэзию, историю, могли сами сочинять музыкально-поэтические произведения, как правило, воспевающие силу и могущество далеких предков, их боевые свершения и победы. В обязанности бардов входило путешествовать по стране, осуществляя дипломатическую миссию и собирая информацию для административных органов друидизма, а также передавать с места на место последние новости (журналистско-репортерская функция) и нести в народ музыкальное и литературное просвещение (артистизм). Духовными наследниками древних бардов в эпоху среднего и позднего Средневековья стали трубадуры, менестрели и миннезингеры, особенно активизировавшиеся в эпоху Возрождения XII века на европейском Западе.

У политеистических народов никогда не возникало конфликтов с соперниками на религиозной почве. Уничтожать веру в богов религиозных конкурентов стремились лишь представители религиозного монотеизма. Кельты же, даже покоряя соседей-иберийцев, с уважением относились к их богам, хотя и считали самыми сильными своих. Однако они не сомневались в том, что некоторое могущество имеют и боги побежденных народов. А потому, дабы не навлекать на себя их гнев, кельты никогда не разрушали их жертвенники, опасаясь мести иноплеменных божеств. Религиозные системы побежденных и победителей существовали практически бок о бок, а их ритуальные процедуры нередко совершали одни и те же жрецы. Из соображений безопасности язычники-победители всегда готовы были протянуть руку дружбы и признания богам своих новых подданных и даже стремились умилостивить их жертвоприношениями, принимая чужих богов в свой собственный пантеон.

В первые века нашей эры север Британии был занят племенами воинственных пиктов (от лат. «рictus» – «раскрашенный»). По-видимому, у них был обычай ставить на тело яркие татуировки. Происхождение пиктов остается на сегодняшний день доподлинно неизвестным. Вероятно, этноним пикты был собирательным. Просто когда в I веке до н.э. Британию завоевали римляне, именно так они назвали эту мощную этносоциальную общность раннего Средневековья, возникшую не иначе, как в результате смешения кельтских племен с более древними британскими народами.

Владычество римлян продолжалось на островах недолго и в V веке благополучно сошло на нет. Но даже в эпоху их господства романизация Британии не была столь ощутимой, как, например, романизация Галлии. А Шотландия и Уэльс вообще так никогда и не покорились Риму. Когда же римляне ослабили свою господскую хватку в Британии, кельты воспряли духом и полностью очистили свою память от всех остатков латинского языка, вернув в обиход свой родной язык. Но недолго продолжалось кельтское возрождение: с VI века на Британские острова началось вторжение западногерманских племен, – англов, саксов, ютов и фризов.

С VI по VII в.в. были образованы раннефеодальные государства англосаксов: Уэссекс, Суссекс, Эссекс, Кент, Нортумбрия, Восточная Англия. Практически до XI века они вели между собой борьбу за политическое преобладание. Кельты были оттеснены на север и запад Британских островов, а все оставшиеся ассимилировались германцами. В Корнуолле, Уэльсе и Шотландии кельтское население преобладало еще довольно долго, сохраняя свои обычаи и традиции. В Южном Уэльсе и Западной Англии и сейчас еще буквально на каждом шагу встречаются таинственные романтические места, которые британские кельты считали обителями богов или аванпостами потустороннего мира. В Ирландии вообще трудно найти территорию, так или иначе не связанную с легендарными подвигами героев кельтской мифологии. В VII в. на север и восток Британии начали совершать грабительские набеги скандинавские племена, которые основали там много своих поселений. В борьбе с ними особенно отличился король южного государства Уэссекса Альфред, объединивший под своим началом большую часть страны. Эта большая часть и стала называться Англией.

Одним из наиболее значительных исторических событий в жизни Англии стало вторжение в нее норманнов Вильгельма Завоевателя, произошедшее в 1066 г. Норманнское завоевание способствовало усилению королевской власти в Англии и способствовало завершению процесса ее феодализации. Верхушку нового английского аристократического общества составили норманны. Слияние древней англосаксонской народности с норманнской привело к появлению новой английской этнической общности. И если в прежние времена простой люд разговаривал на простом англосакском языке, а верхушка английской аристократии – на французском, то постепенно двуязычие в Англии сменилось одноязычием, – новым английским языком, представлявшим собою синтез лондонского диалекта англосакского языка с французским.

Норманнское завоевание почти не затронуло северных областей Британских островов. Здесь в IX-XI в.в. из древних народов пиктов и бриттов, переселившихся сюда в V в. из Ирландии, гэльских скоттов и германских англов, саксов и ютов было сформировано новое государство Шотландия. В это же время в Уэльсе находились преимущественно кельтские бритты. Горы Уэльса защищали их от вторжения сначала англосаксов, а затем и норманнов. Завоевателям удобнее было селиться преимущественно на юге Британских островов или в долинах Центрального Уэльса, в то время как север находился полностью во власти коренного кельтского населения. Лишь в XIII в. Англии удалось подчинить себе северные кельтские народы, завоевав Уэльс. Но Шотландия, несмотря на все усилия англичан, еще долгое время оставалась независимой от английской короны.

Религиозные представления древнеарийских кельтских племен оказали серьезное влияние на литературу Средневековья. Средневековые поэмы, романы и легенды, в которых отражается историческое прошлое древней Англии, полны всевозможными доблестными героями и иными персонажами мифологического народного эпоса. Первозданные силы земли, воды, воздуха и огня, а также духи, населяющие чащи лесов и стремнины рек, предстают на страницах средневековых произведений в качестве королей или святых отшельников Уэльса. Со страниц рыцарских романов мы узнаем, что короля Артура в тихой и мирной долине родила великая богиня. «Туда, под сень лесов, на берега ручьев, редко проникал луч солнца, а ночи были темными и мрачными, ибо не небе не было видно ни луны, ни звезд»… Таким был волшебный край Оберона и сэра Гаона Бордосского, таков и дремучий Арденский или Шервудский лес. В древней мифологии кельтов описываются владения короля Теней, – страна Гвин-ап-Нудд, куда отправляется сэр Гаон в поэме «Королева фей». Рыцари Круглого Стола во главе с королем Артуром, – Тристан, Кай, Ланселот, Лоэнгрин и другие, – стали героями французских и немецких куртуазных романов. Так что в XII веке происходило не только возрождение античной мысли, но и древнего кельтского эпоса и кельтской мифологии. А поиски рыцарями короля Артура Чаши Святого Грааля, воспетые в произведениях средневековой литературы, удачно перекликались с поисками той же Чаши современниками авторов этих книг, – рыцарями-крестоносцами, исполняющими волю теперь уже христианского священнослужителя Папы Римского.

 

Особого внимания заслуживают события, происходившие в Англии в середине XII века, когда прежнее поступательное развитие этого феодального государства неожиданно было прервано и страна оказалась в состоянии династической борьбы, приведшей ее к расколу и полной анархии. Речь идет о периоде правления последнего короля англо-норманнской династии Стефана Блуасского. Его мать была дочерью английского короля Вильгельма I Завоевателя, покорившего в 1066 г. Англию, а отец – одним из лидеров Первого крестового похода, погибшим в 1102 году на Святой Земле. Стефан появился в Англии при дворе своего дяди, английского короля Генриха I, около 1113 года. Первым делом он позаботился о приобретении больших земельных владений, которые в дальнейшем сослужили ему хорошую службу в реализации плана захвата английской короны.

Наибольшей ценностью для Стефана стало графство Булонское. Когда в 1125 г. граф Булонский вдруг задумал уйти в один из клюнийских монастырей, чтобы всецело посвятить себя служению Богу, в его графстве встал вопрос об очередном престолонаследнике. И тогда в самом срочном порядке стали подыскивать жениха для единственной наследницы графства по имени Матильда. В этой ситуации быстрее всех сориентировался английский король Генрих I, который сразу же договорился о выдаче ее замуж за своего племянника Стефана.

Приобретение Булонского графства было крайне выгодным для английской короны. Все дело в том, что в начале XII века ведущую роль в торговле через пролив играл главный порт графства Уиссан, а интересы английского купечества на континенте, особенно в соседней с Булонью Фландрии, являлись практически определяющим фактором внешней политики Англии. Поэтому Стефан в качестве графа Булонского был крайне полезным игроком во фландрской политической игре английского короля.

Самого Генриха I современники прозвали «львом правосудия». Именно его политика во многом заложила основы будущих потрясений, постигших бедную Англию. В свое время он «блеснул» нетривиальностью в решении поставленных задач, когда, в обход традиционной системы престолонаследия, насильственным путем захватил власть сам. Ведь он был третьим сыном в семье Вильгельма Завоевателя и практически не мог рассчитывать на королевский трон. Однако случилось так, что его старший брат, король Вильгельм II Рыжий, в 1100 г. был неожиданно убит на охоте, – чем незамедлительно поспешил воспользоваться Генрих. Ведь следующим претендентом на трон был средний сын Вильгельма, герцог Роберт Норманнский. Не смея рассчитывать на еще один подарок судьбы в виде скоропостижной смерти следующего брата, Генрих решил взять инициативу в свои руки. Сначала он захватил королевскую казну в Винчестере, а затем поспешил в Лондон, где был провозглашен королем и торжественно коронован. Вступив в борьбу со старшим братом, он в 1106 г. разбил его армию, взял Роберта в плен и заточил в тюрьму до конца его дней. Сын плененного брата, племянник Генриха Гильом Клито, лишившись отцовского наследства, бежал во Францию.

У воцарившегося на престоле английского короля был единственный сын Вильгельм, – законный наследник его королевства. Была у него и законная дочь Матильда, которую в 1114 г. он выдал замуж за Генриха V, императора Священной Римской империи. В 1120 г. в результате кораблекрушения «Белого корабля» в проливе Ла-Манш неподалеку от Барфлера Вильгельм погиб. Ходили слухи, что эта катастрофа была подстроена кем-то из конкурентов законного наследника на королевский трон. В сложившихся печальных обстоятельствах Генрих I был вынужден вызвать на родину свою дочь Матильду, теперь уже вдовствующую германскую императрицу, как своего единственного законнорожденного отпрыска. На Рождество 1126 г. король заставил всю английскую знать, вместе со своим племянником Стефаном, признать ее в качестве наследницы английского трона и принести ей клятву верности. И все бы было хорошо, – да не могли стерпеть ни Церковь, ни тогдашнее феодальное общество, такого вопиющего нарушения всех патриархальных норм и приличий: как это так, чтобы в стране правила женщина? Ведь большего позора для себя они представить уже не могли.

В связи с реальной угрозой занятия королевского престола женщиной, для побочных наследников английского короля открылись прекрасные перспективы. Речь идет о племяннике Генриха Гильоме Клито, его незаконнорожденном сыне Роберте Глостерском и другом королевском племяннике Стефане Блуасском. Гильом получил активную поддержку со стороны французского короля Людовика VI, который даже отдал ему в жены сводную сестру своей жены, а в 1127 г. помог стать графом Фландрии после убийства графа Карла Доброго. Возведение Гильома Клито в графское достоинство означало фактическое объявление его законным наследником его родной бабки Матильды Фландрской, жены Вильгельма Завоевателя. Став формальным сюзереном стремительно набирающей экономическую мощь Фландрии, он добился своего признания среди ее жителей ценой значительных уступок в их пользу. Горожане Брюгге получили хартию, освобождающую их от торговых пошлин и некоторых поземельных поборов, а горожане Сент-Омера добились у Клито обещания, что в случае заключения мирного договора со Стефаном Блуасским их интересы в порту Уиссан будут защищены. Но в 1128 г. Гильом вероломно нарушил свои обещания, и жители Брюгге восстали, призвав на графство Тьерри Эльзаского. Не желая мириться с поражением, Гильом начал военные действия и был убит при осаде Алоста, а оставшуюся бесхозной графскую корону благополучно получил Тьерри.

Со смертью Гильома Клито от Англии на некоторое время была отведена угроза со стороны общины так называемых «лишенных наследства», – сторонников заточенного в темницу Роберта Нормандского, которые потеряли свои земли в результате узурпации власти его братом Генрихом. Однако куда более серьезной опасностью для английской знати оказался брак провозглашенной наследницы престола Матильды с графом Анжуйским Жоффруа Красивым (Плантагенетом), заключенный по настоянию ее отца Генриха I. Этот брак бросал вызов англо-норманнским феодалам, так как анжуйцы всегда были их исконными врагами на континенте.

Вот весь этот комплекс социально-политических и экономических обстоятельств, сложившийся к концу правления Генриха I, и стал фундаментом для тех конфликтов, которые не заставили себя долго ждать после смерти монарха и сотрясали английское общество в течение почти двух последующих десятилетий. Когда в 1135 г. король отошел, наконец, в мир иной, на его трон стали претендовать сразу три кандидата. Матильду «никто не хотел», потому как она была женщиной, да еще и замужем за «врагом народа». Ведь ее новый муж, Жоффруа, всегда был «в контрах» со своим тестем и опирался на «лишенных наследства», никогда не пользовавшихся особой популярностью в среде Генриха I.

Бастард Роберт и племянник Стефан имели приблизительно равные шансы на корону, но их соперничество вызывало большое недовольство у англо-норманнских феодалов, и те отдали предпочтение более компромиссному варианту в виде старшего брата Стефана, такого же, как и он, внука Вильгельма Завоевателя, графа Тибо Шампанского. При жизни короля Генриха I Тибо был его постоянным союзником в борьбе с анжуйцами. Но в данном случае он действовал слишком нерешительно, поэтому, когда норманнские бароны, наконец, надумали призвать его на герцогство, дающее в перспективе получение английской короны, то тут же из Англии пришло сообщение о том, что дело сделано: Стефан Блуасский благополучно воссел на престоле.

В успехе Стефана, в первую очередь, сыграла свою роль поддержка, которую оказали ему жители Лондона. Здесь решающими были чисто экономические интересы горожан, и прежде всего купцов, которые уже долгое время вели интенсивную торговлю с континентом, преимущественно с Фландрией, через Булонское графство, сеньором которого был Стефан. К тому же, Стефана одобрили высшие чины королевской администрации, такие как королевский юстициарий епископ Роджер Солсберийский и хранитель королевской казны Уильям Понделарш. Но наиболее существенную роль в победе Стефана сыграли представители высшего английского духовенства, а именно, – младший брат Стефана епископ Генрих Винчестерский. В свое время по воле их матери он стал монахом клюнийского ордена, а в 1126 г. оказался в Англии, где сначала получил от английского короля аббатство Гластонбери, а в 1129 г., опять-же, при его поддержке, – епископскую кафедру Винчестера. Именно Генриху Винчестерскому удалось склонить на сторону Стефана епископа Роджера Солсберийского и Уильяма Понделарша, а его поручительство позволило архиепископу Кентерберийскому Уильяму де Корбейль 22 декабря 1135 г. торжественно осуществить акт коронации и помазания Стефана на английский трон.

Поручительство Генриха Винчестерского освобождало Стефана Блуасского от обвинений в клятвопреступлении, ибо он нарушил клятву, данную вместе с другими англо-норманнскими аристократами в 1126 г. императрице Матильде. Это обвинение было снято со Стефана на основании заявления одного англо-норманнского барона, уверявшего, что на смертном одре король Генрих I вдруг «одумался», освободил всех от данной ими клятвы и назначил своим престолонаследником Стефана Блуасского. Это заявление было настолько малоубедительно, что лишь спустя несколько лет, на Латеранском соборе 1139 г., созданная по приказу Папы специальная комиссия, рассмотрев выдвинутые Матильдой обвинения против Стефана, полностью отклонила их.

Практически сразу после коронации Стефана англо-норманнская аристократия стала распадаться на сторонников и противников нового короля. Некоторые бароны, рассчитывая за свою поддержку Стефана получить от него новые земельные пожалования и привилегии, тут же стали на его сторону. Причем, находясь под надежной опекой своего короля, они смело брали на себя новые инициативы и пополняли свои владения не только за счет королевских пожалований, но и за счет незаконного захвата собственности и имущества в подвластных ему графствах. Английские и норманнские земли вновь перекраивались: часть этих земель король изымал у своих бывших оппонентов и отдавал своим союзникам.

Недовольство английских феодалов таким вольным распоряжением их имуществом в конечном итоге привело к длительной гражданской войне между сторонниками короля и сторонниками Матильды, продолжавшейся в течение почти двух десятков лет. Напряжение росло и на англо-шотландской границе, потому как король Шотландии Давид, который был английским эрлом по своему владению Хантингдон, а по материнской линии приходился родным дядей императрице Матильде, тоже возжелал поиметь кусок английского пирога. Развернув военные действия против Англии и нахватав сразу несколько английских городов, он договорился со Стефаном о передаче ему некоторой части английских владений, – а это уже не понравилось тем сторонникам английского монарха, земли которых оказались в опасной близости от новошотландских территорий. Так что к началу 1136 г. Стефан сумел нажить себе врагов как в лице представителей шотландского королевского дома, поддержавших его соперницу Матильду, так и в лице крупных магнатов Северной Англии.

Параллельно с этими волнующими событиями, периодически возобновлялись попытки императрицы Матильды отобрать у Стефана законно принадлежащую ей власть. В 1141 г. ей это даже удалось, когда войска ее сторонников в битве при Линкольне захватили Стефана в плен. Тогда Лондон перешел в руки Матильды и со дня на день ожидалась ее торжественная коронация. Однако ее правление оказалось крайне неудачным, поскольку, желая продемонстрировать свою монаршую силу и твердость, она сдуру установила непомерные поборы для граждан Лондона, – а потому, освистанная лондонским людом, она утратила свою власть и была изгнана из города.

Матильда была достойной соперницей Стефана, ловкой и неуловимой, способной вырваться из любого кольца вражеского окружения. Однако церковная власть была не на ее стороне, а наемники короля Стефана в конце концов склонили чаши весов на его сторону. Ситуация окончательно разрешилась лишь в 1153 г., когда сын Матильды Генрих Анжу в 1153 г. вторгся в Англию из Франции, куда он с матерью перебрался еще в 1147 г., и вынудил короля объявить его наследником английского трона. Только в этом случае императрица отказывалась от своих притязаний на королевское правление. Согласно Уоллингфордскому соглашению, после смерти Стефана его корону должен был унаследовать сын Матильды Генрих Плантагенет, – что, собственно, в дальнейшем и произошло.

За год до обозначенных событий, в 1152 г., Генриха Плантагенета угораздило жениться на скандально известной Элеоноре Аквитанской, бывшей супруге короля Франции Людовика VII. Людовик развелся с ней в том же году из-за ее аморального поведения, не достойного статуса августейшей супруги короля. Она пила и гуляла с арабами и крестоносцами на Святой Земле, куда отправилась вместе с мужем в крестовый поход. Этот крестовый поход для своенравной дамы превратился в банальный публичный разгуляй, не оставивший никого равнодушным. Для Людовика, конечно, весьма нежелательно было лишиться Аквитании, доставшейся ему в приданое от супруги, однако королевская честь для него значила много больше. Когда же, после развода с Людовиком, лихая амазонка Аквитанская вышла замуж за Генриха Анжу, присоединив Аквитанию к Анжу и Нормандии, в двух несчастных сопредельных странах, – Англии и Франции, – началась настоящая свистопляска с наследственными земельными владениями, расположенными на территории Франции. Ведь на них теперь стал претендовать наследник английского престола! Именно эта ситуация и привела к знаменитой столетней войне между Англией и Францией, невольной (а может быть, и вольной) виновницей которой оказалась не в меру, с точки зрения тогдашней христианской морали, раскрепощенная женщина, – но это уже совсем другая история…

 

Вот приблизительно такая картина и наблюдалась в христианском мире в эпоху, называемую теперь Возрождением XII века. Я дала лишь краткое ее описание, чтобы передать вам дух той интереснейшей эпохи, – эпохи исторического разветвления, основные вехи которой решали дальнейшую судьбу христианства на нашей голубой планете. Главной особенностью того непростого времени была невиданная прежде активизация женских сил, во всем своем положительном и отрицательном обаянии явивших себя миру для сотворения в нем реалий нового христианского бытия.

События моей книги, как вы уже догадались, происходят именно в те динамические средневековые времена. Возможно, ее герои и знали ответы на многие вопросы, которые оставила нам после себя эра крестоносного движения. Чтобы это выяснить, нам придется отправиться в начало XII века, в средневековую Англию, где и разворачивалась моя драматическая история.