Глава 19.  

 

Когда первый магический интервал Ритуала Колеса был преодолен, все заинтересованные лица стали с нетерпением ожидать появления первых результатов своей кропотливой работы. Дольфин сотоварищи со дня на день ожидал вестей из Святой Земли. По его расчетам, рыцари Храма уже должны были найти долгожданные бумаги, подтверждающие земное рождение Иисуса. Но время шло, а искомого все не было и не было. Дольфин нервничал и подозревал Тьодхильд в измене. Ему казалось, что, в лучшем случае, девушка что-то напутала, а, в худшем, – обвела его вокруг пальца. И, с этой точки зрения, самым ужасным ему представлялся не провал их совместного предприятия, а дерзость и своеволие его обнаглевшей и отбившейся от рук ученицы.

Размышляя о возможном предательстве Тилли, Дольфин перебирал в воображении многочисленные способы своей жестокой мести. Она ведь знала, на что шла, – так пусть теперь не жалуется. А он ее предупреждал, что наказание она получит через Роберта Лаворски. Они расстались? Что ж, отлично! Но она ведь его когда-то любила (и, скорее всего, продолжает любить), так что ей не будет безразлична его судьба. Более того: если по ее вине с ним что-нибудь случится, – она никогда себе этого не простит и замучит себя угрызениями совести. Да и, вообще, откуда это известно, – что они действительно расстались? Ведь то, что Лаворски не живет в ее доме, – еще не значит, что они прекратили свои отношения. Совсем не исключено, что они продолжают встречаться тайно, – чтобы обезопасить парня от возможных неприятностей в случае невыполнения его подругой своих духовных обязательств.

– Итак, первым делом, – подумал Дольфин, – нужно определить, не встречаются ли они где-нибудь на стороне. И если мое подозрение оправдается, то это будет значить лишь одно: Тьодхильд меня обманула.

В последнее время Верховный Друид все больше склонялся к этой, весьма неприятной для него мысли. В целях выяснения всех обстоятельств дела он решил установить слежку за Тилли. Как и следовало ожидать, наблюдение за хижиной девушки дало свои положительные результаты. В одно ясное январское утро человеку Дольфина таки удалось достичь желаемого. Подойдя к самому краю леса, откуда хорошо просматривался домик Тилли, он выглянул из-за деревьев и заметил у хижины чьи-то сани, запряженные парой роскошных лошадей в дорогой сбруе. Вскоре из дверей вышли девушка и молодой мужчина, – явно богатого сословия. По описанию мужчина был очень похож на Роберта Лаворски. Молодые люди очень нежно попрощались, скрепив свое прощание долгим поцелуем, после чего мужчина сел в сани и уехал.

Проводив его взглядом, Тилли собралась уже вернуться в дом, как вдруг у нее появилось очень странное ощущение. Ей показалось, что какая-то цепкая ледяная рука внезапно сдавила ее сердце. Бросив быстрый взгляд в сторону укрывшегося за деревьями шпиона, она заметила метнувшуюся тень на снегу и услышала скрип удаляющихся шагов. Это, конечно, мог быть кто угодно, но Тилли безошибочно определила в незваном госте посланника Верховного Жреца.

Быстро сообразив, что в столь раннюю пору он мог здесь высматривать, девушка похолодела от ужаса. Теперь ее связь с Робертом можно было считать раскрытой. Сейчас этот доносчик побежит к Дольфину, и сегодня же друиду станет известно не только это, но и, как следствие, многое другое. По крайней мере, всплывет наружу весь ее обман. Уже сам факт того, что Дольфин подослал к ней наблюдателя, говорит о его возросшем недоверии к ней. Недоверии, которое уже сегодня перерастет в уверенность. И тогда… Господи, что же будет с Робертом?..

В сложившихся тяжелых обстоятельствах у девушки был единственный выход: срочно ехать в Долину Змей и вступать в переговоры с Дольфином. Переговоры, которые, – неизвестно еще, чем закончатся… Последние два года Тилли нередко представляла себе свой душеспасительный разговор с любимым учителем. Когда она думала об этом, как о чем-то безмерно далеком и почти нереальном, ей было довольно легко. Но когда ожидаемый час настал, Тилли запаниковала. Чувствуя всю ответственность столь важного момента, она прекрасно понимала, чем ей доведется рисковать. Ведь от каждого ее слова, сказанного разъяренному Дольфину, зависит здоровье, судьба, а то и жизнь ее дорогого возлюбленного. Как подобрать нужные слова? Никогда Тьодхильд не думала, что это будет так сложно и так страшно.

Самым неприятным было то, что все раскрылось так не вовремя, – всего за день до ее следующей магической процедуры, которую она собиралась провести завтра. Завтра Солнце входит в первый градус Водолея. Согласно символике внутреннего Зодиака, граница между Козерогом и Водолеем принадлежит знаку Сфинкса, ответственному за переключение времен и раскрытие последних тайн земного человечества. Именно на завтрашнюю ночь Тилли наметила свое духовное путешествие на плато Гиза, где ей следует провести ритуал в помещении Сфинкса, – земного аналога Вакшьи.

Девушка ужасно не хотела, чтобы друид проведал о ее обмане до того, как она выполнит эту важную процедуру, закрепляющую ее предыдущий успех. А то, что определенный успех был, – в этом она даже не сомневалась. На днях Тилли получила радостное известие из Минтаки: господа тамплиеры таки нашли то, чего не искали, и сейчас просто вне себя от ярости. Под древними развалинами Храма Соломона, вместо документа о земном родстве Иисуса, они обнаружили свидетельства, подтверждающие его небесное происхождение и, – главное, – нашли его духовное завещание, в котором сказано, что святую Церковь Христову Спаситель поручил заботам Марии Магдалины и Петра. В этом завещании Иисус прямо указывает на внутреннее единство этих двух своих апостолов и называет их двумя половинками одного целого. Для членов Приората Сиона и прислуживающих им тамплиеров это – полная катастрофа, – и они, вероятно, сейчас просто рвут и мечут, на все лады склоняя сомнительное магическое искусство Дольфина и его команды.

Сам Дольфин ничего еще не знал об этом открытии: слишком большое расстояние отделяет Британию от Святой Земли. И все же, как думала Тилли, не почувствовать дурное старый лис никак не мог. Видимо, этим и вызвана была его возросшая подозрительность, вынудившая его направить к Тилли шпиона. Девушка хотела поговорить с друидом послезавтра, на следующий же день после своей операции в Сфинксе, – что ж, говорить придется сегодня. Может, так даже лучше: свою вторую церемонию Ритуала Колеса она проведет уже с чистой душой и спокойной совестью, не прикрываясь ложью, которая, по-видимому, как раз и не позволила ей выполнить задачу до конца.

Первым делом Тилли обновила защитную сеть, которой она окружила Роберта, надеясь, что сможет хотя бы смягчить возможный удар друидов, – она ведь знала гигантскую силу их магии. Затем, оседлав Дениза, девушка отправилась в путь, по дороге тщательно обдумывая все, что скажет учителю при встрече и стараясь успокоить себя заезженной и малоубедительной пословицей: «Все, что ни делается, – к лучшему».

Быстрый Дениз ступал по свежим следам человека, только что наблюдавшего за ней из-за деревьев. Как она и полагала, Дольфинский шпион прибыл сюда верхом, а потому, видимо, уже успел добраться до места и донести хозяину обо всем увиденном у наблюдаемого дома. Девушка представила себе взбешенное лицо учителя, с которым, вероятно, ей очень трудно будет говорить. Наверное, не стоило бы попадаться ему под горячую руку, но, – делать нечего, – иного выхода у нее уже нет. Нужно упредить его инфернальную атаку на Роберта, которая могла произойти с минуты на минуту. Пусть уж лучше первый удар друида придется по ней.

Впрочем, девушка была почему-то уверена, что лично ей он сделать ничего не сможет. Во-первых, Дольфин любит ее и не станет ей вредить. А, во-вторых, у нее – сильнейшая защита. В каком-то смысле, Тилли чувствовала себя намного сильнее своего первого учителя. Да он и не осмелится ее тронуть! Ведь не самоубийца же он, в самом деле! Однако девушку беспокоило не это. Ее была нервная дрожь от сознания того, что сейчас будет решаться судьба двух любимых ее людей, – Роберта и Дольфина. И решение их судеб во многом будет зависеть от нее. Ведь если Дольфин признает правоту христианской веры, то для него еще не все будет потеряно и он еще сможет искупить свою вину. Если же он откажется ее признать, то навеки похоронит свою душу.

Подойдя к знакомой двери Дольфина, Тилли чувствовала себя так, словно пришла сюда впервые. Ей было ужасно страшно, как если бы в кромешной тьме ей предстояло пройти по узкому мосту над обрывом, поливаемому сильным дождем. Собрав все свои душевные силы, девушка решительно толкнула дверь и уверенно ступила в помещение.

Сидящий за столом Дольфин, не поднимая глаз, продолжал читать книгу. Затем медленно поднял голову и долгим взглядом посмотрел ей в глаза. В этом взгляде было все: и боль, и разочарование, и тоска, и укоризна, и негодование, и ненависть… Не было лишь любви, – и это сразу испугало Тилли. Все начиналось не так, как она ожидала.

– Здравствуй, Дольфин, – тихо сказала она. – Ты уже все знаешь…

– Почему? Почему ты так со мною поступила, Матильда? Я же любил тебя, доверял тебе, надеялся на тебя… А ты… как ты могла разрушить дело всей моей жизни? Ведь вся моя жизнь оказалась теперь бесполезной. Все, чего я хотел, к чему я стремился, на что уповал, ради чего дышал… Ты думаешь, легко мне было здесь жить, среди этих никчемных глупцов, когда мое место уже в иных мирах и иных пространствах?.. Зачем же ты так меня унизила, Матильда? За что? Я был тебе, как отец… Я дал тебе больше, чем мог бы дать отец… Я наделил тебя мудростью, научил искусству магии, а ты меня… с помощью моего же искусства… Ты убила своего отца, Матильда.

Тилли готова была увидеть Дольфина расстроенным, разгневанным, свирепым, но она никогда не думала, что найдет его таким разбитым. В этом состоянии он выглядел совершенно бессильным и не представлял уже никакой опасности не только для Роберта, но и для малого ребенка.

Не выдержав этой душераздирающей сцены, Тилли со слезами бросилась ему на шею.

– Учитель!.. Прости меня… Я очень перед тобой виновата… Но я… я не могла поступить иначе. Я просто хотела тебя спасти, хотела помочь… Я так тебя люблю… и всегда любила, поверь мне! Я все тебе объясню…

Но Дольфин резко оттолкнул с криком:

– Прочь! Прочь от меня! Ты предала меня! Не смей ко мне прикасаться! Ты предала меня, нашу светлую Богиню-Мать, весь наш земной род! А такие вещи ни на земле, ни на небе никогда не прощаются.

– Но позволь же мне все объяснить, учитель! Ведь все, что я знаю, – я получила от тебя. Только пользуясь знаниями, полученными у тебя, я пришла к такому непростому решению. Это ты помог мне его принять. Ты! Если бы не ты, – у меня ничего бы не вышло, я ничего бы не смогла сделать… Пойми!

– Ты поступила подло, а теперь обвиняешь в своем поступке меня?

– Выслушай меня, учитель! Я имею право хотя бы на слово!

– Ты потеряла это право, когда посмеялась надо мной, над нашей Матерью-Природой. Ты предала божественную природу! Уйди от меня, ты – не моя ученица!

– Я могу уйти, учитель, но тогда ты так и не узнаешь, почему я это сделала. Неужели ты не хочешь меня понять? Я ведь всегда была честна с тобой, всегда вела открытую борьбу и никогда не таила от тебя ни своих мыслей, ни желаний. Тебе не в чем меня упрекнуть! И, если сейчас я поступила не так, как тебе бы хотелось, – то не потому, что хотела подвести тебя, а лишь потому, что открыла высшую справедливость. Может, я и ошибаюсь, – тогда ты просто выслушай меня и помоги мне понять, в чем состоит моя ошибка. Я согласна ее признать, только сначала давай разберемся в этом вместе. Ты всегда учил меня искать истину самостоятельно и не прибегать к готовым ответам, – вот я и воспользовалась твоей наукой, Дольфин! Поверь, я не хотела зла. Я просто хотела, чтобы мы обрели спасение, – ты, я и все живущие на земле…

– А я не нуждаюсь в вашем христианском спасении! Пусть спасается тот, кто считает себя виноватым! А на мне вины нет, – я спасаю наш природный мир ото лжи этого злобного, бесчеловечного христианства, влюбленного в смерть!.. пытался спасти, пока ты все не разрушила…

Тилли действительно чувствовала себя, как последняя преступница. Глядя на сломленного старого друида, чьей силой и мужеством она всегда восхищалась, девушка его не узнавала. Ей было тяжело с ним говорить, пока он в таком состоянии…

– Я хочу, чтобы ты жил вечно, Дольфин…

– Это церковный дурак Стефан тебе голову замутил? – сверкнул на нее глазами разъяренный Дольфин.

– При чем здесь отец Стефан? – ответила Тилли. – Ты же знаешь восточную мудрость: «Когда готов ученик, приходит учитель». Наши учителя лишь помогают нам проявить все то, что скрыто в нас самих. Не они дают нам знания. Но они дают нам ключи к этим знаниям. И поэтому… каждому из тех, у кого я в жизни училась, я бесконечно благодарна.

– Лучше бы я убил тебя своими руками… еще в детстве…

– Не говори так! Ты же знаешь: я не боюсь смерти. Для меня главное – не предать то светлое начало, которое во мне есть. И тогда… я никогда не умру, я буду жить вечно…

– Да, глубоко же в тебя въелись безумные христианские идеи…

– Но это стало возможным только благодаря учебе у тебя…

– Не смей!..

– Позволь, я все тебе объясню.

– Ты солгала мне! Говорила, что выполняешь наш ритуал, а сама…

– Я вынуждена была солгать, Дольфин!

– Это неправда! Вынужденной лжи не бывает! Бывает просто ложь! Разве я учил тебя лжи? Разве ты не понимаешь, что светлые дела не делаются с камнем за пазухой?

Тилли вздрогнула. Дольфин невольно озвучил ее самые тревожные мысли. Она постоянно терзала себя сомнениями в правильности своего поступка и пыталась убедить себя в том, что у нее просто не было другого выхода. А, может, все-таки был, но она не смогла или не захотела его искать, предпочла более простое решение?

– Я знаю, Дольфин, что моя ложь – моя самая тяжелая в сей жизни вина. И я сделаю все, чтобы ее искупить.

– Поздно. Выбор сделан, Матильда. Хода назад уже нет.

– Может, все-таки выслушаешь меня, Дольфин? Я хочу тебе честно все рассказать.

– А что это изменит? Все равно я тебе этого никогда не прощу. Не преисполнен я вашими христианскими добродетелями.

– Я – не христианка, Дольфин. Дело не в религии, – дело в духе, в истине…

– И что же такого истинного дало тебе христианство?

– Помнишь наш разговор десять лет назад, перед тем как ты исполнил тот ужасный ритуал и мы с тобою разругались? Я пришла к тебе тогда с надеждой и сомнениями. Меня переполняли совершенно новые для меня мысли. Я хотела поделиться ими с тобой, обсудить с тобой то, что меня волновало…

– Да, я помню. Ты хотела поговорить о христианстве.

– Я пришла к тебе, как к человеку, владеющему истиной в последней инстанции. Я думала, что ты обязательно меня поймешь и тут же все мне объяснишь… Мне так хотелось услышать твое мнение об этой религии, ведь то, что я начинала постигать в последние дни, совершенно не вписывалось в мое устоявшееся представление о христианстве. Я стала сознавать, что очень многого в нем не знала… Тебе нужно было просто поговорить со мной, – спокойно и без крика, – помочь мне во всем разобраться... А ты стал кричать, выгнал меня, хлопнул дверью… Разве я хотела плохого? Ты хотел обидеть меня, подавить своею силой, но совершенно не подумал о том, что единственная сила, которая способна меня убедить, – это сила разума. Ты отказался от этого единственно важного для меня аргумента и сам подорвал мое доверие к тебе. А позже, той же ночью, я увидела такое, что разлучило нас окончательно.

– Я знаю, что допустил ошибку… Но за такие ошибки так жестоко не наказывают! Твое предательство…

– Я никогда не хотела тебя предавать, и, если ты воспринимаешь мой поступок, как предательство, – то ты глубоко ошибаешься. Я никогда не смогу тебя предать, да и не способна я на предательство! Ты же знаешь меня, Дольфин! Я поступила так только потому, что считала это правильным и честным по отношению ко всем людям, живущим на земле.

– Я не понимаю тебя.

– Позволь мне объяснить. Я очень выросла за эти десять лет и многое постигла. Я просто открыла в себе христианство. Это – вера, которая пришла на смену прежним духовным традициям, и у нее есть своя, очень важная задача. Христианство просто не могло не появиться, Дольфин, потому что его появление стало острой потребностью и настоятельной необходимостью для всех земных людей! А я… Мы с тобой никогда не говорили об этом, и ты даже не знал, какими мыслями я была переполнена…

– Да уж… твои мысли стали для меня настоящим сюрпризом!

– Все дело в том, что христианство открывает новую эру, – эру андрогинной человеческой природы, следующую за эрой материальной природы космоса и предшествующую эре природы духа.

– Как это?

– Происходит смена духовных формаций. Мир меняется. Меняется дважды. С приходом Христа главенство материального мира сменилось главенством мира человеческой души. Ты же знаешь, Дольфин, что материя смертна, а душа бессмертна. Так вот религия Христа есть религия души. Именно поэтому служители христианского культа расторгли нашу прежнюю связь с природой, характерную для языческих традиций, и сосредоточились на основах душевной жизни человека. Они, конечно, были неправы в своем истовом религиозном фанатизме. Не надо им было убивать свою духовную мать, вскормившую их собственное религиозное учение. Христианство созрело на почве языческих культов и должно было внести свою лепту в духовную сокровищницу всех мировых традиций. Именно такую цель ставил перед собой Христос. Все испортили его последователи…

– Ах, Христос хороший, а последователи плохие? Замечательно! А как же пословица: «Каков поп, таков и приход»?

– Ты прав, – невольно улыбнулась Тилли. – Но давай не будем придерживаться принципа двойных стандартов. Не открещивайся тогда и ты от меня, как от своей ученицы!

– Хорошо. Вопрос снят, – устало ответил Дольфин.

– Так вот. Религия, закрепляющая законы бессмертного тела человека, должна основываться только на идее бессмертия и вечной жизни. Если бы Иисус родился обычным, земным путем, как все наши прежние Спасители, – тогда и религия его была бы ненужной. Она ничем бы не отличалась от всех предыдущих. Но в том-то и дело, что она – не такая, как все! Христианство – религия новой эпохи! Поэтому необходимо было и воскресение, и непорочное, андрогинное зачатие, и отсутствие детей у Спасителя. Христос не должен был быть таким, каким придумали его вы с вашими соратниками из Приората Сиона.

– А как ты узнала о нашей связи с Приоратом?

– У меня открылось внутреннее зрение, и иногда я могу видеть то, что хочу увидеть. Твой разговор с Гуго де Пейном, а также часть разговора брата Альдхельма с графом Климентом Стюартом, я увидела и услышала.

– Эх, твое бы умение, – да на благое дело!

– А это и есть благое дело. Я должна была предупредить готовящееся преступление. Ведь этот ваш безумный замысел изменить судьбу Христа есть ни что иное, как шаг назад в духовном развитии человечества, новое подчинение закону колеса Шаншар, из которого просто невозможно вырваться! А Христос указал нам выход!

– Что ты несешь? Какой выход? Я прекрасно знаю свой личный выход и безо всякого христианства! Я просто не терзаю себя бесполезным чувством вины. Честно делаю свое дело и уверен, что после смерти попаду в лучший мир. Моя душа и так бессмертна.

– Ты не попадешь в лучший мир, пока не найдешь свою вторую половину. А ты от этого, – не обижайся, Дольфин, – еще весьма далек.

– Ах, вот оно что? Христианство ищет для нас наши вторые половины? Вот уж никогда бы не подумал! С такой-то лютой ненавистью к материи и к женщинам…

– Я объясняю тебе, Дольфин, то, что поняла сама. Христианство – это религия любви, религия андрогинного союза между мужчинами и женщинами. Только любовь приводит к бессмертию, ибо любовь противоположна злу. Любовь есть смерть для торжествующего ныне зла. И религия Христа дает нам то, чего не было в языческих верованиях, – веру в возможность уничтожить зло.

– Чепуха! Уничтожить зло невозможно, потому что без зла не будет и добра!

– Что ж, правильно! Но только с точки зрения современника материальной эпохи. А вот уж тысячу лет, как наступила новая эпоха, в которой победа над злом возможна и, – более того, – неизбежна. Ты проспал, Дольфин. Христианское учение все равно победит, потому что бессмертное всегда сильнее смертного. Я воспринимаю христианство не с позиции его внешней реализации в мире, а с позиции той идеи, которую осквернили его первые приверженцы. И целью моей духовной работы является возвращение христианству его первозданной чистоты.

– Милая моя, история не терпит сослагательного наклонения. Если христианство стало таким, каким оно стало, – значит, такое оно и есть. Так оно и было задумано.

– Может быть. Но не тебе отрицать сослагательное наклонение. Разве не ты предложил мне вернуться в прошлое и подправить кое-что в христианской истории? Вот я это и сделала, – только в том направлении, которое действительно необходимо. Христианство не душить нужно, а поднимать! В своем очищенном виде оно не будет враждовать с язычеством, с природой, потому что само отражает идею единства между духом и материей. Проникаясь светлым духом, земная материя очищается от зла, избавляется от страданий, становится свободной и здоровой…

– Знаешь, материальный мир прекрасно себя чувствовал и без этой «духовной» помощи христианства. Но, едва она появилась, – ты сама знаешь, что с ним стало…

– Ты опять говоришь мне о том, что есть, а я говорю тебе о том, что будет, что должно быть. Ведь для того мы и люди, чтобы суметь все исправить!

– И ты веришь в эту чепуху?

– Я не верю в эту чепуху. Эту чепуху я открыла сама. Вот скажи мне: в чем я неправа?

– Ты неправа в том, что не исполнила завета Богини.

– Напротив: я исполнила завет Богини. Природа давно ждала, когда ее освободят…

– От жизни?

– Нет! От смерти!

– Она и так бессмертна!

– Она бесконечна, но не бессмертна! Она постоянно умирает.

– И рождается вновь!

– И что же в этом хорошего? Что хорошего, если в мире по-прежнему столько боли, столько ненависти и горя?

– Ну, милая моя, боль – это жизнь! Так уж устроена природа!

– Да нет же, природа устроена иначе. Сейчас мы можем видеть лишь болезнь природы. А любая болезнь есть признак несчастья, несовместимого с Господним замыслом. Господь не может быть жестоким, – Тот Господь, о котором сказано в христианском учении.

– Вот-вот. Потому-то Он и послал своего Сына единородного на верную смерть и на самые сильные муки, – так, кажется, причитают на церковных кафедрах сумасшедшие христианские зазывалы?

– Да, да, да! Это было нужно для того, чтобы Иисус смог искупить все человеческие грехи.

– И что, искупил?

– Да, искупил.

– Неужели? Так у нас теперь все стали святыми? Что-то я не замечал в наших людях особой святости…

– Нет, Дольфин. Ты прекрасно понимаешь, что человек насильственно ни спасен, ни повергнут во тьму быть не может. Человек свободен и не подчиняется ни Богу, ни черту. Потому Иисус и не мог снять с нас грехи. Он только указал нам этот путь, – путь к снятию грехов и обретению святости.

– Хм, не самый удачный путь, я бы сказал…

– Иисус… он снял с нас долги материальной эры, в которой зло неистребимо, чтобы мы могли перейти в эру андрогинную, где зло уязвимо. Он поменял наши духовные координаты. Ведь только после искупления материальных грехов человечества для нас могла начаться новая эра…

– …Грехов духовных?

Тилли поразила эта мысль. Как же она раньше об этом не подумала? Может, сам замысел христианской истории состоял в накоплении и окончательном искуплении грехов человеческой души? Чтобы появилась любовь, вначале должна была максимально обозначиться, обнаружить себя ненависть? А ненависть в христианскую эпоху развернулась действительно небывалая, и, прежде всего, – на почве религиозного фанатизма. Корни-то ненависти – религиозные! Раньше люди не навязывали другим свою веру с таким психически нездоровым энтузиазмом: прежние века отличались удивительной религиозной терпимостью. И только с появлением христианства словно с цепи все посрывались! А дальше будет еще хуже… если не попытаться это изменить.

– Возможно, и духовных. Но все равно мы идем к свету. Ненависть – достаточно сильное чувство, затемняющее в человеке его первичное чувство любви. Под злом скрывается добро, и, чтобы извлечь это добро, необходимо обнаружить, для начала, зло. А вот языческие традиции и зла-то этого не замечали!

– И прекрасно при этом жили, Матильда!

– Прекрасно жил тот, кто оказывался наверху. А остальные… тебе не понять всех остальных, милый Дольфин.

– Что ж, каждому – свой удел. С течением времени мы меняемся местами и каждый получает возможность узнать то, что не было ему доступно ранее.

– Христианство остановило этот круговорот.

– Зачем?

– Прямой арифметический закон гласит: от перемены слагаемых сумма не меняется. Это – закон объективного мира, в котором от нас, людей, ничего не зависит. Но мы ведь – не безмозглые объекты, которыми можно двигать, как фигурами на шахматной доске. Религия Христа дала нам возможность изменить эти правила…

– Никому не дано изменять правила!

– Безусловно. Никому из тех, кто подчиняется законам материального мира, – законам зармы материального мира.

– Зарму нужно искупать!

– Мы слишком долго этим занимались… Пока существует круговое время, – зарма неискупима. Она искупима только в осевом, прямолинейном времени. Иисус перевел для нас круговое время в векторное. Ведь количественным способом столь тяжкие проблемы не решить. Необходимы были качественные изменения. Человеческая личность – явление иного качества, нежели материальная природа. В человеческой душе время идет по-другому, – не по кругу, а по прямой, – потому что сам человек меняется, становится старше и мудрее. А вот природа остается неизменной. Несущий на себе тяготы земной жизни человек соседствует с материальной природой, отягощенной человеческим злом: все наше, субъективно-человеческое, как в зеркале, отражается во внешне-объяктивной природе и в таком виде намертво отпечатывается, застывает и составляет окружающее нас пространство. Природа такова, – каковы мы. Когда мы меняемся и входим в бессмертие, – меняется и природа, становится роднее нам и ближе. Она тоже обретает бессмертие…

– Да она и так бессмертна, как бессмертны и мы!

– Ты опять меня не слышишь, Дольфин! Природа, которая нас окружает, – это не та первичная безгрешная природа, которая существовала в давнем прошлом, в начале сотворения мира. Она тоже прониклась болью и кровью, стала нам враждебной и чужой.

– Но ты же знаешь, что для друида природа не может быть враждебной, Мэт!

– Знаю, Дольфин. И большой ошибкой христиан было сделать из нее врага, когда им следовало вывести в бессмертие.

– Ты отрицаешь циклы жизни? Разве этому я тебя учил? Отрицая циклы, ты отрицаешь и священные ритуалы!

– Ах, ты, Боже мой, какое кощунство! Ну, скажи мне, пожалуйста: человек – для ритуала, или ритуал – для человека? Конечно, я не привязываюсь к ритуалам. Они нужны нам только сейчас, пока работает закон круговых циклов, пока природа рождается и умирает, а человек снова и снова воплощается в этом пораженном недугом мире.

– Ну, вот ты и сама призналась, что никакого векторного времени нет, а в мире по-прежнему работает закон бессменного круговорота!

– Нет, ты не понял меня. Векторное время – это время развития, а круговое – время стабильного состояния и сохранения ранее установленных законов и принципов. Человек – становящееся существо, – и потому он постоянно меняется. Христианская эпоха своим приоритетом сделала мир человеческой личности, мир внутреннего, субъективного я, поэтому на первый план было вынесено векторное время. Но до тех пор, пока человек не преодолеет свою смерть, в природе по-прежнему будут работать круговые циклы. Они упразднятся только нашими личностными усилиями. А когда мы всецело подчиняемся и покоряемся круговым циклам, – мы сами становимся животными, теряем свое самобытное, творческое я. Человек – не природа, хотя и природа в нем присутствует. Но человек ведь – больше, чем природа. Он способен ее изменить, спасти и очистить. То, что друиды знают как формулу своей духовной доктрины, – наше единство с природным миром, – люди завтрашнего дня будут ощущать как основное свойство своей бессмертной сущности. Они будут не только знать, что природа – это наше второе я, но и ощущать ее, как свое второе я. Они будут опираться на природу, как на самих себя. И не приводи мне в пример высшие образцы христианского мракобесия по отношению к материальному миру, – я и без тебя их знаю. Моя задача состоит лишь в том, чтобы изменить самих христиан, изменить их отношение к миру…

– Это утопия, Тильда. Неужели ты не понимаешь? Человек всегда был эгоистичным существом, стремящимся лишь к собственному выживанию и выживанию своего рода. Он никогда не искал проблем на свою голову, как делают это христиане…

– …и вернуть их к истокам своей собственной религии…

– Неужели ты и в самом деле думаешь, что это реально?

– Да. Я ничего не делаю без веры в справедливость того, что я делаю. Человек есть сотрудник Бога. Он продолжает Божие творение и создает новую, андрогинную реальность. Господь сотворил нас бессмертными, а наша нынешняя смертность, наша потребность ради сохранения своей жизни убивать других, во многом нам подобных, есть результат нашего временного грехопадения…

– Ой, только не рассказывай мне о грехопадении! Грехопадение произошло тогда, когда светлую женскую цивилизацию Великой Богини захватила и поработила агрессивная мужская цивилизация диких варваров. Когда меч расколол чашу, – все полетело в тартарары!

– Возможно, – я не спорю. Но ты подумай: откуда появились эти дикие варвары? Как они могли появиться в столь прекрасном, расчудесном мире? Что им мешало быть такими же цивилизованными, как наши предки? Они ведь тоже родились людьми!

– Им ничего не мешало. Это – просто лентяи, которые не хотели работать. А все средства к своему существованию они предпочли отбирать у других, – у тех, кто обрел их собственным трудом. Они решили играть против правил человеческого общества, предпочтя нормальному сотрудничеству жестокое подавление и насилие. Эти варвары стали грабить земледельческие народы, угонять людей в рабство, убивать мужчин и детей, насиловать женщин…

– Ты – все о том, какие они плохие… А почему так получилось? Почему они пошли против правил разумной жизни?

– Потому что это – ленивое отребье, привыкшее получать от жизни одни лишь удовольствия, привыкшее гонять на лошадях по своей голой степи, меняя от скуки свои поверхностные впечатления. Разнообразия им хотелось, видишь ли… Они решили, что выше других, что могут распоряжаться чужими судьбами, что высшей ценностью в мире является тупая физическая сила… Вот откуда корни и иудаизма, и христианства, Тильда…

– Все, что ты сказал, – безусловная правда, Дольфин. Но это – еще не вся правда, к сожалению. Ты не отвечаешь на главный вопрос: откуда появились эти люди? Откуда происходит духовное расслоение?

– Я не хотел говорить, зная твое отношение к этому вопросу… но ты вынуждаешь меня… Ты ждешь от меня, чтобы я заговорил о высшей и низшей расах?

– Тогда можешь не говорить: твой ответ мне ясен. А теперь послушай меня. Дело не в расах. Зло не является наследственным признаком. От Бога мы наследуем лишь чистую духовную и материальную природу. А все изъяны – от нас самих. Они проистекают из нашей изначальной свободы, делающей нас не подвластными ни Богу, ни дьяволу. Эти кочевые племена вобрали в себя все зло, которое наши мирные предки-язычники не пожелали замечать. Но закон таков: если ты не видишь опасности, – опасность заявляет о себе сама. Языческие жрецы почивали на лаврах тепленького полудобра-полузла, и все, что им надо было понять, – так это то, что добро и зло есть категории абсолютные. Они сами навлекли на себя беду, не желая открывать в себе абсолютные истины. Результатом их бесполезного самолюбования стало нашествие диких племен, которые, конечно же, были варварами, – потому-то они и стали столь легкой добычей темных сил. А слепая коллективная сила, овладевшая их сознанием и направившая их на разгром мирных поселений, есть ни что иное, как реальность, то ли из лени, то ли по злому умыслу неучтенная народами-цивилизаторами. Если злу не противостоять, а, напротив, лишь миролюбиво его подпитывать, – оно постепенно вырастает и внедряется в сознание наиболее слабых членов человеческой расы. Именно они оказываются самыми восприимчивыми к волевым указаниям этой чужеродной силы. Но зло они несут не только свое, но и коллективное, всеобщее, – и свое, и тех, кого они столь яростно истребляют. Ведь агрессия идет от незнания, не так ли? Почему же неграмотные народы не прониклись мудростью наших не в меру гармоничных предков, почему они не приняли нашу истину с великой благодарностью? Да потому, что не было никакой особой мудрости и никакой особой истины! Потому что вся та истина, которую содержала в себе доктрина носителей материнского культа, была недостаточной для благой жизни на земле. Мир требовал иной, более высокой мудрости, – мудрости бессмертия.

– Красиво говоришь. Но это всего лишь слова.

– А я никогда не балуюсь пустыми словами. Я просто хочу сказать, что теми средствами, которые выдумали вы, совместно с Приоратом Сиона…

– Ну, уж нет! Это – только наше открытие!

– Крайне сомнительное открытие, на мой взгляд, и гордиться здесь нечем. Так вот, таким способом проблему зла не решить. Нельзя бинтовать рану, предварительно не обработав ее. Рану нужно сначала исцелить, а вы бинтуете, не глядя! Так что нам незачем идти назад. Идти нам нужно вперед, но по правильной тропе.

– Значит, тропу ты и решила скорректировать.

– Да, Дольфин. Согласись, что, с моей позиции, это – единственно правильное решение.

– Ну, с твоей-то – да.

– А могли ли мы поговорить с тобой раньше?

– Да могли! Но ты не хотела меня слушать.

– Как же я могла хотеть тебя слушать после того, что я увидела у вашей священной рощи? Ведь именно ваш зверский ритуал окончательно убедил меня в правильности избранного пути. Я поняла, что в этом мире слишком много зла, и, уж если самые святые люди друидизма прибегают к таким ужасным средствам, – заметь, Дольфин: к средствам меча, а не чаши, за которые ты так ратуешь сейчас…

– С волками жить – по-волчьи выть…

– Так вот: христианская вера привлекла меня тем, что в ней нет волков, а есть только братья и сестры, любящие друг друга… Любовь – самая большая сила, способная уничтожить зло!

– Что ж, поговорим о любви? Как дела у твоего любимого Роберта? У него крепкое здоровье? Хорошая выдержка? По-твоему, любовь делает нас сильнее? Может, проверим это на практике? Как раз и увидим, не расходится ли твоя замечательная теория с практикой. Вы любите друг друга? Так вот попытайтесь теперь спасти друг друга, а я на это погляжу!

В глазах у Тилли стояли слезы.

– Дольфин, милый, я же не ссориться с тобой пришла. Я хочу, чтобы мы стали ближе друг другу. Я хочу объяснить тебе свою позицию. И ты не можешь со мной не согласиться, потому что ты… ты очень мудрый человек.

– Давай обойдемся без наглой лести, – тебя это все равно не спасет. Да, я умен, а, может, и мудр. Достаточно мудр, чтобы не поддаваться на твои льстивые уверения.

– Это – не лесть! Я и в самом деле так думаю.

– Только не пытайся манипулировать мной! Ты и так уже достаточно мною попользовалась, а потом обманула меня.

– Ну, почему ты не хочешь меня услышать? Да, я солгала тебе. В первый и последний раз в своей жизни. Я очень терзалась по этому поводу и корила себя за свою бесчестность. Конечно, я прекрасно понимаю, что решение важной духовной задачи посредством лжи есть то же самое, что решение добросердечного хозяина рубить своей собаке хвост по частям. Но вот сегодня, в разговоре с тобой, я нашла одну духовную параллель своему поступку в христианской истории. Вся эта история – ложь во имя добра. И только в конце времен произойдет Последний Суд, на котором каждый из нас сможет раскаяться во всех своих грехах и получить прощение.

– Тогда мне все ясно, тогда вопросов нет! Если ты оправдываешь свою ложь задачами Последнего Суда, без которого, по-видимому, невозможно христианское воскресение, – тогда, конечно, вопрос снят. Твой гуманизм совершает поистине головокружительные кульбиты! Ради избавления от меньшего зла ты ратуешь за большее зло, – зло, так сказать, на полное веретено! Я тобою просто восхищаюсь, дорогая моя Матильда!

– Нет, Дольфин, нет! Я не то хотела сказать…

– Вот с этим я даже не спорю: ты насквозь прониклась тлетворным духом христианства, совершаешь такие же ошибки и чрезвычайно этим гордишься! Я тебя просто не узнаю! Ты ли это, Мэт?

– Нет, постой... Я, наверное, неправа… не знаю… я не все еще понимаю…

– И уже бросаешься спасать мир?

– Ну, ты же сам меня с детства к этому готовил… Я просто привыкла с этим жить…

– Ты не учла одного: с того момента, как мы с тобой расстались, я перестал отвечать за твое воспитание, перестал контролировать тебя. Ты ушла в сторону…

– И все же ты снова обратился ко мне! Ты счел это возможным…

– Да, и это была моя величайшая ошибка… самая страшная ошибка в моей жизни…

– Самой страшной твоей ошибкой был ритуал черной магии!

– …Ты ввела меня в заблуждение. Почему ты стала обхаживать меня? Стала ходить ко мне, посещать наши занятия, уверять моих братьев в своей полной с ними солидарности?

– Это не совсем так, Дольфин. Я много с вами спорила…

– Да что ты говоришь! Теперь-то я понимаю, что ты просто играла с нами! Втерлась к нам в доверие, чтобы шпионить…

– Дольфин, Дольфин… Я бы ни за что не пришла к вам, если бы не была уверена, что в противном случае ты сам ко мне придешь, – и это было бы намного хуже. Я знала, что ты никогда не откажешься от идеи использовать меня в своих целях.

– А почему я должен был отказываться? Разве не я воспитал тебя? Не я всему обучил? Не я дал тебе силу и знания? И я имел полное право получить заслуженную награду за свой кропотливый труд!

– Ты говоришь обо мне, как о каком-то железном механизме, а не о человеке. Боже мой, Дольфин, ты меня пугаешь! Ведь ты меня любил, – я это точно знаю! Куда же все это подевалось? Неужели я нужна была тебе лишь как орудие, слепое орудие в твоих руках?

– Ну, слепой ты никогда не была. И я прекрасно это сознавал. Твое зрение, как и твоя проницательность, просто не позволили бы ввести тебя в заблуждение.

– Вот тебе это и не удалось.

– Мне – может, и нет, но ты сделала это сама! Ты сама ввела себя в заблуждение!

– Пока что ты не сказал мне ни единого слова, подтверждающего твою правоту.

– Ты тоже не сказала мне ни единого слова, подтверждающего твою правоту!

– Почему мы так отдалились друг от друга, Дольфин? Мы ведь были так близки! Вместе стремились к восстановлению духовной целостности нашего мира…

– Потому что ты заболела манией величия, решила сама занять мое место… Захотела учить меня!

– А, может, мне и дано это право, – учить тебя? Ты же сам признал во мне благословенное дитя, посланное для спасения земли. Ты рассказал мне о моем предназначении, связанном с водительством Минтаки. Ведь с Минтакой могла общаться только я. Она и помогла мне принять правильное решение, – я уверена в этом. А ты не захотел меня слушать, думая, что всегда сможешь контролировать и корректировать все мои действия. А, оказалось, – нет! Тебе надо было прислушаться ко мне, потому что моим голосом говорила Венера!

– Я тоже слышу голос нашей благословенной Матери. Он говорит совершенно другое. И я ему верю.

– Божественная сила всегда говорит одно и то же. Другое дело, – как мы ее слышим. Все, что мы слышим, есть результат нашего собственного опыта, наших духовных устремлений, наших желаний и надежд, или, – с другой стороны, – наших страхов и сомнений.

– Ты обвиняешь меня в трусости?

– Нет, не в трусости. Страх не есть трусость. Страх есть знак недостаточности знания. Я думаю: ты просто не все знал. Ты видел деревья, но не мог увидеть леса… Ты не хотел признаться себе в своем неведении относительно многих, очень многих вещей. Может, потому мы и не смогли удержаться вместе. Мне кажется: ты не хотел знать того, что хотела знать я, и закрывался от того, что было открыто для меня.

– Вот ты говоришь сейчас со мной… Ты – что, хочешь меня изменить? Открыть мне глаза на некую неизвестную мне истину? А ты не считаешь это безумием?

– Нет, потому что ты – живой человек, хотя и попал в сети кругового умиротворения. Мне кажется, тобой хотят воспользоваться… тобой овладели эти самые темные силы, которые в свое время вызвали нашествие варваров на нашу землю. Теперь ты служишь им… прибегаешь к их способам воздействия на окружающий мир, – к насилию. Разве этому учила нас божественная Мать? Наша Богиня воплощает в себе закон рождения и сохранения жизни на земле. Она не одобряет убийства.

– Техника двойных стандартов – в действии, – да, Матильда? Ты только сейчас мне говорила, что христианству нужно было пройти через зло, чтобы привести нас к еще большему добру. Так почему ты не принимаешь мое объяснение, когда я говорю, что совершил, быть может, жестокий поступок, но только ради большего, поистине всемирного блага?

– Это – не совсем одно и то же. Зло, проявляемое в христианской истории, бессознательно и бездумно. Оно осуществляется само собой…

– Ничего себе, – само собой!..

– Ну, хорошо, не само собой. Христиане грешат от глупости, от незнания, от неправильного понимания своей истинной духовной позиции. А то зло, которое совершил ты, произошло при полном твоем сознании. Ты отдавал себе отчет в том, что делал, и знал об ответственности за подобные деяния.

– Я не жалею о том, что сделал!

– Да, я знаю. Благодаря тому, что ты сделал, ты стал духовным соратником Приората Сиона и его подручных, – тамплиеров.

– Но, если я такой плохой, почему ты пришла ко мне? Что ты пытаешься мне сейчас доказать?

– Я просто хочу пробудить в тебе память о том, что ты – человек, – светлое, достойное существо. Ты можешь говорить сейчас, – что угодно, но я точно знаю, что ты любил меня когда-то… любил, быть может, и Медлан…

Услышав имя знахарки, друид невольно вздрогнул.

– Она так меня и не простила… Скажи, а ты простила меня? Или ты все это время делала вид, что простила, только затем, чтобы облапошить меня?

– Я хотела как раз помочь тебе…

– Хорошенькая помощь!..

– Позволь, я скажу. Я простила тебя. Иначе я не боролась бы так за тебя…

– Ах, так ты за меня еще и боролась? И с кем же это ты боролась, позволь тебя спросить?

– Я не могу ответить. Но я говорю правду.

– А я никогда тебе больше не поверю.

– И все же я твой самый преданный друг.

– Ложь!

– Думай, что хочешь.

– Ты унизила меня. Надо мной теперь все будут смеяться. Когда приедут господа из Приората Сиона… лучше бы мне не жить!

– Что наша жизнь, милый Дольфин, перед бессмертием нашей души, перед чистой совестью и перед преданностью Господу Богу?

– У тебя – Бог, у меня – Богиня…

– В мире нет разных богов. Все мы поклоняемся одному и тому же Богу. Просто у каждого из нас свое представление о Нем. Но последний предел всех наших устремлений, на который мы всегда уповаем, есть истина и справедливость. Ты еще не знаешь, Дольфин, но тамплиеры уже получили свидетельства о жизни Иисуса. В них указано, что он – Сын Божий. Пойми, Дольфин: не могло быть иначе! Кроме того, они нашли духовное завещание Христа, в котором создание своей Церкви он поручает одной человеческой чете, – мужчине и женщине. Это – Петр и Мария Магдалина.

– Я предчувствовал это! – в ужасе воскликнул Дольфин.

Вид у него был совершенно потрясенный. Теперь он смотрел на Тилли уже с откровенной, нескрываемой ненавистью.

– Твоих рук дело? – спросил он.

– В этом – подлинная сущность христианства. Когда документы станут достоянием гласности, очень многое в мире изменится. Будет найдена Чаша Грааля с божественной кровью Иисуса. Она одарит нас любовью… Спасет от тягот несения бесконечных искуплений и втягивания в новые грехи. Поэтому я и пришла к христианству. И Великая Мать поддержала меня.

– Не кощунствуй, безумная!

– Дольфин, милый, ты же видишь, что все уже случилось. Поздно что-либо менять. Сила оказалась на моей стороне, – признай это. Дай мне шанс помочь тебе принять эту истину, хотя бы прислушаться к ней. Увидишь: природный мир больше не будет страдать. Христиане не станут преследовать нехристиан…

– Потому что нехристиан просто не останется? Все добровольно-принудительно примут христианство под страхом адских мук, – земных и небесных?

– Все дело в том, что в мире должны сохраняться все религии. Все, Дольфин! И нынешнее христианство – не последняя религия, за ней придет еще одна, а, может, даже не одна. Все вместе они составят жизнетворящий круг мировых духовных традиций где-нибудь в конце времен. Только собранные воедино, они восстановят Бога в человеке. Они станут неким аналогом позвоночника Осириса, собранного Изидой по частям. Так и религии, – они соберут и воскресят человека, сделают его бессмертным. Нельзя одной религией заменять другую, ибо это – преступление. Нельзя давить их и мешать, делать из них однородную массу. Каждая религия – как одна из частей человеческого тела: ей дано одно, строго закрепленное за ней место. Когда Изида воскрешала Осириса, она же не смешивала все части его тела, не превращала их в кашу. Нет, она их расставила по местам, ибо каждая из них имеет особую функцию, и их общее взаимодействие обеспечивает целостность живого организма. Каждая религия несет свою смысловую миссию, и каждой из них должно быть дано право на проявление. Кому ближе друидизм, – тот будет друидом, кто органичней себя чувствует в христианстве, – будет христианином. Давай протянем друг другу руки, Дольфин, и простим друг другу все зло, которое мы причинили, – или думаем, что причинили.

– Нет! Ни за что!

– Ты сердишься на меня не из-за Богини, которую я, по твоим словам, предала. Ты чувствуешь себя униженным и не можешь простить мне того, что я оказалась сильнее тебя. Ущемлена твоя гордость, – и я это понимаю. Но не веди себя, как мальчишка. Вспомни, что я – твоя ученица. Всему, что я имею, во многом я обязана тебе. Это – твоя школа, твоя наука, Дольфин. А я всегда любила и буду любить тебя. Совсем, как родная дочь.

– Но все же не дочь.

– Больше, чем дочь. Я – твоя духовная дочь, а это, – согласись, – еще крепче и прочнее. Какое между нами может быть отчуждение?

– Ты полагаешь, что между нами нет ничего, что могло бы нас разделять?

– Конечно, нет. Я же простила тебя.

– А вот я… я не простил тебя… и не простил себя!

– Себя? Что ты имеешь в виду?

– Не важно.

– Я не понимаю, Дольфин, почему мы не можем помириться?

– Есть причина…

– Какая причина?

По лицу друида девушка поняла, что его так и подмывает что-то сказать, но он сдержался, махнул рукой и ответил:

– Это уже не имеет значения. Я не принимаю ни твоей новой веры, ни твоих беспомощных заверений в силе христианской любви. Возможно, ты и не хотела плохого. Возможно, ты – всего лишь заблудшая душа, отбившаяся от своего духовного пастыря, – и в этом случае мне тебя жаль. Может, ты и веришь во всю эту чушь, которую сейчас мне наговорила. Тебе просто хочется видеть христианство таким, – белым и пушистым, – ты его таким и видишь. А оно не такое. Потому что любая религия – лишь то, что она есть, а не то, чем она должна быть, – вот и весь сказ. Хитрые дельцы от христианства просто загребли твоими руками весь жар себе. Убаюканная их красивыми россказнями, ты поверила во всю эту фантасмагорию, и…

– Но документы действительно найдены, Дольфин! И не сегодня, – так завтра ты о них узнаешь.

– Да это же – твоих рук дело! Ты сама изменила историю Христа! Ты вмешалась в Божественный Промысел!

– Да нет же, нет! В том-то и дело, что я ни на йоту ничего там не изменила. Я сделала лишь так, чтобы истина оказалась доступной для всех! Я направила христианство на путь очищения. Почему же ты против? Разве ты не желаешь восстановления истины?

– Много ты знаешь, – что такое истина… Ты, девчонка! Да у тебя молоко на губах еще не обсохло!

– Ушам своим не верю! И это говоришь мне ты, – мой духовный учитель Дольфин? Да разве дело в физическом возрасте? Никто не знает своего истинного возраста и мало учитывает свой предыдущий опыт. Почему ты не можешь предположить, что я старше тебя и сама могу тебя чему-то научить? Почему ты остановился в своем духовном движении и не желаешь идти дальше? Ты привык считать меня ребенком, а я, быть может, даже старше тебя… И ничего нет страшного, что сейчас я победила…

– Ты победила? – презрительно переспросил Дольфин и зловеще рассмеялся. – Ну, это мы еще посмотрим. Я не позволю тебе продолжать в том же духе, – я тебя остановлю!

– Что бы ты ни пытался сделать, – я уже успела сделать самое главное. И теперь тебе не удастся уничтожить христианство.

– Ты сама навлекла на себя беду, – сказал Дольфин после долгой, насыщенной паузы. – Пеняй теперь на себя.

– Я тебя не боюсь. И, даже если ты меня убьешь, я все равно буду тебя любить.

– Ах, Иисусовой славы захотела? Ты же знаешь, как это легко у нас, – точнее, теперь уже у вас, поклонников Христовых бредней, бывает. Ты надеешься, что я тебя убью? Хочешь принять героическую смерть от лютого врага христианства? И не надейся! Знаешь, кто тебя убьет? Тебя убьют сами христиане, которых ты так самоотверженно защищаешь! И будет так, как сказано в законе: зло наказывает себя само! А теперь уходи. Я не хочу тебя больше видеть.

Вечером, когда девушка сидела дома и размышляла над сложившейся ситуацией, появился посыльный от Дольфина с вызовом на совет друидической общины, где должна была решиться ее судьба. Совет был назначен на три часа пополудни следующего дня. Тилли сразу дала свое согласие: для нее это был еще один шанс изменить расстановку сил в свою пользу. Собственно, сама она ничего не боялась. Не боялась ни физической смерти, ни магического удара: у нее была слишком сильная защита, чтобы быть уязвимой для черной магии. Да и не пойдут они против Минтаки, – в этом она была твердо уверена. С их стороны было бы настоящим безумием пытаться ей навредить. А вот Роберту… – это совсем другое. Как бы они не отыгрались на нем…

Тьодхильд пригласили ровно на три часа, но она решила отправиться в Долину Змей раньше, поскольку знала, что заседания друидов начинаются около часу дня. Вначале, по-видимому, они собирались провести совет между собой, в ее отсутствие, и выработать свою линию поведения в отношении Тилли. Но девушку осенила неожиданная идея: не дать им времени на размышления, внезапно ворваться в зал совета, ошеломить, обескуражить, заставить себя слушать. Лучшая защита – нападение, и Тилли решила действовать самым стремительным образом. Она не будет ждать, пока они начнут задавать ей вопросы, не будет оправдываться, – она первой вступит в бой. Как сказано в Апокалипсисе Иоанна: «…победил их мечом Слова Божьего». Приблизительно так. Как там сказано точно, – она уже не помнила.

Когда девушка на сером в яблоках Денизе неслась на собрание совета, она вдруг почувствовала, что в ней начинает просыпаться настоящий охотничий азарт. В последнее время ей постоянно приходилось действовать, как мужчина, – недаром она родилась в воинственный год Вепря! Однако она точно знала, что, как только эта катавасия закончится и вся воинственная шелуха спадет, – она снова станет мягкой, ласковой кошечкой, мурлыкающей на плече у своего возлюбленного.

Совет едва начался, как Тилли стремительно влетела в зал собрания. Окинув взглядом всех присутствующих, она удовлетворенно улыбнулась про себя: в зале не оказалось ни одного лица, которое не выглядело бы испуганным. Они ее боятся, – значит, сознают ее силу, считаются с ней. А, самое главное, – принимают ее всерьез.

– Видел бы меня сейчас мой любимый! Вот бы он удивился, – промелькнула в голове несвоевременная мысль, от которой, однако, ей сразу стало тепло и спокойно.

Оправившись от первого потрясения, друиды зашумели, – а среди них были жрецы из соседних общин, съехавшиеся сюда ради нее. Было чем гордиться! Что ж, чем больше людей услышат ее проповедь, тем лучше.

– Матильда, – строго сказал председатель собрания Бертвольд, – ты приехала слишком рано. Тебе было назначено на три часа пополудни.

– Я просто не хотела, чтобы вы решали что-либо за моей спиной. Давайте-ка лучше повернемся друг к другу лицом и раскроем свои карты. Кстати, моя карта – одиннадцатая. А что у вас?

Это была неслыханная дерзость, и друиды стали возмущенно перешептываться: она начала говорить с позиции силы. Да что она себе позволяет? Кто она такая, в конце концов? А Тилли было весело, словно она готовилась прыгать с высокого моста, привязав себя за ноги веревкой, по длине почти достигающей земли. Кураж, азарт, веселье, отчаяние, холодящий ужас, – все сплелось в едином многоцветье чувств, разом овладевших ее сердцем.

– Очень остроумно, – мрачно ответил Бертвольд. – Выйди, будь добра, за дверь и подожди, пока мы не закончим. А в три часа мы сами тебя позовем.

– Я никуда не уйду, – дерзко ответила Тилли. – Вы меня позвали, – я пришла. Что же вам еще нужно?

– Нам нужно посоветоваться.

– Советоваться будете потом. Прежде, чем принять какое бы то ни было решение, вам нужно сначала хотя бы выслушать меня. Иначе это будет беспредметный разговор, – пустая трата времени. Или вы слушаете меня сейчас, или я ухожу.

Жреческая публика зашипела, отовсюду послышались недовольные выкрики. Некоторые друиды требовали, чтобы она ушла, и Тилли, опасаясь, что ее могут вывести, безо всяких предисловий начала говорить. Она изложила им многое из того, что днем раньше говорила Дольфину, только на этот раз вела себя более решительно, уверенно и смело. Теперь ей не требовалось, обращаясь к своим слушателям, взывать к их любви: с друидами ее не связывали такие близкие отношения, как с Верховным Жрецом. Она просто сухо изложила свои аргументы, – четко, ясно и непринужденно, словно не ее собирались здесь судить, а она их всех судила. Да она и вправду их судила, поскольку взяла на себя ответственность наполнить христианским светом их потускневшие в язычестве сердца.

К сожалению, Тилли так никто и не услышал. Ее экспрессивное выступление вызвало у присутствующих бурю негативных эмоций. Изумлению девушки не было предела, когда некоторые друиды стали плевать в нее, как самые обыкновенные христиане, узурпировавшие духовную власть на этой земле. Еще немного, – и на нее бы просто набросились, дабы, в лучших христианских традициях, потаскать ее за волосы. Кольцо обступивших девушку разъяренных мужчин неумолимо сужалось, и она в отчаянии огляделась по сторонам, ища глазами Дольфина.

Верховный Друид стоял в самом дальнем углу у двери и молчал, подперев подбородок рукой. Поймав умоляющий взгляд Тилли, взывающий к его помощи, он еще больше нахмурился и продолжал холодно смотреть на нее. Не выдержав его долгого молчания, девушка сама обратилась к нему:

– Дольфин, что же ты молчишь? Ты учил меня быть честной, – в первую очередь, перед собой. Скажи, разве я могла бы желать вам зла?

– А почему бы нет? – сухо ответил он.

– Это неправда, и ты сам это знаешь. Я всегда любила тебя.

– Ты мне мстила.

– Нет, Дольфин. Мне не за что было тебе мстить. Ты совершал ошибки, – да, я не отрицаю. С точки зрения человеческой морали, ты совершал даже преступления. Но мне ты зла не причинил. Со мной ты всегда себя вел безукоризненно. У меня нет личных причин ненавидеть тебя. Ты сделал мне столько добра! Почему же мы стоим сейчас по разные стороны баррикад? Почему ты не хочешь пойти мне навстречу?

– Этого не будет никогда.

– Почему? Почему, Дольфин? Я же люблю тебя. Прошу: не убивай свою душу отказом…

– Нет у нас с тобой никакой любви, никакого понимания. И никакого прощения ты мне не дашь.

– Да я уже простила тебя!

– Простила, сама не зная, за что? – грозно ответил Дольфин и подошел к ней ближе. – Так не прощают.

– А за что? – спросила Тилли после небольшой паузы. – За что еще я должна тебя прощать?

– Ты говорила, что я не причинил тебе никакого вреда?

– Лично мне – нет.

– А ты уверена? Вспомни.

Тилли в растерянности смотрела на него. Мысли роились в ее голове, сшибая лбами друг друга и лишая возможности следить за ними до конца. Сначала девушка ничего не понимала, но постепенно ужасная правда стала доходить до ее сознания. Странно: ведь такая мысль у нее появлялась однажды, но она с негодованием ее отвергла, как некое ужасное кощунство, и пристыдила себя за то, что подобный бред мог вообще прийти ей в голову. Теперь же страшная догадка начинала постепенно овладевать ее разумом, получая свое подтверждение в кривой ухмылке и сузившихся, злых глазах Дольфина.

– Мама? – чуть слышно спросила Тилли в слепой надежде, что он станет отрицать.

Ей казалось, что у нее начинает кружиться голова и становится нечем дышать. Дольфин торжествующе кивнул. У Тилли подкосились ноги. Она долго ловила ртом воздух, прежде чем смогла ему ответить.

– Скажи, что это неправда, – умоляющим голосом произнесла она. – Ты на себя наговариваешь. Ты не мог… я же… я любила тебя… с самого детства…

– Нет, это правда. Я нанял людей, чтобы они совершили набег на деревню и под прикрытием грабежа убили твою мать.

– Но почему? Зачем?

– Это было то самое необходимое зло, о котором мы с тобой говорили. Мне надо было поднять тебя на ноги. Пока ты жила в деревне, у меня было мало возможности общаться с тобой. Мне надо было приблизить тебя к себе, чтобы научить всему, что я знаю.

– Только ради этого?..

– Да, и это очень серьезно. Не забывай, что я воспринимал тебя, как посланницу Небес, которую должен был воспитать и подготовить к исполнению важнейшей духовной миссии. Я не мог рисковать и тратить напрасно время!

У Тилли даже не было сил на ненависть. Рыдания душили ее, и она чувствовала, как понемногу из нее уходят все силы.

– Как же ты мог так жестоко со мной поступить?

– Если ты выбрала для себя такой суровый и ответственный путь, – ты сама должна была понимать, что тебе вредят земные привязанности.

– Но это же мама! Моя родная мама! Ну, почему ты так безжалостен?

– Судя по всему, Матильда, ты так и не поняла, что есть добро, а что – зло.

Он стоял перед ней и улыбался улыбкой цикуты. Ей ужасно хотелось сей же час умереть. Совершенно обессиленная, она лишь тихо повторяла, неловко путаясь в словах:

– Но ты же сам… помешал мне. Ты понимаешь, что ты наделал? Ты… это же ты сделал меня уязвимой! Ты знал, что я заболею… что заболеет моя душа... Как смогла бы я, с такой израненной душой, справиться со своим заданием?

– Поверь, это не помешало бы тебе выполнить задание, – если бы, конечно, ты выполняла именно то задание, которое поручила тебе Богиня. Тебе надо было нарабатывать духовную силу, а ты расклеилась. Это не я тебе помешал, – это ты не справилась с собой. Ты оказалась слишком самоуверенна! Впрочем, я снова убедился, что поступил правильно. Иначе ты смогла бы довести задуманное до конца. Зато теперь, как я вижу, у тебя далеко не все получилось. А, значит, у нас есть шанс тебя остановить. Пусть я и проиграл, но и ты не выиграла!.. Ну, что, теперь ты по-прежнему будешь говорить, что любишь меня и прощаешь мне все?

– Ты – чудовище! Ты никогда меня не любил! И вообще никого в своей жизни не любил! Права была Венера, прав был Гафиз, а я их не слушала, хотела тебя спасти… Тебя, – убийцу моей матери!

– Я – убийца твоей матери, а ты – убийца нашей Матери-Природы. Ты предала нас, разорвала нашу духовную связь. Ты обманула меня, и я сам тебя не прощаю! Я изгоняю тебя из нашего общества. Уходи! Тебе не место среди нас!

Потрясенная до глубины души девушка опрометью выбежала из зала и, вскочив на коня, стегнула его изо всех сил. Ошарашенный Дениз стремительно сорвался с места и рванул вперед с небывалой для него скоростью.

Весь остаток дня Тилли провела в безудержных рыданиях. Как будто кто-то резко сорвал повязку, прилипшую к едва затянувшейся ране, оторвав вместе с ней и куски поврежденной плоти. Снова пошла кровь и по телу разлилась новая боль, – пожалуй, еще сильнее прежней. Девушка чувствовала себя совершенно разбитой и несчастной. Человек, на которого она буквально молилась все детство и юность, которого она продолжала любить всю свою жизнь... как он мог так жестоко с ней поступить? За что? Он разрушил ее… разрушил ее душу… разрушил ее жизнь. Лишил ее всего, что у нее было… И теперь… теперь она даже не может сохранить свою любовь... Разве может сохранить любовь человек с разбитым сердцем?

Немного успокоившись, Тилли попыталась привести свои мысли в порядок. Дольфин был прав: ей ни в коем случае нельзя расклеиваться. Но получить такой удар именно сегодня! Ведь сегодня она собиралась закончить свой ритуал на плато Гиза. Сегодня Солнце вошло в первый градус Водолея! И именно сегодняшний день, – день, обещавший стать ее триумфом, – стал ее самым страшным проклятием. Как же теперь она сможет завершить свою работу?

Преисполненная внезапной решимости, Тилли резко тряхнула головой, и ее пышные каштановые волосы разлетелись по плечам. Дольфин хотел помешать ей? Прекрасно! Ничего у него не получится! Она не даст ему отпраздновать победу!

– Отлично! – подумала она. – Сейчас я все и сделаю. Только приведу себя в порядок.

Выпив успокоительное средство, Тилли приняла горячую ванну, убеждая себя в том, что смывает всю грязь, собранную за сегодняшний день. Затем оделась в чистую белую одежду и попыталась уравновесить свою расшатавшуюся энергию. Закрыв глаза, она представила себя свободным белым журавлем, летящим по бескрайнему чистому небу, и заставила себя полностью расслабиться…

Неожиданно раздался резкий стук в дверь. Тилли вздрогнула и открыла глаза. Кого это принесла нелегкая? Может, больной? Будучи едва ли не единственным лекарем в округе, девушка привыкла открывать дверь по первому требованию, когда бы к ней ни постучали. Главное – здоровье человека. Но на этот раз она почувствовала какую-то смутную тревогу. И не открыть ночному посетителю она тоже не могла: а вдруг, это действительно заболевший или раненый, нуждающийся в ее немедленной помощи? Душа Тилли была не на месте, когда она открывала дверь, – ей казалось, что она открывает дверь навстречу своей беде.

Дурные предчувствия Тилли в полной мере оправдались. На пороге стояло несколько друидов Братства Огня с Дольфином во главе. Грубо втолкнув ее в комнату, они быстро вошли вслед за ней и закрыли за собою дверь. Два человека схватили ее за руки, третий – за ноги, – и насильно уложили на кровать. Девушка с ненавистью смотрела на Дольфина, с надменным видом стоявшего прямо перед ней, гордо расправив плечи.

– Ты предала не меня, – сказал он. – Ты предала божественную Мать-Природу, и за это заслуживаешь сурового наказания. Мы отторгаем тебя из материального мира. Отныне ты будешь отрезана от природы и не получишь от нее никакой помощи. Мы лишаем тебя твоей магической силы.

Девушка не верила собственным ушам. Да как он осмелился? Сделав попытку поднять голову, она была остановлена чьей-то рукой, приложившей к ее лицу влажное полотенце с острым головокружительным запахом. Сделав пару вдохов, Тьодхильд вдруг ощутила, что погружается в какое-то сонное бессилие, через пару секунд сменившееся провалом и полной пустотой.

Что происходило дальше, – она уже не знала. Ее веки сковал глубокий сон, граничащий со смертью. Она не видела своих ночных гостей и не слышала тех слов, которые они над ней произносили. Дольфин нарисовал на горле девушки красной охрой какой-то магический знак и произнес заклинание, лишающее ее памяти. Кто-то вынул из мешка черную курицу и отрезал ей голову, брызнув кровью на грудь Тилли и измазав ее белую тунику. Другой друид достал три карты Таро и положил у ее изголовья. Это были пятнадцатый, тринадцатый и шестнадцатый арканы, – «Дьявол», «Смерть» и «Разрушенная башня». Прочитав над Тилли свои заклинания, Дольфин произнес:

– Отныне они всегда будут рядом с тобой, – и в этой жизни, и во всех последующих. Я налагаю на тебя заклятие: ты всегда будешь обручена с Дьяволом, и ни в одной из своих жизней не сможешь от него освободиться. Ты никогда не соединишься с любимым человеком. Пусть твоя ложь падет на его голову. Я прекращаю твои полномочия и пресекаю твою силу.

С этими словами Дольфин взял карту одиннадцатого аркана и разорвал ее на четыре части над распластанной на кровати девушкой. Затем поднес свечу к обрывкам и сжег их, ссыпая пепел на Тилли.

– Вот твоя сила, – проговорил он. – Ты никогда не получишь доступа ни к своей силе, ни к своей памяти. Ты никогда больше не будешь видеть внутренним зрением. Я погашаю твой внутренний свет и делаю тебя слепой. Ты можешь вернуться в мир, чтобы завершить начатое тобою дело. Но ни в одном из своих воплощений ты не сможешь выполнить свою духовную миссию. Ты всегда будешь появляться на свет только в семьях с родовым проклятием. Всегда будешь искупать чужую вину и никогда не сможешь подняться над сковывающими тебя обстоятельствами. Твоим вечным спутником станет Дьявол, и ты всегда будешь бродить во тьме. Твой любимый человек никогда не узнает тебя. Твоим именем, Тьодхильд, отныне будет не Защитница Народа, а Гибель Народа, ибо ты предала свое духовное имя. Снять с тебя это заклятие не сможет никто. Никто, кроме меня, – а я этого не сделаю! Прощай.

Друид был убежден, что поступает правильно. Да, он любил ее, но больше всего на свете он любил истину, – точнее, свое представление об истине. Он свято верил в свою правоту и правоту своего дела. За ним стояла многотысячелетняя история, – история господства Великой Богини на земле. Он считал себя ответственным за сохранение мира таким, каким он был в древности, и мечтал о возвращении Золотого Века, когда человек жил в неразрывном единстве с природой и не нарушал законов Космоса. Христианство Дольфин считал опасной духовной ересью, способной окончательно уничтожить тот благой мир, за сохранность которого он готов был отдать свою жизнь.

Нельзя сказать, что решение отомстить Тилли далось ему легко. Конечно, он был очень привязан к ней, несмотря на все их разногласия. Она заменила ему отсутствующую родню и долгое время была для него самым близким человеком на свете, – до тех пор, пока не избрала свой путь, который увел ее в сторону. Дольфин даже не знал, чего в его поступке было больше: желания совершить праведный суд Богини и спасти свой мир от дальнейших посягательств этой злобной, неестественной доктрины, или желания проучить ослушницу, отомстить за ее личное предательство.

Конечно, сердце старого друида раскалывалось надвое. С одной стороны, перед ним была его Матильда, – девочка, которую он так любил. С другой, – он не мог простить ей нанесенного ему оскорбления. Возможно, девчонка и не желала ему зла, – христианская чушь просто заморочила ей голову, – но это не снимало с нее вины за ее коварную ложь и притворство. За такие вещи нужно расплачиваться, – и самой высокой ценой. Скрепя сердце, Дольфин заставил себя отбросить все ненужные эмоции и поступить так, как велел ему духовный долг. Накладывая заклятие на Тьодхильд, он искренне верил, что защищает свою веру, свою землю и свой народ. Нельзя было позволить ей завершить начатое дело. Она осквернила свое тайное имя и вместо него должна была получить другое, – по своим действительным заслугам.

А он… он вырвет ее из своего сердца: земные привязанности зыбки и ненадежны. Никому в этом мире нельзя доверять. Никому на свете. Надо жить так, чтобы не предавать свою веру, не поклоняться ложным богам, не гоняться за призрачными химерами. Он исполнил свой долг, и пусть Богиня его рассудит. А она обязательно его оправдает: он всегда был верен только ей.

Выходя из хижины девушки, Бертвольд спросил Дольфина:

– А как мы поступим с Робертом Лаворски?

– Пусть живет, – устало отмахнулся Верховный Жрец. – Все равно ему не долго осталось. Она сама его похоронила. И даже выбрала для него форму смерти.

– Меркурий?

– А куда он денется?..

– Не слишком ли жестоко?

– Они сами напросились. Я здесь совершенно ни при чем. Это был их выбор.

…Тилли проспала весь следующий день и проснулась только к вечеру. Голова болела оглушительно, – как никогда в ее жизни. Что произошло минувшей ночью, – она не помнила. Но, заметив следы ритуала на теле, сразу обо всем догадалась. В первую минуту ее охватил леденящий ужас: они, все-таки, осмелились это сделать. Но как им это удалось? Ведь ей казалось, что она надежно защищена от всех возможных нападений. А если они все-таки смогли это сделать, – значит, она лишилась своей небесной защиты? Почему от нее отвернулась Минтака? Куда смотрела Венера? Почему они позволили сотворить с ней такое? И как ей теперь дальше жить?

Уже в следующий момент Тилли пронзила еще более отчаянная мысль:

– Роберт! Что они сделали с Робертом?

Теперь от них можно было ожидать чего угодно. Если они пробили броню ее магической защиты, то тем более они смогут расколоть куда более хрупкую защиту Роберта.

Девушка попыталась было встать, но не нашла в себе сил для подъема и осталась лежать в постели, словно парализованная. А чуть позже она вновь провалилась в бездну беспамятства, напоминающую глубокий сон без сновидений.