Глава 17.  

 

Наступили дни безмятежного счастья. Тилли словно летала над землей, наслаждаясь постоянным присутствием любимого человека, не отходившего от нее ни на шаг. Он очень быстро освоился на новом месте и начал привыкать к своей новой роли лесного жителя.

Они часто ходили в свою любимую долину, укрытую ярким багряным цветом осени. Несколько раз бывали в гостях у пасечника Ульриха и пару раз – у Эдгара Уоллиса, где им снова пришлось столкнуться с Конаном. А через пару дней после приезда Роберта Тилли водила его знакомить с отцом Стефаном, представив пресвитера, как своего лучшего друга и учителя.

Когда двое влюбленных беседуют со священником, очень трудно избежать темы венчания. И пресвитер, конечно, не смог отказать себе в удовольствии задать этот непраздный вопрос. Молодые люди как-то сразу смутились и не знали, что ответить. С точки зрения христианской морали, они жили во грехе, и Тилли не хотелось расстраивать своего благочестивого друга. В то же время, ей почему-то не хотелось так скоро оформлять их отношения: что-то ее все-таки останавливало. Да и Роберт не стремился торопить события…

– Как-то странно все это, – подумала Тилли. – Почему, действительно, он до сих пор молчит о женитьбе?

Все стало ясно спустя каких-нибудь две недели. С подозрительной осторожностью поглядывая ей в глаза, Роберт однажды спросил:

– Тилли, ты меня любишь?

Странный вопрос. Он, – что, сомневается?

– Конечно, милый.

– Очень любишь?

– Ты же сам знаешь, любимый. Почему ты спрашиваешь?

– Может, мы все-таки попытаемся жить в моем замке?.. – спросил он после долгой и томительной паузы, в течение которой он очень напомнил ей хамелеона, которому попеременно грозит то одна, то другая опасность.

По несчастному виду Роберта можно было понять, как нелегко дались ему эти слова. И Тилли бы пожалеть его, но она сразу вспыхнула, как сухой хворост в жаркий день.

– Так вот оно что? Ты и не собирался оставаться здесь! Ты просто хотел расположить меня к себе, чтобы все сейчас так круто изменить! Ты думал, что приручил меня, что я не могу уже без тебя жить, не вынесу, если ты снова уедешь… Ты на это рассчитывал?

– Тилли, послушай! Я ведь только спросил…

– И я тебя услышала!

– Я тебя просто не понимаю… Почему это я должен переезжать к тебе, а не ты – ко мне? Я ведь мужчина, а не ты. Это я должен заботиться о тебе, – дать тебе и жилье, и содержание, а получается, что и жилье даешь мне ты, и кормишь, и опекаешь меня ты, – я благодарен тебе, конечно, но что остается делать мне? Я чувствую себя униженным… словно я – не мужчина…

– Ах, я унижаю твое мужское достоинство? Почему же сотни, тысячи мужчин, которые привыкли жить не в замках, не чувствуют себя униженными?

– Ты не поняла, Тилли! Я вовсе не хочу с тобою ссориться.

– Тогда закончим этот разговор.

– Тилли!

– Послушай, я ведь ни к чему тебя не принуждаю. Я тебя здесь не держу. Если хочешь уйти, – иди!

– Ты же знаешь: я не могу без тебя уйти.

– Ответ неправильный. Это со мной ты не можешь уйти. А без меня – сколько угодно!

– Ну, почему, Тилли? Почему ты вынуждаешь меня уступать? Это несправедливо. Я, все-таки, – мужчина…

– И что? Ты такой золотой, если мужчина?

– Нет, но… сказано ведь в Писании: муж – глава жены.

– Я не живу по Писанию, – разве ты еще не понял?

– В том-то и дело, что понял.

– Писание – это руководство лишь для тех, кто не знает, куда себя деть в этой жизни. Для тех, кто будет только рад, когда найдется кто-нибудь, поумнее, и начнет учить их жить. Но я не настолько доверчива. Я и так верю в Бога. Я знаю, что Бог – во мне и не стремлюсь присоединить Его к себе снаружи, по принципу: «я – и белочка».

– Но разве не Адам появился на свет первым, раньше Евы?

– Раньше – не значит лучше. Я тогда могу тебе сказать иначе: Ева – улучшенный вариант Адама. Что лучше: то, что появилось на свет первым, или то, что возникло в результате усовершенствования этого первого? Будем спорить? В ком явственнее проявился принцип гармонии, – в мужчине или в женщине? Кто у нас Венера, – бог или богиня? И, вообще, ты знаешь, это еще очень большой вопрос, – кто появился на свет первым. В некоторых религиях принято считать, что женщина. Но это, пожалуй, больше напоминает разговор о курице и яйце. А зороастризм, например, вообще в такие глупые споры не встревает, рассудив, что сначала появился андрогин, и уже вслед за ним, – мужчина и женщина, – причем, одновременно.

– Ты хочешь сказать, что главнее – женщина?

– Боже сохрани! Я просто хочу сказать, что главных – нет. Главное – хранить гармонию в своей душе. Мужское начало, возможно, и первичнее женского, – если верить некоторым оккультным учениям. Но начало – это начало, это слепая природная стихия, а не человек. А вот мужчина и женщина – человек. И что ему начала? Он не подчиняется началам, – он ими управляет. Он выше мужского и женского начал по отдельности, потому что вбирает в себя и мужское, и женское, являя собой свою собственную, андрогинную сущность.

– Тем не менее, люди зачем-то же рождаются мужчинами и женщинами.

– С единственной целью – перестать ими быть. Но это – в далеком будущем, в самом конце времен. А до этого, – да, мы выполняем свои узкие задачи, связанные с воспроизведением жизни на земле, – пока еще пребываем в наших смертных телах. Но если кто-то поднимается над ограниченностью своего физического пола и начинает ориентироваться в интересах противоположного, то разве можно его осуждать? Напротив: он представляет собою тот идеал, к которому мы все стремимся, но не всегда даем себе в этом отчет.

– Ты имеешь в виду, конечно, себя?

– Нас с тобой.

– Я не чувствую этого «нас с тобой». Ты постоянно ограждаешь себя от меня. Я никак не могу к тебе достучаться! Я даже не представляю, что творится в твоей голове! Ты о чем-то думаешь, о чем-то мечтаешь, но для меня все это – полная загадка. Ты – как верблюжья колючка: маленький кустик снаружи и длинный корень внутри, уходящий куда-то в невидимые глубины земли, чуть ли не до самой преисподней.

– Боже мой, какая образная речь! Я бы так не смогла. Какой же ты у меня талантливый!

– Хватит! Оставь свой ехидный тон. Я так больше не могу. Ты постоянно подавляешь меня, и поэтому… я не могу с тобой оставаться. Я просто не могу не уйти…

– Иди. Ты – существо свободное. Хочешь, – живи со мной. Не хочешь, – не живи.

– Но я хочу быть с тобой.

– Тогда тебе придется выбирать: я – или твое ободранное мужское самолюбие.

– Ты оскорбляешь меня!

– Нет. Тебя – нет. Только твое самолюбие. А ему это полезно.

– Ты оскорбляешь меня!

– Ну, если твое я ограничивается пределами твоего самолюбия, тогда, – что ж? Нам действительно с тобой не по пути. Если не желаешь становиться взрослее, – возвращайся в свои родные пенаты. Вот там тебя любят таким, каким ты родился на свет, и будут только рады, если в течение жизни ты абсолютно не изменишься. Родители так любят нас маленькими детьми, за которыми им всегда приятно присматривать!

– Ты опять пытаешься меня унизить?

– Я?

– Да! Твое пренебрежительное отношение ко мне звучит в каждом твоем слове.

– Значит, ты просто не умеешь слушать. Я не собиралась унижать тебя. Я просто хотела сказать, что в жизни каждого человека бывают такие моменты, когда он должен суметь переступить через свои амбиции и идти вперед.

– Интересно! Почему же ты не переступаешь через свои амбиции?

– Потому что у меня их нет. Для меня остаться здесь – это вынужденная мера…

– Какая вынужденная мера? Что ты мне рассказываешь?

– Просто есть кое-что, что меня здесь держит.

– Тебя здесь ничего не держит! Только безмерное самомнение и стойкая позиция самовлюбленной эгоистки, – вот что тебя здесь держит!

– Тогда нам не о чем с тобой говорить. Я не смогу тебе помочь.

– А мне и не нужна твоя помощь! Я – здоровый мужчина, не больной, не инвалид. Мне нужна не помощь, а любовь! А если ты не можешь дать мне любовь, тогда – прощай!

– Дело не в том, что я не могу ее дать, а в том, что ты не можешь ее принять.

– Тогда где она, твоя любовь? Что-то я ее не чувствую.

– По-твоему, чтобы ты ее почувствовал, я должна непременно переехать к тебе?

– А почему бы нет?

– Знаешь, делай такие предложения своей леди Амели. Ей все равно заняться нечем, и она с удовольствием примет твое предложение.

– А у тебя, стало быть, есть дела поважнее? Знаешь, милая, а ведь ты права: леди Амели – куда лучшая женщина, чем ты! Вот она – настоящая женщина!

– Вот и езжай к ней! Вы друг друга достойны!

– Вот и отлично! Прав был отец: ты мне действительно не пара. Зачем только было устраивать это лживое венчание в долине? Тебе просто хотелось позабавиться?

Тилли не ответила. Слова Роберта болезненно ее задели. Она и сама много думала об этом необычном «венчании», – ведь оно их к чему-то, наверное, обязывает? Хотя бы к тому, чтобы не искать друг другу замену.

– Неужели ты так легко меня сейчас отпустишь? – продолжал Роберт. – Неужели для тебя есть что-то, что важнее нашей любви?

– Послушай, Роберт, давай не будем делить шкуру неубитого медведя. Ведь твой отец наверняка не согласится на наш брак, – после всего, что я устроила на вашем приеме.

– Отца я смогу уговорить, Тилли! Главное – твое согласие.

– А мне, например, стыдно смотреть ему в глаза… Хоть я и не считаю себя виноватой. И, даже если он согласится, – я всегда буду ощущать на себе его осуждающий взгляд. Он никогда не одобрит твой выбор.

– Перестань! Я же знаю, что дело – вовсе не в моем отце. Дело – в тебе. Мне вообще кажется, что ты думаешь только о себе.

– Что ж, это правда!

– Замечательно! Почему же так?

– Просто потому, что я особенная.

– Ах, вот оно что!

– Ты действительно многого обо мне не знаешь…

– А теперь ты меня послушай, Тилли. Я не знаю, в какие игры ты играешь, но они очень опасны. В первую очередь, – для тебя самой.

– А я и не отрицаю. Только это – не игры, а реальность. Самая настоящая реальность, которая постоянно стоит передо мной, дышит на меня и смотрит мне в глаза глазами умирающего, которого я должна спасти.

– Боже мой, какая образная речь! Я бы так не смог!

– А я говорю совершенно серьезно.

– Серьезно? Хорошо. Тогда объясни все это мне.

– С удовольствием. Только сделать это я смогу лишь при условии, что ты останешься со мной. И то, – не сразу. Ты еще ко многому не готов…

– Знаешь, что? Мне все это надоело! Ты обращаешься со мной, как с ребенком, домашним животным, слугой, рабом, – и все одновременно. Я не чувствую только твоей любви, твоего отношения ко мне, как к любимому человеку…

– То есть, полного тебе подчинения?

– А, даже если и так, – что особенного? Я – мужчина, или ты?

– Ты, конечно. Ты – мужчина… по телу. А я – по духу! И это важнее…

Последние слова Тилли не понравились даже ей самой. Что уж говорить о Роберте! Так вот о чем ее предупреждал Гафиз! Вот почему он считал, что она не сможет жить с Робертом в мире! В ней слишком много мужского… Она – почти мужчина… Бедный Роберт! Странно только, что он до сих пор этого не заметил… или не хотел замечать…

Тилли посмотрела на своего любимого. Ей очень захотелось на него так осторожно подуть и немножко остудить его пылающий разум, но не спугнуть его при этом и не обидеть. Ну, конечно, он преисполнен негодования! Того и гляди, – сорвется и убежит, как в первый раз. И будет совершенно прав! Нет, не светит ей быть счастливой! Она вдруг поняла, что, сколько бы они ни прожили вместе, – они всегда будут ссориться, как сейчас. Это просто неизбежно. Так, может быть, лучше просто внять совету мудрого Гафиза? Расстаться, – и дело с концом?

– Расстаться? – повторил ее мысль Роберт. – Ты этого хочешь? Ну, что ж, я возражать не стану. Я устал биться об эту стену. Насильно мил не будешь! Теперь я понял главное: ты никогда меня не любила. И теперь мне легче будет уезжать.

Все происходило, как в тумане. Роберт медленно собрался, медленно оседлал своего коня и медленно покинул двор Тилли. Она хотела его остановить, но слова почему-то застряли в горле… Несколько раз она порывалась сказать ему… сама не знала, что... Чтобы не уезжал? Зачем? Все равно ведь уедет…

…Через пару дней приехал граф Тибо. То ужасное состояние, в котором находилась девушка на момент его приезда, лишь способствовало их сближению. В душе Тилли словно прокатился огромный огненный ком и выжег все дотла. Все ей стало безразлично, как будто она выпила целый кувшин обезболивающего средства. Здороваясь с Тилли, граф Теобальд обнаружил на ее пальце чужое кольцо, – по рассеянности, девушка забыла его снять. В ответ на его вопрос она честно призналась, что кольцо подарил Роберт, – и рассказала о недавнем приезде своего бывшего жениха и своем окончательном разрыве с ним.

– Тогда почему ты носишь его кольцо? – спросил граф.

– Действительно, – спохватилась Тилли.

И тут же сняла украшение.

– А где мое кольцо?

– Я обязательно его найду. Оно где-то потерялось…

– Его, наверное, Роберт выбросил? Я же знаю его вспыльчивость.

– Я поищу его и обязательно найду.

– Ну, все зависит от того, чье кольцо для тебя дороже.

– Ваше, сэр Тибо.

– Я же просил, Матильда! – укоризненно сказал граф.

– Хорошо, Тео… Теобальд.

– Ты подумала над моим предложением? Хотя, как я понимаю, тебе было не до этого…

– Нет, почему же? Я могу Вам ответить.

– Можешь? Ну, хорошо… Тогда я слушаю тебя.

Девушка внимательно посмотрела на Тибо. Он весь собрался, и на его напряженном лице отразилось большое волнение. Казалось, что у него даже зуб на зуб не попадает от страха, что она ему сейчас откажет. Тилли было очень тяжело наносить ему этот удар, но у нее просто не было другого выхода.

– Видите ли, лорд Теобальд, все дело в том, что я не могу уехать из своего дома. Я бы могла согласиться, если бы Вы позволили мне остаться здесь, в моих родных краях, но я не уеду отсюда никуда. Ни в Лидис, как хотел Роберт, ни, тем более, в Шампань, как хотите Вы. Дело – не в любви или нелюбви. Просто у меня есть серьезная причина, по которой я должна остаться здесь. Простите, но я никому не могу ее открыть.

Граф долго молчал. Так ему еще никогда не отказывали. Впрочем, быть может, ему вообще еще никогда не отказывали? Он смотрел на эту удивительную девушку взглядом собаки, перед самым носом которой уже почти настигнутая кошка стремительно взлетела на верхушку дерева. Теперь он просто не знал, что ей сказать. Уговаривать ее, судя по всему, было совершенно бесполезно: он уже знал ее характер. И, в то же время, она ведь ему не отказала… Или, быть может, отказала, но из вежливости не сделала это напрямую? Что, если нежелание уезжать из дома, – всего лишь отговорка? Это очень важно, это надо узнать… обязательно надо узнать!

– Скажи, Матильда, – осторожно начал Тибо, – ты сказала мне правду?

– Чистую правду, сэр. Я вообще никогда не вру…

– Значит, единственная причина твоего отказа – твое нежелание уезжать отсюда?

– Да.

– А, может быть, – это все-таки Роберт?

– Нет. Я же сказала, что с ним мы расстались окончательно.

– То есть, как мужчина, я не вызываю у тебя неприязни?

– Нет, что Вы! Напротив, Вы – самый достойный мужчина из всех, кого мне доводилось встречать в своей жизни.

– И ты бы могла стать моей, если бы я, например, жил здесь?

– Да.

Тибо с облегчением вздохнул. Он ей верил. Видимо, у нее и в самом деле есть какая-то тайна, которую она не имеет права разглашать…

– Матильда…

– Что, лорд Теобальд?

– Можно, я тебя поцелую?

Тилли совсем не удивил этот вопрос. Она ожидала, и даже мечтала его услышать. Ей так хотелось, – она сама не знала, чего именно, – но то ли это было желание отомстить Роберту, то ли, – самой себе, то ли, – забыть Роберта, то ли… ей очень нравился граф… Наверное, она просто хотела почувствовать рядом с собой мужчину, – настоящего мужчину, а не капризного мальчишку, каким ей казался Роберт. Хотя бы один раз в своей жизни…

– Да, – чуть слышно ответила она и сама придвинулась к нему.

Дальше было все, как в чудесном сне. Тибо запрокинул ей голову и припал к ее губам долгим властным поцелуем. Голова девушки закружилась… все было так необычно и ново… Где-то в самом дальнем уголке ее души отчаянно звенел сигнал тревоги: так нельзя! остановись! В какой-то момент этот пронзительный звон стал настолько сильным, что она попыталась освободиться, но… сильные руки графа подхватили ее и унесли на вершину блаженства, после чего звон вдруг сам прекратился.

Это было совсем по-другому, – не так, как с Робертом. С ним она чувствовала себя на равных, а с Тибо она казалась себе маленькой девочкой в руках надежного и сильного мужчины, который способен и обогреть ее, и защитить, и помочь ей, и даже простить, если она хоть в чем-то перед ним провинится. И наслаждение от полного подчинения ему было столь острым и всеохватывающим, что ей хотелось просто раствориться в этом бурном потоке страсти. Девушке казалось, что вместе с Тибо в нее входит и его сила, его уверенность, его рыцарский дух, которого ей всегда так не хватало. В его сильных объятиях хотелось забыть обо всем на свете, о своих полусумасшедших идеях, – а иначе их никак не назовешь! – и даже о своей неудачной любви…

Странно… но теперь Тилли уже не знала, что такое любовь. Раньше она думала, что счастье полного слияния возможно лишь с любимым человеком, потому что настоящие половинки изначально созданы друг для друга… Тогда почему же ей так хорошо с графом Тибо? Уж он-то никогда не был ее мужчиной, – он был просто мужчиной…

Когда все закончилось, Тилли прижалась к нему покрепче и не хотела его отпускать. Она не узнавала саму себя. Ей хотелось поплакать у него на плече, рассказать обо всех своих заботах и невзгодах, попросить его совета… Ей почему-то казалось, что он знает ответы на все ее вопросы. Что же он с ней сделал? Или это она сама с собою сделала?

О Роберте Тилли даже не вспоминала. Из чувства вины, или из чувства стыда, или просто потому, что он опять ее предал, – это было уже не важно. Только его она больше не хотела знать. Пусть только попробует вернуться! Она его так встретит, что мало не покажется! Перебирая свои неразборчивые мысли и желания, Тилли сама удивлялась своей небывалой глупости и какому-то пещерному примитивизму. А ведь она никогда не была такой!

После первой волны ослепительной страсти нахлынула вторая, затем третья, четвертая… – и любовники не выпускали друг друга из объятий почти до самого утра. Тилли просто не могла себе позволить оторваться от Тибо. Она и не думала прежде, что с ней может случиться такое…

Наваждение прошло лишь на следующий день. Девушка проснулась, вспомнила всю эту безумную ночь, и ей стало очень стыдно. И дело даже не в Роберте, – он вполне заслужил такое наказание, – дело было в ней самой. Ведь она фактически предала свою единственную любовь, – ту любовь, не изменять которой она дала себе слово под пристальным взглядом Небес. И что ей с того, что он сам от нее отказался и, быть может, нашел себе другую, – с него станется! Главное, – что она предала его, – нет, даже не его, а что-то очень важное в себе, что должна была хранить, как зеницу ока. Мысль об этом не давала Тилли покоя и заставляла ее ненавидеть себя, – себя, но не графа Тибо.

Нет, этот роскошный мужчина, вне всякого сомнения, – не для нее. Такого, как он, она просто не заслуживает. Он слишком хорош и слишком недостижим. Как бы она того ни желала, у них все равно не будет ни малейшего шанса быть вместе. Нет, он, конечно, клялся ей в любви, пытался уговорить ее изменить свое решение, обещал ей все блага неба и земли, – и, в том числе, замужество. Рассказывал ей о своей семье. Оказалось, что, помимо младших братьев Стефана и Генриха, у него есть еще один, самый старший брат Гильом, но он еще в молодости был лишен наследства, женившись на небогатой девушке, дочери не очень знатного норманнского феодала. Теобальду же лишение наследства не грозило: он его уже получил, когда умер отец. Потом унаследовал от дяди еще и графство Шампань. И теперь он может делать все, что пожелает.

– Наверное, любовь к женщинам не из нашего круга, – сказал он, – наша фамильная черта…

Тилли лишь грустно улыбнулась. Если бы он знал… Отбив все атаки Теобальда, она отстояла свое извечное одиночество. Она попросила графа уехать и забыть обо всем, что между ними было, потому что этого не будет больше никогда. Тибо долго не хотел принимать такой ответ, но Тилли была неумолима. В конце концов, чтобы окончательно с ней не разругаться, он заставил себя уехать, но твердо обещал вернуться вновь.

Прошло три недели. Тилли по-прежнему не могла понять, кто же виноват во всем случившемся: она, Лаворски, или они оба вместе. Но не думать о своем возлюбленном она не могла. Да, пусть он и не блещет особым умом и рыцарским благородством, равно как и большим желанием расти и духовно развиваться, но он – ее мужчина, и он для нее – дороже всех на свете. Самый лучший, самый любимый, самый родной… Порой ее охватывала такая непреодолимая жажда любви, что ей хотелось, чтобы он немедленно вернулся, – она бы обязательно его простила. Да она бы сама молила его о прощении, – только бы он вернулся…

В один погожий день в конце ноября к Тилли забежала ее давняя приятельница, подруга детства Луиза.

– Мэт, а ты пойдешь на рыцарский турнир? – спросила она.

– Какой рыцарский турнир? – удивилась Тилли.

– Ну, как какой? Ты, – что, не знаешь? В будущую пятницу начнется турнир с участием лучших рыцарей страны! Об этом же все только и говорят. Как ты умудрилась ничего не услышать?

– Не знаю. Я сейчас редко выхожу на люди. А где он будет проводиться?

– На нашем поле. Там будет выстроено ристалище.

– Вот еще не хватало!

– А что? Почему бы нет?

– В наших краях отродясь такого свинства не устраивали. И куда только смотрит отец Анастасий?

– Почему свинства? Сюда съедутся, между прочим, благородные сеньоры со всех концов Англии, Нормандии и других стран. После боев победитель будет выбирать себе даму сердца. Что, если это окажусь я? Ну, или ты?

– Ты с ума сошла!

– Почему?

– Ну, зачем тебе это нужно?

– А вдруг, он на мне женится?

– Богатые рыцари, Луиза, женятся только на богатых дамах. С тобой, если тебе очень повезет, они могут разве что переспать ночку-другую. А на большее тебе не стоит и рассчитывать.

– Ну, может быть… Но почему бы не помечтать? Пойдем, Мэт!

– Что? Я? Ни за что в жизни. Я ненавижу рыцарские турниры. Нигде так не видна мужская дурь, как на этих самоубийственных турнирах.

– Ты так говоришь, потому что не уважаешь мужчин. Считаешь себя выше и умнее… А я так не считаю. Я – барышня скромная. И очень хочу замуж за благородного сеньора. А ты, если решила остаться старой девой, то хотя бы не сбивай с толку других. Ты-то сильная, сможешь прожить одна, а я? Я не могу, – как ты. Мне нужен муж. А наши парни, – сама знаешь… не вариант… Я уже разузнала, кто там будет.

– Какая разница, Луиза? Что тебе дадут их имена?

– Ошибаешься, Мэт. Некоторых из них я даже видела, о некоторых – много слышала. Это сэр Освальд из Лотарингии, – мне о нем много рассказывали. Потрясающий мужчина! Потом, – сэр Вильям Стейси и сэр Стефан Дрейк из Лондона, сэр Роберт Лаворски из Лидиса… Говорят, он молод и очень красив…

У Тилли подкосились ноги.

– Хорошо, я пойду, – прервала она подругу.

– Нет, подожди, я еще не всех перечислила. Там еще будет такой господин…

– Извини, у меня сейчас много дел. Ты заедешь за мной в пятницу?

– Конечно, заеду. Но я еще не сказала тебе о самом главном фаворите турнира. Ты и не представляешь…

– Луиза! Мне действительно некогда, – бесцеремонно перебила ее Тилли. – В пятницу за мной заедешь и все расскажешь. До пятницы.

– Ну, ладно, до пятницы, – разочарованно протянула Луиза. – Ты не пожалеешь!

– Знаю, знаю, – говорила Тилли, деликатно выталкивая ее за порог.

Тилли даже не знала, зачем ей нужно это нелепое представление. Ей просто не терпелось еще хотя бы раз увидеть Роберта, – после того, как она ему так глупо изменила. Может, она хотела получить от него какое-то прощение? Тилли не сомневалась в том, что Лаворски записался в участники турнира только из-за нее, ведь турнир устраивался недалеко от ее дома. А, может, зная отношение Тьодхильд к таким мероприятиям, самим своим участием в этом зловредном действе он хотел ей насолить? Или он просто хотел ее увидеть? Быть может, он сам не решался прийти к ней домой, но надеялся, что она приедет на турнир? Ведь, если она приедет, – то только ради него: она же ненавидит подобные зрелища. И он мог заключить, что ее появление среди зрителей станет верным признаком того, что она к нему неравнодушна…

Однако Тилли быстро рассталась с иллюзией, что Роберт решил драться из-за нее. Ведь молодой Лаворски участвует в турнирах постоянно. Это – его любимое времяпрепровождение, и она здесь ни при чем. Он всегда рискует жизнью и получает от этого невиданное наслаждение. А если их мучительное расставание лишь разогрело в нем потребность погрузиться в стихию риска, пройти по лезвию опасности и ощутить себя свободным от своих земных проблем? Ведь каждый вправе выбирать то средство, которое снимает боль с души.

Собираясь в дорогу, Тилли старалась не думать о том, что ей предстоит страшное зрелище, – сражения рыцарей не на жизнь, а на смерть. Она знала, что после таких турниров на ристалище нередко остаются трупы. Увидеть своего любимого за волосок от смерти, а, может быть, увидеть его смерть, – это совсем не то, о чем она мечтала в этой жизни.

Тем не менее, надо было отправляться в путь. Как и обещала, ранним утром в пятницу Луиза заехала за Тилли на своей старой повозке, запряженной парой невеселых лошадей. Видимо, им тоже не нравилась вся эта дурацкая затея с турниром. Во всяком случае, когда девушки отправились в путь, лошади передвигались нехотя, с каким-то явным отвращением. Их, что называется, ноги не несли.

Доехав минут за сорок до места на Бирмингемском поле, где должен был состояться рыцарский турнир, девушки были совершенно потрясены той великолепной праздничной атмосферой, которая царила здесь. Трибуны были доверху заполнены нарядными людьми с какими-то на удивление одухотворенными лицами. Тилли даже передернуло от столь радостного воодушевления, – словно не кровавая вакханалия сейчас ожидается, а настоящий пир духа.

– Нет, эти люди неисправимы, – подумала девушка, оглядывая яркие, красочные трибуны, трепещущие в возбужденном ожидании чего-то великого и прекрасного. – Такое впечатление, будто они ожидают не дикой бойни, а схождения божественного Духа на грешную землю.

Тилли посмотрела на свою спутницу и заметила, как ее быстрые глазки, узрев все это великолепие, счастливо засверкали. Она радостно смотрела по сторонам, выискивая своих знакомых, и то и дело с кем-то здоровалась. Ее веселое щебетанье не прекращалось ни на минуту. Тилли слушала словоохотливую Луизу и не понимала смысла ее слов. Судя по всему, они исторгались из самых глубин ее жизнерадостной души и действительно не имели никакого значения. В который раз Тилли почувствовала себя бесконечно чужой, попав в этот веселый, непосредственный мир человеческого общения, где важно – не то, что ты говоришь, а то, что ты вообще что-то говоришь. Главное – обратить на себя внимание, попасть в самый центр клокочущей человеческой стихии, расслабиться и отдать себя на волю мощных социальных волн.

Подготовленное к сражениям ристалище плотным кольцом окружали трибуны для зрителей, а за ними расположились многочисленные палатки, конюшни, красочные ярмарочные ряды. Торговцы радовались лишней возможности немного подзаработать. Тут же выступали различные жонглеры, фокусники и артисты, демонстрирующие свое искусство за довольно щедрое вознаграждение. Трибуны у ристалища были тем самым редким местом, где знатные господа сидели почти рядом с рабочими, вилланами, ремесленниками и другой беднотой. Рыцарский турнир – мероприятие на удивление демократическое. Здесь на время забываются все социальные различия, и зрители, вне зависимости от их состояния и общественного положения, испытывают одно и то же магическое чувство локтя, дружно болея за тех или иных участников сражения.

Глядя на этих веселых, празднично разодетых людей, с трепетом ожидающих жестокой резни или, на худой конец, крупного мордобоя, Тилли невольно вспомнила Римский Колизей, где в древности устраивались кровавые сражения гладиаторов. Тогда наблюдалось такое же радостное оживление толпы, хищно раздувающей ноздри в предвкушении волнующего запаха крови. И вот прошло уже более тысячи лет, а люди – все те же. Ничто их не берет! Что язычники, – что христиане… Такая же плотоядная жажда крови, непомерное желание видеть смерть, страдания, горе... Ну, что, спрашивается, дало им христианство? Да ничего! Воистину, несчастные люди…

Устроившись в четвертом ряду, в компании знакомых Луизы, Тилли устремила свой взор на подготовленное к сражениям ристалище, ибо к центру круга уже приближался турнирный глашатай, – герольд. Это был высокий мужчина средних лет с луженым горлом. Он поприветствовал собравшуюся на трибунах почтенную публику и начал объявлять участников сегодняшних соревнований, описывая их воинские подвиги и достижения. Рыцари должны были сражаться отдельными командами по шесть человек. Возглавляли эти команды, как правило, представители наиболее знатных аристократических родов.

Команда Роберта Лаворски должна была идти по очереди третьей. Ее соперником был лагерь сэра Освальда из Лотарингии, за которого собиралась болеть подруга Тилли Луиза. Когда пришел черед и горластый герольд начал объявлять их выход, на ристалище, гремя железом, вышли вассалы семьи Лаворски. У Тилли все внутри похолодело, когда она увидела любимого мужчину, закованного в броню. Только сейчас она со всей ясностью поняла, какая угроза стоит перед ним, но уже не могла ничего изменить. Она могла лишь безмолвно сидеть на трибуне, пожирая его глазами, но была не в силах заставить его отказаться от этого чудовищного безумия. Ох, уж эти мужчины, вечно не уверенные в себе, бросающиеся из крайности в крайность и слабо сознающие свое реальное место в этом мире…

Роберт шел первым, приветливо помахивая трибунам рукой в кожаной перчатке. На нем была длинная, почти до колен, металлическая кольчуга с капюшоном, надетым на голову. Поверх капюшона красовался стальной шлем, похожий на остроконечную шапочку с плотным ободком, к которому крепилась прямоугольная железная пластинка, прикрывающая нос. Шлем был расписан яркой зеленой краской и украшен маленькими разноцветными стеклышками, переливавшимися на солнце. На ногах были стальные кольчужные шоссы и высокие кожаные сапоги со шпорами. В левой руке Роберт держал остроконечный щит, обтянутый кожей, на которой была изображена геральдическая эмблема рода Лаворски. Такая же эмблема была и на флажке с тремя острыми концами, прикрепленном к древку копья, которое Роберт держал в правой руке. Рядом с ним шел его верный оруженосец Поль, несший его меч: сражение предполагало несколько перемен оружия.

Противники построились друг против друга двумя правильными рядами и по сигналу судьи вступили в схватку. Раздался лязг и скрежет мечей, злобно рассекавших воздух и тяжело ударявших по чьим-то шлемам и кольчугам. Мужчины занялись своим любимым делом, демократизирующим мир и делающим их равными пред лицом Господа, – независимо от сословий и вероисповеданий. Тилли пожалела, что не приготовила для Роберта оберег. Она как-то не подумала, что эта магическая вещица могла бы сейчас ему пригодиться. Надела бы ему на шею перед самым боем и была бы за него спокойна. Но, поскольку сделать оберег она не догадалась, то, дабы не оставаться сторонним наблюдателем на этом смертоубийственном представлении, она стала про себя читать молитву, которая могла бы защитить ее неразумного возлюбленного от нелепой смерти.

Едва началось сражение, как экзальтированная до предела публика, словно дикая кошка в период брачного сезона, истошно заорала, завопила и завизжала всеми голосами муже-женского человеческого спектра. Судя по всему, молитву читала одна лишь Тилли, – возможно, единственный человек на этом празднике рассекаемой плоти, который не был христианином. Рыцари соревновались в своем воинском искусстве, а наблюдающие за их телодвижениями зрители соревновались в умении дико и пронзительно орать, будучи искренне уверены в том, что от их громкого крика зависит исход битвы. Вероятно, таким образом они причащались к этому дивному языческому таинству и чувствовали себя его полноправными жрецами.

Правильные ряды вступивших в схватку соперников тут же безнадежно смялись и превратились в беспорядочную свалку, в которой, вероятно, благородным рыцарям уже было трудно различать своих и чужих. Видимо, по этой причине они использовали различные опознавательные знаки, чтоб ненароком не ошибиться и не схлестнуться с кем-то из своей команды.

Появилась первая кровь, и публика воодушевленно засвистала. Пораженного рыцаря торопливо оттащили в сторону, чтобы оказать ему медицинскую помощь, но бой не прекращался. Скоро появился второй раненый, затем третий, четвертый… Кто-то продолжал сражаться, истекая кровью, и публика активно поддерживала столь беззаветную верность воинским идеалам, выкрикивая в адрес окровавленного героя слова одобрения и восхищения.

Тилли с прискорбием созерцала это обезумевшее человеческое море, исторгающее в околоземное пространство такие мощнейшие волны огня, что было бесконечно жаль божественной энергии, растрачиваемой понапрасну. Эту бы энергию, – да в мирное русло! Сколько полезного тогда можно было бы сделать! Так нет же! Мы – богатые, нам не жалко!.. Люди просто обожают плыть по воле волн, обожают, чтобы ими управляли, и любят ссылаться на промысел Божий, который, якобы, сам за них прекрасно все решит. Они никак не желают утруждать себя утомительными философскими размышлениями, не желают управлять своей энергией и держать ее в руках, не желают нести ответственность не только за судьбы мира, но даже за свою собственную жизнь. Пусть лучше за них это делает кто-нибудь другой, – кому охота!

И этот другой, конечно же, находится, – какой-нибудь хитроумный черный маг, который с удовольствием подсоберет всю бесхозную человеческую энергию и направит ее по заранее подобранному каналу. А христианские священники под это дело получат моральное право грозно вещать со своих кафедр о фатальной оккупации нашего слабого мира коварными силами зла, объявлять этим вражеским силам крестовые походы и искать ведьм среди самой слабой и незащищенной категории мирян, – среди бедных, безобидных женщин. Если послушать христианских учителей, то складывается такое впечатление, будто агрессию нужно подавлять еще большей агрессией, страх – еще большим страхом, – и тогда свет истины воссияет над безбрежным христианским горизонтом.

Замкнутый круг… Языческие инстинкты в христианской пастве, тщательно подавляемые «для пользы дела», вызывают страх не удержать эту скрытую энергию, а страх, в свою очередь, вызывает агрессию, агрессия – новые убийства, убийства – новый страх… Ну, и так далее... Языческий круговорот времени, материальный круговорот веществ в природе… Когда же, наконец, мы выйдем на прямой, линейный путь христианства, в котором страх и агрессия преодолеваются лишь любовью и творчеством? Когда, наконец, мы получим прямой доступ к светлой и очищенной стихие огня?

Нахлынувшие на Тилли философские размышления дали ей возможность немного абстрагироваться от того, что происходило на ристалище. Так ей было легче переживать столь мучительный процесс наблюдения за кровавой бойней, в которой участвовал ее самый дорогой человек на земле. По счастью, он еще не получил ни одной раны. Роберт удачно увертывался от ударов соперников и наносил удары сам, постепенно все больше продвигаясь в безрадостном направлении обретения буддийской кармы.

– Вот уж в чем, – подумала Тилли, – он, наверное, весьма преуспел за свою блестящую карьеру рыцаря! Ну, что ты сделаешь с таким человеком? А ведь ему совершенно противопоказано убивать, противопоказано проявлять даже малейшую агрессию, – с его-то Черной Луной в Овне! Нельзя дважды наступать на одну и ту же мотыгу! В этом – самая большая опасность для его души! Что, если его включат в инфернальную программу? Что тогда? Что будет с ним и что будет со мною? Мне скажут: ты отвечала за него, и ты не уследила за ним. Тогда нас обоих разберут на космические детали, или как там у них это делается, в этом грозном мире космического воздаяния?..

Куда девать излишнюю мужскую агрессию? – вопрос, конечно, не праздный. Во все земные века он неизменно волновал представителей наиболее разумной части человечества. Когда-то в Древней Греции были придуманы Олимпийские Игры, и все было замечательно: весь излишек активной энергии Ареса прекрасно расходовался на этих благородных состязаниях. Почему бы и сейчас не возродить столь прекрасный опыт древних греков? Посылать мужчин колоть дрова в больших количествах, – возможно, тоже вариант, но при этом они будут лишены самого главного: возможности потешить свое вечно неудовлетворенное самолюбие и непомерное тщеславие. Ведь самое пленительное в войнах и в военных поединках – отнюдь не пыл и не азарт борьбы, а перспектива прославиться, прослыть героем, снискать почет, уважение и похвалу у всех дальнейших поколений. Стопами славы войти в бессмертие, если уж иным путем оно недостижимо, – вот превосходный итог жизни для человека с языческим сознанием. А как же христианское? Почему оно безмолвствует? Почему люди не верят в иное бессмертие, бессмертие более высокого порядка? Почему ищут славы, вместо любви? Иного объяснения этому обстоятельству, кроме человеческой дури, Тилли просто не находила.

А ведь Дьявол – это не особое существо с козлиными рогами, как нередко позиционируют его отцы Церкви, а тот самый недостаток разума, который и заставляет людей совершать столь безумные и ненормальные поступки. Когда-то, на восходе человечества, мужская агрессия, возможно, и служила целям выживания человеческого рода. Она была жизненно необходима для добывания пищи, которая в живом и резвом виде стремительно носилась по лесам. Целями же добывания пищи первичная людская агрессия и должна была исчерпываться. Но не тут-то было! Агрессия стала основой для бессмысленных, кровавых человеческих развлечений. Ее базисом является животная природа человека, в то время как божественная его природа является базисом для самоотверженной любви. И тысячу раз правы священники, когда запрещают рыцарские турниры! Но почему они не запрещают крестовые походы, пытки и кровавые расправы над людьми?

Увлекательное сражение на Бирмингемском ристалище, наконец, закончилось. Луиза сидела притихшая и огорченная: победила команда Лаворски, – а это не входило в ее планы. Что ж, не все так получается, как мы того желаем. Главное, – верить в свою счастливую звезду и всегда рассчитывать на реванш. Тилли сказала ей что-то успокаивающее: скорбела-то Луиза всерьез! А Тилли было глубоко безразлично, кто там выиграл, лишь бы ни одно человеческое существо при этом не пострадало. У Роберта, как она заметила с трибуны, было повреждено правое предплечье. Удар меча пришелся как раз по месту, не прикрытому кольчугой, ибо рукава этой металлической рубахи были довольно коротки и не доходили до запястий. Лагерь Роберта объявили победителем, и Лаворски победоносно вознес окровавленную руку в традиционном приветствии. Толпа радостно заорала. На следующий день он должен был схлестнуться с победителем другого сегодняшнего боя.

Воспользовавшись удобным предлогом, чтобы подойти к своему возлюбленному, Тилли начала спускаться с трибун. Она захватила свои медицинские средства, которые заблаговременно положила в сумку перед отъездом на турнир.

– Здравствуй, Роберт! Ты ранен? – были ее первые приветственные слова.

Конечно, он ожидал и втайне надеялся ее увидеть. Прошел почти месяц с того самого дня, как они с ней расстались, и Роберт переживал гнетущую тоску по своей бывшей подруге. И сейчас увидеть Тилли на этом пропахшем потом и кровью турнирном ристалище было для него настоящим счастьем. Он был безумно рад, что она, несмотря на свое отвращение к рыцарским турнирам и ко всему военному, все-таки пришла. Да и эта пустяшная рана оказалась очень кстати, потому что иначе она вряд ли подошла бы к нему и он, быть может, так и не узнал бы о ее приезде. Тем не менее, его мужская гордость требовала суровой неприступности.

– Кого я вижу? – притворно изумился он. – Тилли! Неужто свет духовного прозрения снизошел на твою грешную голову и ты полюбила рыцарские турниры? Что ж, я рад за тебя!

Тилли выразительно посмотрела на него, но ничего не ответила на его выпад.

– Дай, я осмотрю твою рану, – сказала она.

– Чепуха! Мне ее уже перевязали.

Возле Роберта действительно крутилась какая-то смазливая девица с большой грудью. Делая вид, что озабочена его раной, она неумело перевязывала ее, положив его руку себе на грудь, как на стол, – вероятно, чтобы произвести на него впечатление размерами своего бюста.

– Девушка, уйдите, пожалуйста, Вы совершенно не умеете обращаться с ранами, – попыталась вежливо ее отстранить Тилли.

Но девушка не уходила. Уловив заинтересованный взгляд Роберта на своем нескромном бюсте, она еще крепче прижала его руку к своим мягким телесам.

– Девушка, я же Вам сказала. Отойдите, пожалуйста. Дайте, я сделаю лучше. Я – врач.

– Еще чего? – возмутилась девушка. – Я уже все сделала, а она теперь лезет! Сама иди отсюда!

– Девочки, не ссорьтесь, – сказал Роберт.

На его раскрасневшемся от боя лице светилась довольная улыбка: ему явно нравилось, что две такие девушки сцепились друг с другом из-за него.

– Роберт, скажи, чтобы она ушла. Твою рану нужно обработать и, возможно, даже наложить швы. Позволь мне осмотреть ее. Ты же знаешь, что я – хороший лекарь.

Улыбка сползла с его лица, и некоторое время он молча смотрел на нее, не зная, как поступить.

– Что ж, – сказала Тилли, – если не хочешь, то я ухожу. В конце концов, это – твоя рука, а не моя! Только смотри, чтобы потом гангрены не было! Мое дело – предупредить, а там уже, – поступай, как знаешь.

– Хорошо, Бригита, отойди. Пускай она все сделает, – примирительно сказал он.

Девушка нехотя отодвинулась, но по-прежнему стояла рядом, в двух шагах от Роберта. Тилли раздражало ее наглое присутствие. К тому же, ей казалось, что между этой Бригитой и Робертом что-то есть. Быть может, они спали вместе, и мысль об этом терзала Тилли, напоминая ей о ее собственной недавней измене.

Стараясь не подавать виду, что ее волнует соседство Бригиты, Тилли быстро размотала нелепую повязку и обследовала рану. Роберт смотрел ей в глаза взглядом обиженного ребенка, долго не видевшего маму и мечтающего покрепче к ней прижаться и со слезами уткнуться ей в подол.

– Нужно наложить швы, – вынесла свой вердикт Тилли. – Срочно едем ко мне.

– Это еще зачем? – возмутилась Бригита. – Здесь есть палатка врачей, и они сами прекрасно все сделают!

Тилли выразительно посмотрела на Роберта.

– Ты же знаешь, что они не сделают так хорошо, как я, – сказала она. – Поедем?

Роберт долго не отвечал. Сначала испытующим взглядом он смотрел на нее, потом – куда-то вдаль, потом – в землю, себе под ноги, вокруг себя… Он не знал, что ответить. Если он поедет с ней, то… он знал, чем это может кончиться. Он бы и хотел этого, и… не хотел. Лаворски понимал, что если он скажет «да», то это будет «да» – и  всему остальному.

Уловив его мысли, Тилли сказала, твердо чеканя слова:

– Мы поедем втроем, вместе с Полем. Как только я тебя прооперирую, ты тут же вернешься с ним обратно. Я ни на минуту тебя не задержу, – даю слово.

Слова девушки ему не понравились. Уж слишком болезненными они оказались для его самолюбия.

– Я никуда не поеду, – решительно ответил он. – Мне наложат швы во врачебной палатке. Спасибо за беспокойство.

– Приятно было тебя повидать, – резко ответила Тилли, после чего повернулась и направилась к выходу.

– Тилли! – крикнул ей вдогонку Роберт. – А ты зачем приходила?

– Я рада, что ты еще жив, – ответила она. – Продолжай в том же духе.

– А что, по-твоему, мне остается делать?

– Это твоя жизнь! Делай с ней все, что считаешь нужным.

Роберт не выдержал, сорвался с места, немало удивив Бригиту и всех окружающих, и быстро побежал за Тилли. Догнав девушку, он схватил ее за руку и развернул к себе. Уже открыв рот, чтобы сказать ей что-то обидное и злое, он не нашел слов для выражения своих противоречивых мыслей. Так они и стояли, молча глядя друг на друга.

– Я поеду с тобой, – наконец, выдавил из себя Роберт, имея в виду, по-видимому, что-то совершенно другое. – Только без Поля.

– Хорошо, – ответила Тилли. – Только я без транспорта. Меня привезла сюда подруга.

– Сейчас я найду повозку.

Сняв с себя всю рыцарскую амуницию, Роберт оставил ее на Ричарда и Поля. Тотчас же слуга получил от него задание проследить за тем, чтобы все выигранные ими трофеи поступили в полное распоряжение лагеря Лаворски. После этого он взял у кого-то телегу, запряженную парой лошадей, усадил в нее Тилли и по настоянию девушки дал ей в руки поводья. Всю дорогу они дружно молчали. А нужны ли слова, когда и без них все понятно? Дома Тилли обработала его рану, наложила швы и аккуратно перевязала.

– Все. Теперь ты можешь отправляться обратно, на свою дурацкую войну.

Роберт долго молчал, продолжая сидеть на скамье.

– Я могу поехать и завтра утром, – сказал он.

– Нет. Ты поедешь сейчас.

– Почему?

– Потому что нечего тебе здесь делать.

– Ты боишься?

– Чего?

– Снова спать со мной.

– Нет. Этого все равно не будет.

– Это почему же?

– Потому что мы уже перевернули эту страницу.

– Ты, может, и перевернула, а я…

– Да, я заметила. Ты себе нашел прекрасную замену. Эта твоя Бригита…

– Она не моя.

– Но ты же спишь с ней?

– Я с ней только сегодня познакомился.

– И она тебе сразу понравилась, не так ли?

– А почему бы и нет? Я – парень свободный, без обязательств. Попал в ужасную ситуацию: моя любимая девушка выходить за меня замуж наотрез отказалась. Так почему бы мне не поискать утешения в объятиях очаровательной поселянки?

– Тогда не буду вам мешать. Возвращайся к ней.

Роберт вновь надолго замолчал. На его лице, как на водной глади, отразилась вся безумная борьба, которая происходила в его огненной душе.

– Скажи мне, что я делаю не так? – спросил он. – Вот просто скажи, – и я все изменю. Буду делать то, что понравится тебе.

– Не стоит. У тебя должна быть своя голова на плечах.

– Нет, почему же? Я тебе доверяю. Вот как ты скажешь, – так и будет.

– Я не возьму на себя такую ответственность.

Роберт устало прикрыл глаза рукой. Тяжело вздохнув, он сказал:

– А что ты возьмешь на себя?

– Это – не твоя забота.

– Почему ты мне грубишь?

– Я не грублю.

– Ты любишь меня?

– Я не собираюсь говорить с тобой на эту тему. К тому же, на этот вопрос ты уже сам ответил, – перед своим предыдущим отъездом.

– Я просто вспылил.

– Да? И теперь мне нужно делить твои слова надвое-натрое, чтобы понять их истинный смысл?

– Тилли, мне очень больно… Я так не могу.

Он попытался обнять ее, но она быстро увернулась, вскочила с места и попыталась выйти из комнаты, но он ее не пустил. Вырываясь из его объятий, она крикнула прямо ему в лицо:

– Я тебе изменила!

Пораженный, он выпустил ее руки.

– Что? Как ты могла?.. – чуть слышно спросил он.

– Не знаю. Так получилось.

– Кто он?

– Какая разница?

– Я просто хочу знать.

– Я не скажу.

– Я его знаю?

– Знаешь, или нет, – какая разница?

– Значит, знаю?

– Оставь меня в покое. Уезжай.

– И ты не хочешь попросить у меня прощения?

– А зачем? Я ни в чем перед тобой не виновата. Ты же меня оставил, уехал… И потом, даже если я попрошу прощения, – ты ведь все равно меня не простишь!

– Откуда ты знаешь? Может, и прощу.

Тилли молчала.

– Это было только раз?.. Ты жалеешь о том, что так случилось?

– Не знаю. Я ничего не знаю.

– Ты с ним продолжаешь встречаться?

– Нет.

– Ты рассталась с ним? Да?

– Да.

– Тогда я тебя прощаю.

– Вот спасибо, добрый человек! Легко прощать другим муху, когда у самого по кухне топают слоны.

– Что ты имеешь в виду? Я же сказал, что у меня с Бригитой ничего не было.

– Ну, так с другой Бригитой – было! Какая разница: Бригита – не Бригита…

– Ты обвиняешь меня, а сама ведь ничего не знаешь! У меня за все это время, с того момента, как я познакомился с тобой, кроме тебя, вообще никого не было!

– Что ж так слабо? – усмехнулась девушка.

Роберт обиделся.

– А тебе было бы приятнее, если бы было иначе? Так, может, мне действительно с кем-нибудь переспать? Ты только скажи! Я так и сделаю.

– Ты хочешь сделать то, что я тебе скажу? Хорошо. Не ходи завтра на турнир. Откажись от своего участия. Вот чего я хочу!

– Я не могу. Я же не один. Я не могу подвести своих друзей.

– А я думала, что они – твои вассалы, а не друзья.

– Одно другому не мешает.

– Но они ведь все равно бьются за тебя. За твою славу. Ты заказываешь музыку, – ты вправе от нее и отказаться. Ты им ничего не должен.

– Но тогда меня назовут трусом. Это ляжет пятном позора на весь мой род.

– Знаешь, что? Иди ты к черту со своим родом! Носишься с ним, как дурень с писаной торбой. Езжай тогда на свой дурацкий турнир и распинайся там за свой чванливый род!

Роберт растерянно молчал. Он не знал, стоит ли ему обижаться на эти резкие слова. Но это же – Тилли, и она имеет свойство вкладывать совсем иной смысл в общезначимые выражения. Может, в ее словах и нет ничего оскорбительного для него? Подумав немного, Роберт решил не обижаться.

– Ты хочешь, чтобы я не ехал на завтрашнее соревнование?

– Да. Откажись от него, если хочешь доказать свою любовь.

– А что я за это получу?

– А что ты хочешь?

– Ты знаешь.

– Хорошо. Я подумаю, что здесь можно сделать.

– А здесь и думать не надо. Я уже знаю ответ на вопрос…

Оказавшись в его объятиях, Тилли почувствовала себя так, словно после долгого, неприятного, изматывающего силы и нервы путешествия она вернулась домой, в родные места. В эту ночь она смогла простить себе все, что мучило ее весь последний месяц, – свою необъяснимую измену Роберту. Наконец-то, она была свободна от этого бесконечного, томительного ужаса!

С любимым было хорошо и спокойно. Ее переполняло такое теплое чувство, которое человек испытывает лишь тогда, когда он точно знает, что все родные уже дома и никого не нужно больше ждать. После восхитительной ночи любви Роберт сразу уснул, а Тилли еще долго не смыкала глаз и нежно гладила его светлые волосы. Затем она тихо свернулась калачиком у его груди и тоже уснула, положив свою голову ему на плечо.

И вновь все вернулось на круги своя. Влюбленные опять жили вместе. Наступила довольно холодная зима, и обитатели лесной хижины почти не выходили из дома. Они крепко топили камин и все свое время уделяли друг другу. Роберт сделался каким-то необыкновенно мягким и послушным, как маленький лесной детеныш в присутствии своей заботливой мамы. Тилли увлеченно лепила из него свой идеальный образ мужчины, и он ей совсем не противился. Прошло то время, когда он стремился чего-то достигнуть в свете, покрыть себя и свой великий род чудесной ратной славой, да и просто сохранить за собою свой графский титул. Все это отошло на задний план, потому что теперь он обрел самое главное, ради чего и пришел в этот мир, – свою желанную любовь.

Понемногу Тилли стала посвящать Роберта в свои магические таинства. Он помогал ей в некоторых алхимических проектах и кое-чему научился сам. Несколько раз они ездили в Долину Змей, к друидам Дольфина. Поначалу Роберт чувствовал себя очень неуютно среди этих мистических интеллектуалов и немного сторонился их, но постепенно втянулся и научился более или менее легко ориентироваться в обсуждаемых здесь предметах. Выступления Тилли он слушал очень внимательно, но ему всегда казалось, что она чего-то недоговаривает. Парень знал, что за всем этим стоит какая-то тайна, но каждый раз, когда он пытался к ней прикоснуться, вначале ему становилось немного не по себе, а потом его охватывал леденящий душу страх, словно он приближался к некой опасной черте, за которую ему строго запрещалось заходить.

По вечерам Роберт читал Тилли свои стихи. Некоторые из них она называла изумительными, некоторые – откровенно высмеивала. Но Роберт, как правило, на нее не обижался, потому что знал, что она любит и его, и его стихи. Иногда они устраивали в своей хижине танцевальные вечера. Танцевала, правда, большей частью Тилли, а Роберт лишь аккомпанировал ей на лютне. Они сдвигали всю мебель к стенам комнаты, высвобождая место для танцев, и Тилли носилась, как угорелая, по свободному пространству, приводя в неописуемый восторг своего единственного зрителя. Девушка придумала свой собственный «танец любви» и посвятила его Роберту. Танец не был предназначен для посторонних глаз и исполнялся только для него, – ее любимого.

Роберту казалось, что с Тилли он окунулся в какой-то новый мир, о существовании которого он не подозревал в своей прежней жизни. Этот мир был намного интереснее, чем тот, в котором он привык жить с детства. Это был удивительно целостный, живой мир, где все события происходят синхронно и спонтанно. К влюбленным приходили одни и те же мысли и желания, они нередко начинали думать об одном и том же, им мгновенно передавалось настроение и душевное состояние друг друга. Все было так, как если бы между ними постоянно находился кто-то Третий, кто сводил все их душевные движения воедино.

Вопрос о женитьбе был негласно табуирован. Они не загадывали на будущее, предпочитая жить сегодняшним днем, поскольку панически боялись утратить состояние небесного Эдема, которое так трудно им досталось. Тилли устраивала такая жизнь, – она ничего при этом не теряла. Роберту было немного труднее, но не настолько, чтобы он мог рисковать их сложившейся пленительной идиллией.

Однажды прибыл посланец из Лидиса от сэра Чарльза Лаворски. В самой категорической форме отец Роберта требовал возвращения сына домой и клялся, что, если тот не вернется в течение десяти дней, – он будет напрочь лишен наследства и титула. Прочитав это послание, влюбленные дружно рассмеялись: напугал! Через месяц посланец принес другое письмо: сэр Чарльз готов был простить своего непутевого сына и принять его вместе с Тилли у себя в замке.

– Как же твой отец тебя любит! – с некоторой завистью сказала Тилли, вытирая повлажневшие глаза. – Какой ты счастливый!

– Да, только… как бы я ни был согрет любовью родных, но все-таки, когда пришло время выбирать, я выбрал твою любовь. Потому что для меня она дороже всего на свете.

А, между тем, над всем крещеным миром начинали сгущаться тучи. В первых числах января магистр Ордена Храма Гуго де Пейн по поручению папы Гонория II отправился на церковный собор в Труа, где Орден тамплиеров получил официальное признание Церкви и свои Устав и Правила, написанные при участии Бернара Клервосского. Тилли узнала об этом во время магического сеанса, когда погрузила подаренный Венерой изумруд в свой символический котел Черридвен. Сбылось дурное предчувствие девушки, посетившее ее несколько месяцев назад на приеме у графа Лаворски. Все остальное было делом времени.

Наступила весна, и Роберт собирался съездить в Лидис к отцу. Он испытывал некоторое чувство вины перед стариком, так преданно его любившим, и хотел с ним повидаться. В последнее время он действительно охладел к отцовскому богатству и не исключал возможности, что с наследством ему все же придется раскланяться. Роберт уговаривал Тилли поехать вместе с ним, но она наотрез отказалась. Парень хорошо понимал ее, и потому не настаивал.

А вот магистр тамплиеров Гуго де Пейн весенние месяцы проводил во французских городах Туре и Ле-Мане при дворе графа Фулька Анжуйского, где он развернул бурную деятельность. Он вел переговоры о женитьбе графа на дочери Иерусалимского короля Балдуина II Мелисенде. Летом, не сбавляя оборотов, Гуго отправился в Нормандию, где был принят английским королем Генрихом I, а затем его путь лежал в Англию, Шотландию и Фландрию. Все это время руководители новоиспеченного ордена собирали деньги, необходимые для своей деятельности в Святой Земле, и призывали западное рыцарство ко второму крестовому походу.

Заезжал Гуго де Пейн и в Бирмингем. Обнаружилось это совершенно случайно, когда Тилли в очередной раз инспектировала текущие встречи Дольфина. Судьбоносная аудиенция с Гуго произошла в конце августа. Именно тогда транзитный Северный Узел опустился в двадцать седьмой градус Тельца, включив очередной пункт магической цепочки Воскресения Осириса. Для Тилли это был особый период, подводящий девятилетний итог полуфазы узлов с того момента, когда она впервые почувствовала в себе пробуждение христианского начала. Девушка помнила, что именно тогда Дольфин предстал перед ней в своем новом, неприглядном свете, и, оказавшись невольной свидетельницей его кровавой ритуальной расправы над местным вилланом, она с ним сразу порвала.

Судя по тому, что на противофазе узлов после совершения этого черномагического акта Дольфин встретился с предводителем Ордена Храма, только что признанного официальной Церковью, Верховный Жрец не только не раскаялся, но и, наоборот, использовал всю темную силу этой мрачной церемонии. В то же время, противофаза узлов дает возможность человеку пройти первый экзамен на соответствие избранной духовной программе, – и совсем не факт, что этот экзамен он с честью выдержит. Вот Тилли и решила устроить Дольфину экзамен на соответствие. Транзитная Белая Луна, подходящая прямо к ее асценденту со звездой Минтакой, придавала ей уверенности в том, что задуманное ею правое дело будет успешно выполнено. К тому же, Белая Луна оказалась на месте Черной Луны девятилетней давности, так что все зло, заложенное Дольфином тогда, выйдет на поверхность уже сейчас и будет сурово наказано.

Только теперь Тилли со всей ясностью поняла, что все это время и она, и ее первый учитель незримыми нитями были связаны с Орденом тамплиеров. Именно тогда, в 1119 году, она впервые услышала об этой военно-монашеской организации. Орден был создан в 1118 году под наименованием «Орден нищенствующих рыцарей Креста», а уже в 1119 г. его члены, с согласия патриарха Иерусалима, получили имя рыцарей Храма Иерусалима. Стало быть, свое признание высшим духовным лицом Иерусалима и свое окончательное название они получили приблизительно в одно время с выполнением Дольфином своей сатанинской операции и с духовным прозрением Тилли.

А связь Тилли с графом Тибо… Здесь тоже кроется какая-то тайна. Все дело в том, что дядя Тибо, предыдущий граф Гуго Шампанский, был близко знаком с Гуго де Пейном, который был его вассалом. Они даже вместе ездили в Иерусалим, где пробыли несколько лет, после чего вернулись во Францию. Возможно, все первые тамплиеры были родом из Шампани и являлись вассалами Гуго. Через некоторое время Гуго де Пейн снова отправился в Святую Землю, но уже без своего покровителя графа Шампанского, а с несколькими его приближенными. Вначале Гуго Шампанский собирался стать рыцарем Ордена Иоанна, но затем он вошел в состав рыцарей Ордена Храма и в 1125 году, снова отправившись в Иерусалим, там и встретил свою смерть, будучи тамплиером. Таким образом, Теобальд унаследовал графство своего дяди-тамплиера.

С одной стороны, здесь можно было бы выдать банальную фразу о том, что как же, все-таки, тесен мир. Но Тилли не склонна была считать случайностью свое знакомство с графом Шампани. Что оно значило для нее? Не было ли здесь какого-то подвоха, какой-то попытки ее дискредитировать? Не втянулась ли она во что-то дурное? А, может, она пересеклась с Тибо лишь для того, чтобы получить некий энергетический доступ к тайнам Ордена Храма? Или же сама судьба указала ей на главную задачу, которую ей предстояло решить? Судя по всему, близость Тилли с графом Тибо была знаком ее приближения к своей экзистенциальной цели. Ведь все события, происходящие с человеком на том или ином участке его судьбы, всегда говорят об одном и том же, – о свойствах его собственной личности и о ее задачах, а также о степени приближения к решению этих задач.

Внимательно прослушав разговор друида с де Пейном, Тилли получила очень ценные сведения. Она, наконец-то, поняла, что именно Дольфин собирается сделать и к чему он так настойчиво стремится ее привлечь. В какой-то момент ее старый учитель показался ей слегка сумасшедшим. Но потом она уразумела хитрый ход его развращенных мыслей и в который раз поразилась широте его ума и масштабности его мышления.

Девушка поняла, что наступил тот самый «час икс». Поворот колеса истории нужно делать прямо сейчас, только Дольфин желает повернуть его в одну сторону, а она, втайне от него, повернет в противоположную. И тогда на следующем шаге магической цепочки, в первом градусе Тельца, можно будет получить первые результаты проделанной работы. Тогда она и раскроет друиду свой истинный замысел. И ему уже не останется ничего иного, кроме как признать свое стратегическое поражение и примириться с ее реальной духовной позицией. К тому времени его сердце оттает и станет более восприимчивым к любви, чем сейчас, – сейчас говорить с ним начистоту и бесполезно, и опасно.

По счастью, Роберта как раз не было дома. Он снова гостил у отца, – в последнее время он частенько к нему ездил. Старик стал совсем плох и постоянно болел. Во всяком случае, так он говорил Роберту, хотя Тилли прекрасно знала, что сэр Чарльз хитрит. Он просто притворяется больным, чтобы почаще видеть сына. Тилли отлично понимала графа и прощала ему это невинное лукавство, а потому не спешила посвящать Роберта в истинное положение дел. Пусть старик немного порадуется, – кто знает, сколько ему еще осталось в этой жизни?

Оседлав Дениза, Тьодхильд решительно направилась в Долину Змей. Настало время ответственных поступков, и Тилли предстояло держать свой первый экзамен на верность избранному пути. Девять лет назад она избрала христианство; теперь ей надо было делать первые шаги к его духовному очищению. Она не знала планов Дольфина, но была уверена в том, что, если она не поедет к нему сейчас, – он обязательно заявится к ней сам чуть позже.

Войдя в хижину Дольфина, Тилли застала своего старого учителя перебирающим какие-то странные вещицы, – судя по всему, магические амулеты. Увидев девушку, он отложил их в сторону и шутливым тоном заметил:

– О! На ловца и зверь бежит!

И рассмеялся с веселой детской непосредственностью, призванной смягчить коварство высказанной фразы. Тилли тоже с готовностью рассмеялась, делая вид, что оценила его шутку.

– Здравствуй, учитель! – приветствовала она его. – Как река жизни, – течет?

– Течет, Матильда…

– Бобры не беспокоят?

– Все отлично! Последнего бобра изловили в позапрошлом году, и теперь у нас все в порядке…

Немного посмеявшись, собеседники вдруг разом посерьезнели.

– Ты знаешь, Матильда, я ведь очень хотел с тобой поговорить, – сказал Дольфин и внезапно нахмурился.

Он вдруг подумал, что Тилли могла не случайно появиться у него так вовремя: быть может, она что-то знает или о чем-то догадывается. Приятного, конечно, в этом было бы мало. Теперь, когда он перестал понимать ее мысли, ее проницательность в отношении него самого представлялась ему очень опасной. Тем не менее, Дольфин быстро справился с нахлынувшими подозрениями и восстановил прежнее приветливое выражение лица. Все свои дурные предчувствия он решил до времени отодвинуть подальше, иначе девушка что-то заподозрит.

Дольфин гордился Тьодхильд и ее мистическими и магическими навыками как результатом своего заботливого воспитания. Она очень многим ему в жизни обязана. Возможно, без него она не владела бы и малой толикой того мастерства, которое доступно ей сейчас. Ну, не может же она быть настолько неблагодарной и безжалостной, чтобы так его подвести, отказавшись от выполнения их общей задачи! В конце концов, ну, что ей это христианство? В нем же просто нет ничего привлекательного! Сухая, безжизненная религия, презирающая живой мир, живую природу, ненавидящая женщин, – для Мэт это должно быть особенно болезненным! Он же знал, с каким отвращением она смотрит на многие христианские дела, на те же крестовые походы, приведшие чуть ли не весь западный мир к последней грани сумасшествия. Нет, у нее просто не должно быть причин жалеть это религиозное недоразумение!

Единственное, – как думал Дольфин, – что оттолкнуло Тилли от него, – так это тот злополучный ритуал, который она имела несчастье увидеть. Она всегда была слишком чувствительна, сострадательна и брезглива, – не любила вида пролитой крови. Ну, так и не ее это дело! За нее прекрасно его сделают другие. Ее задача – церемония чистой магии, – и ничего более. Вот пускай она этим и занимается, а духовные братья из Общины Огня прекрасно сделают все остальное.

С легким трепетом, с каким, наверное, умелый охотник подбирается к ничего не ведающей лани, мирно щиплющей травку на лесном холме, Дольфин усадил Тилли на покрытое мягким медвежьим мехом кресло и сел напротив, испытующе глядя ей в глаза: что-то творится в ее маленькой головке? Каких еще сюрпризов ему следует от нее ожидать? Он холил ее и лелеял, растил и воспитывал, как говорится, «на свою голову» и, правду сказать, никогда не жалел об этом. Он вообще мало о чем жалел в своей жизни, считая себя безукоризненным и всегда и во всем правым. Беззаветно верил в свою личную непогрешимость и в безошибочность своих суждений, – и эту веру в нем неизменно поддерживали его подчиненные, члены Братства Огня.

Старый друид помнил, как он возился с Мэт, когда она была совсем еще крошкой. Как он заботился о ней, опекал ее, хранил от всех невзгод… Радовался каждому ее успеху, как своему собственному… Дольфин вложил в нее, – в свою лучшую ученицу, – большую часть своей души. Он любил Тилли, почти как родную дочь. Впрочем, детей у него никогда не было, поэтому он просто не знал, что значит, – любить дочь.

– Я слушаю тебя, Дольфин, – сказала Тилли, усевшись в мягкое, уютное кресло.

– А что тебя привело ко мне сейчас? – с некоторым беспокойством спросил он.

Ему хотелось убедиться, что в ее приезде не кроется никакой опасности для задуманного им предприятия.

– Ну, ты же хотел меня видеть? – безжалостно ответила Тьодхильд. – Вот я и приехала.

Дольфин натужно рассмеялся. Его глаза восхищенно заблестели: его ученица!

– Так, может быть, ты тогда знаешь, зачем я хотел тебя видеть? – пытаясь сохранять веселый и непринужденный вид, спросил он.

– Может, и знаю, – кокетливо ответила девушка. – Только я бы хотела услышать это от тебя.

У Дольфина от сердца сразу отлегло. Он не уловил в ее голосе ни нотки враждебности.

– Это касается Ритуала Колеса, о котором я говорил тебе когда-то, помнишь?

– Помню. И что?

– Пришло время его исполнить.

– А как?

– Уверен, что ты знаешь. Иначе ты не была бы моей ученицей.

– И все-таки?

– Тьодхильд, девочка моя, ты прекрасно знаешь, что в это колесо вписана твоя жизнь. Это колесо – и есть ты сама. Тебе нужно лишь вовремя делать правильные повороты.

– На сто восемьдесят градусов? – с сарказмом спросила она.

Дольфин смутился: как бы ему помягче выразиться?

– Ты же хочешь, чтобы прекратилось, наконец, это бесконечное издевательство над нашими несчастными душами? Ты ведь сама когда-то мечтала об этом!

– Ну, хорошо. Но что я должна делать?

Дольфина насторожила ее непривычная сговорчивость, – после всего, что ему довелось от нее услышать за последние девять лет. За это продолжительное время Тилли приучила его совсем к другому. Слышит ли она его мысли? И что она по этому поводу думает? От нее можно ожидать чего угодно. Правда, – с облегчением вспомнил Дольфин, – она никогда не лжет и не нанесет удара в спину. Кто угодно, – только не она!

– Скажи, я вот еще о чем хотел спросить… Несколько последних лет ты довольно плотно общаешься с пресвитером Стефаном…

– В последнее время мы с ним редко видимся.

– Тебе что-то дало общение с ним?

– Общение с любым человеком нам что-то дает.

Понимая, что Дольфин все равно не поверит, если она скажет, что отец Стефан был для нее всего лишь одним из ее знакомых, – не ближе других, – и пытаясь выглядеть как можно более искренней, она добавила:

– С отцом Стефаном, – больше, чем с кем бы то ни было.

– Даже со мной? – снисходительно улыбнулся Дольфин.

Тилли улыбнулась в ответ, но промолчала. Он успокоился: она не стала скрывать свою дружбу с отцом Стефаном, – а, значит, она не находит в ней каких-либо преград для общения с Дольфином. Кроме того, это был еще один балл в пользу ее чистосердечности.

– Хорошо, – внезапно посерьезнев, сказал друид. – Давай начистоту. Я могу изложить тебе наш план?

– Конечно, Дольфин. Время уходит.

– Тогда слушай. Ты, конечно, знаешь, что Селена сейчас соединяется с Минтакой на твоем асценденте. А в четвертый день следующего месяца все эпигоны Минтаки сойдутся в аспектах друг к другу: Солнце будет в полунонагоне к Нептуну, Нептун в секстиле к Венере, Венера в нонагоне к Солнцу. Вот тогда и нужно будет сделать Поворот Колеса. Ни днем раньше, ни днем позже, – иначе будет бесполезно. Сделай это именно в четвертый день, за полчаса до полуночи, когда точка восхода совпадет с точкой восхода твоего радикса.

– Я знаю, – ответила Тилли. – Здесь примут участие и мои радикальные эпигоны Минтаки. Плюс – обращение Марса, узлы – на моей оппозиции Урана и Белой Луны…

– Вот именно! Теперь ты понимаешь, как важно не упустить этот шанс?

– Я-то понимаю. А ты понимаешь, что все получится, как следует, лишь при одном условии: это будет абсолютно светлая программа? Селена-то – на асценденте.

– Ну, конечно! А разве я предлагаю тебе что-нибудь темное? Разве не светлое дело, – воздать по заслугам антибожественной христианской доктрине?

– Да уж.

Дольфин был вновь обескуражен. Или он что-то упустил в ее жизни, или она его просто водит за нос…

– Что я должна делать?

– Попасть в прошлое, в момент зарождения христианства, – после некоторой паузы ответил Дольфин.

Отступать все равно было некуда.

– Дальше.

– Пройти в еще более ранний период, до момента зачатия Христа… Мы с братьями в это время будем находиться в Стоунхендже и займемся визуализацией нашего замысла.

– В чем он состоит?

– Это – моя забота, Матильда.

– Я должна знать.

– Зачем? Тебя это только собьет…

– Иначе я ничего не стану делать.

– Хорошо-хорошо. Мы направим очищающий духовный свет на мать Иисуса Марию, чтобы не допустить преступления…

– Все ясно… – сказала Тилли. – Значит, правду говорить мы не желаем…

Дольфин испуганно посмотрел на нее. Его пронзила мысль, что она уже все знает. Скрывать правду было бессмысленно.

– Ну, хорошо. Но откуда ты знаешь?

– Скажи мне, Дольфин, неужели ты и вправду думаешь, что все это возможно?

– Это возможно, Тьодхильд. Ведь не существует одной, жестко закрепленной за нами истории, – ни индивидуальной, ни мировой. Пока у нас есть свобода, – есть и масса вариантов одной и той же судьбы. И у нас есть достаточно сил для того, чтобы перейти и перевести за собой весь наш мир с неудачно избранной давней позиции на ту, которая принесет нам успех. Избавившись от христианства, мы вернемся на благую, цветущую землю, на которой мы жили прежде, пока наше гармоническое круговое развитие не было вероломно пресечено этой разбойничьей христианской шайкой. Мы – не против Христа. Мы просто сделаем его другим…

– Поскромнее, не так ли?

– Ну, что-то вроде этого. Он появится на свет в иудейском царском роду и будет прямым потомком самого Давида, – а это довольно почетный удел для любого еврея. Тогда у него просто не будет необходимости изображать из себя сына Бога. Он проживет нормальную человеческую жизнь: женится, произведет на свет наследника… В конце концов, пусть иудеи получат своего долгожданного Мессию! Почему бы нет? Нам, – что, жалко? Пусть себе избавятся от многолетнего гнета римского владычества! Что плохого в том, что люди заживут спокойно? Да это будет лучше не только для евреев, но и для нас самих! Мы даже можем позаботиться о том, чтобы его не распинали, – но это чуть позже, когда у нас получится главное. Наши друзья из Приората Сиона дали твердое обещание, что они не пойдут войной на весь остальной мир. Они будут спокойно жить в своей Палестине, – там ведь такая плодородная земля! У них все будет чудесно. Ты же хотела прекращения войн, – так вот, пожалуйста: не будет тебе никаких войн. Каждый будет жить на своей земле и заниматься лишь мирным строительством и безобидным земледелием…

– Хорошо. Допустим.

Тилли прекрасно понимала, что нарисованная Дольфином изумительная пасторальная картина есть верный шаг на пути к пожизненному воцарению зла и смерти во всем земном и околоземном пространстве. Их просто не выкорчевать отсюда языческими средствами.

– А как все это проявится в наши дни? – спросила она.

– Очень просто. Вскоре под обломками храма Соломона будет обнаружен тайник, в котором окажутся документы, раскрывающие истинную природу Христа, – человека, а не Бога. И это будут подлинники, – они придут из времени, в котором жил Христос! Их подлинность будет абсолютно достоверно установлена. К тому моменту христианский мир будет задыхаться под грузом крестоносной агрессии. На этой войне погибнет огромное число наших рыцарей. Окрепшие мусульманские войска будут громить крестоносцев на всех направлениях и изгонять их из занятых прежде территорий. Ислам окончательно похоронит под собой христианство. Люди перестанут верить в силу Христа и отвернутся от этой негодной религии. Вот тогда мы и восстановим веру наших отцов, – ее примут, как знак истинного избавления от зла и возвращения к изначальной чистоте безгрешной человеческой природы.

– Но это – при условии, что Христос будет все-таки убит?

– Почему? – удивился Дольфин.

– Следи за своими словами. Если евреи изгонят римлян из своей земли, – храм Соломона останется стоять нетронутым. Не будет обломков, чтобы под ними можно было найти какие бы там ни было документы. Это первое. Но это, допустим, мелочь. Второе, и главное: не будет самой войны, ибо не будет христианства, – ты же сам мне только что такую умиротворенную идиллию нарисовал. Не будет, стало быть, и мусульманства. Одним словом, Дольфин, что-то ты темнишь. Перескакиваешь с одной мысли на другую. Если уж избрал одну конкретную позицию, – будь добр, придерживайся ее. Хотя бы в разговоре со мной.

– Ты права. Когда я рассказывал тебе о преимуществах перехода на другой путь развития, я несколько увлекся и приукрасил его возможные результаты. Конечно же, спасти Христа нам не удастся.

– О чем я и говорю.

– Пока не удастся. Но через какое-то время мы сможем возобновить свою работу и…

– А смысл?

– Ну, кое-какой смысл это все же будет иметь, – правда, только для евреев. И, если с Великим Магистром у нас будут такие договоренности, – мы не откажемся им помочь. Сейчас на повестке дня этот вопрос не стоит.

– Да уж.

– Так ты согласна в этом участвовать?

– Да, – ответила она.

Тилли не стала с ним спорить, так как понимала, что это совершенно бесполезно, – только навлечет на себя лишние подозрения. О своем настоящем плане говорить она не собиралась, иначе Дольфин обязательно попытается ей помешать. В свою очередь, он по-прежнему не доверял ей до конца и, сделав небольшую паузу, решил использовать свое секретное оружие.

– Хорошо. Я уверен, что ты справишься со своей задачей. Только… знаешь, мне все же нужны гарантии. Не обижайся: между нами было столько разногласий, что твоя внезапная готовность исполнить все, что я задумал, вызывает у меня серьезные подозрения. А, вдруг, ты меня обманываешь?

– Я знаю, что за обман придется отвечать, – ответила Тилли, надеясь, что ее ответ будет принят как заверение в честности.

– Хорошо. Только я вынужден тебя предупредить... Мне очень неприятно это делать, но я просто обязан себя обезопасить. Если ты обманешь меня, то первым пострадавшим от твоего обмана будет Роберт Лаворски. Ты знаешь, что я могу так поступить.

Тилли вздрогнула. Она, будто бы, и ожидала от Дольфина чего-то подобного, но все же оказалась не готова услышать столь грозное предупреждение. И проницательный друид ее испуг заметил. Слишком нервная реакция девушки, которую она просто не смогла сдержать, ему очень не понравилась. Ведь, если она не собиралась ему лгать, то почему она так испугалась?

– При чем здесь Роберт Лаворски? – овладев собой, как можно спокойнее заставила себя ответить она.

– А разве не он – самый дорогой тебе человек?

– Ну, я не знаю… Для меня ты, например, очень дорогой и любимый человек… всегда был… А Роберт… ты ведь ничего не знаешь… он уехал, мы с ним расстались.

– Ах, вот оно что! А такая была любовь… Мне очень жаль, Матильда. Но дела это все равно не меняет. Расстались вы или не расстались, а я везде его достану, – ты же меня знаешь.

– Да пожалуйста! Я ведь не собираюсь тебя обманывать.

– Тогда почему ты так вздрогнула, когда я сказал о Роберте?

– Ты не понимаешь… Это случилось совсем недавно, и это было очень болезненно для меня… А ты мне напомнил… В общем, мне бы не хотелось вспоминать о Роберте.

– А почему, – позволь тебя спросить, – вы с ним расстались?

– Я просто поняла, что ты был прав. Моя связь с ним вредит моим духовным планам. Мы не должны быть вместе, – это может помешать исполнению моей миссии.

– Вот это правильно! Вот это я хвалю! – скорее изобразил радость, чем обрадовался Дольфин.

Он уже не мог себе позволить этой роскоши, – верить ей на слово. Она, конечно, никогда не лжет, но… мало ли? И на старуху бывает проруха!

– Так что беспокоиться тебе совершенно нечего, – сказала Тилли.

– Хорошо. Я рад, если так.

На прощание девушка обняла своего старого учителя и тихо сказала:

– Я люблю тебя, Дольфин. Что бы там ни случилось, помни: я тебя люблю.

Искренность ее слов поразила его. Он мог поклясться, что она говорит чистую правду. На душе у него сразу стало как-то непривычно тепло и спокойно.

– Я тоже люблю тебя, девочка моя. И мы так много хорошего можем сделать с тобою вместе!

В глазах Тилли стояли слезы. Она с улыбкой кивнула ему и вышла из дома. Больше у нее не оставалось сомнений в том, что Дольфин искренне верит в свою правоту. Он верит, что совершает действительное благо для человечества, – иначе его бы спугнула Селена. Он идет на это только потому, что абсолютно убежден в поддержке светлых сил. Впервые в жизни Тьодхильда вдруг поняла, что Дольфин ошибается. Фатально, безнадежно ошибается человек, которого она так долго считала самым мудрым, самым сильным и самым неуязвимым из всех живущих на земле. Теперь она понимала, почему, несмотря ни на что, она продолжала его любить: он не стремился служить темным силам, – он просто запутался. Стрелец – он и есть Стрелец: никогда в жизни не признается в своих ошибках, – Тилли по себе это знала. Хорошо, когда такой человек не ошибается. Тогда он отстоит любую праведную идею, и никакая сила не заставит его свернуть со своего пути. А если он ошибается? Тогда он будет отстаивать ересь и точно так же положит на ее темный алтарь все, что имеет в этой жизни, вместе с собственной душой.

Почему же, все-таки, ошибся ее мудрый учитель? Над этим вопросом Тилли собиралась подумать как-нибудь потом, когда она готова будет к осмыслению этой сложной темы. Сейчас ее волновало другое, – Роберт… Как быть с ним? Она даже не сомневалась, что Дольфин исполнит свою угрозу, едва лишь обнаружится ее обман. Это Тилли он никогда в своей жизни не тронет, а все остальные… они для него, – как песок. И, если понадобится, он уничтожит любого, кто станет на его пути. Во имя своих духовных идеалов он готов, как видно, на любое преступление.

Итак, первое, что надо было сделать, – расстаться с Робертом. Хотя бы на время, до завершения первого магического аспекта узлов. А это будет… почти через полтора года. Полтора года – такой огромный срок… Его так трудно переждать, когда ты любишь человека… Зато потом, когда желанный час настанет, – все будет совершенно по-другому.

Тогда Тилли бросится Дольфину в ноги и все ему объяснит, – как она его любит, как благодарна ему за все, что он дал ей в этой жизни, как желает ему блага и молит Господа о спасении его мятежной души. Она расскажет ему всю правду о христианстве, – все, чего он не знал или не хотел знать, не понимал или не хотел понимать. Когда она сделает шаг к очищению истоков христианского учения, – в мире многое изменится. Раскроется андрогинная сущность человека, и людям станет легче понимать друг друга. Да и само пространство станет другим, – теплым и светлым! И тогда Дольфин простит ее и не будет вредить ее любимому. Он просто многое поймет. Господи, помоги ему понять!

Но если, несмотря на все предпринятые меры безопасности, Дольфин все же нанесет смертельный удар ее возлюбленному, – она умрет вместе с ним. Ведь к тому времени она успеет исполнить свою земную миссию и ей уже нечего будет делать на земле. А, может, так даже и лучше? Людские тела все равно не вечны, а вот их бессмертные души всегда будут вместе. Господь не допустит, чтоб они расстались. Что же касается Роберта… он поймет ее, когда она ему объяснит… она, или ангелы небесные, – не важно. Главное, – что истина восторжествует. И тогда они никогда не расстанутся…

Конечно, Тилли не была уверена в том, что поступает правильно, обманывая Дольфина. Ведь добро нельзя построить на лжи. Она всегда это знала, но не находила для себя иного выхода. Девушка откровенно ненавидела выражение «ложь во благо», – и вот теперь ей приходилось, закрывая глаза, зажимая нос и затыкая уши, воплощать его в жизнь. Ей было обидно, неприятно и страшно. Она чувствовала себя подлой и бесчестной, ведь она знала, что великие, благородные дела не решаются такими мелкими, коварными средствами.

И все же у нее оставалась одна, очень маленькая надежда, совсем по-стрельцовски переросшая в уверенность, что она получит от Господа снисхождение. Хотя бы потому, что иначе поступить она не может. Как бы ни была ей неприятна ее вынужденная ложь, – а сюда можно добавить и скрытность в отношениях с Робертом, – но она уже ступила на эту узкую тропу, которая вела ее только вперед. И обратного пути для нее решительно не было.